Содержание
П.А.Федотов — Завтрак аристократа
Главная — Художники — П.А. Федотов
(Не в пору гость)
После успеха картины «Сватовство майора», Федотов перебирав свои наброски решил остановиться на теме, подсказанной фельетоном.
Неизвестный автор фельетона (позднее установили, что то был молодой И. Гончаров) замечал:
«А пробовал ли ты нечаянно приезжать к таким людям домой и заставать их врасплох?» — словно подсказывая завязку для картины.
Все это было очень близко Федотову, все это он уже не раз высмеивал — тщеславие, суетность, жизнь напоказ, вранье, неблагополучие под личиной внешнего блеска. Все, прямо по фельетону, можно было и изобразить: хозяина, застигнутого непрошеным гостем в своей тщательно скрываемой убогости, гостя, то ли огорошенного разверзшейся перед ним истиной, то ли злорадствующего. Однако Федотов не соблазнился таким ходом.
Представленная в картине ситуация сама по себе не уродлива, не безобразна Он показал не самое событие, не явление гостя, а момент, ему предшествующий.
Сюжет, как всегда у Федотова, читается достаточно ясно: обедневший аристократ сидит в роскошном показном интерьере..
Уже скрипнула дверь…
Забеспокоилась собака…
Заслышав шаги гостя, аристократ прячет кусок хлеба, который составляет весь его завтрак.
Перед нами одна из любимых федотовских тем — ложь, надувательство, скрывающиеся за видимым благополучием. До этого художник неоднократно решает эту тему на разный лад — одна из его графических работ сопровождалась надписью: «Эх, русская барыня, напоказ живешь!» Быть может, герой «Завтрака аристократа» пробивает себе в жизни дорогу более нечестными путями, чем действующие лица предшествующих ранних произведений, например, «Свежего кавалера».
Федотов отказывается от карикатурного решения, как более простого. Призрачному миру иллюзий, в котором живет аристократ, противопоставлена красота мира предметного.
В результате человеческие слабости, звучащие в контрасте с любовно переданным предметным окружением, видны, быть может, сильнее, чем если бы художник избрал гротесково-карикатурное решение.
Виден не гость, а лишь пола его сюртука да рука в перчатке, отодвигающая портьеру.
А хозяин — в кресле у стола, за которым он завтракал, перелистывая при этом дешевый романчик в желтой обложке. Шум в прихожей застиг его врасплох, и он порывается вскочить навстречу, не забывая при этом жалкое ухищрение суетного самолюбия. Он пытается в последнее мгновение как-то замаскировать улику — прикрыть книжкой ломоть черного хлеба, который составляет его завтрак.
Вокруг множество разнообразных предметов: ковер под ногами щеголя, нелепая корзина для бумаг в форме античной вазы, картинки на стене, стул с лежащими на нем рекламными листками (один из них предлагает устрицы), изящный полированный столик, горка с посудой, покойное зеленое кресло, ширмы.
Каждая вещь — с натуры: и статуэтка, и бокал с очиненными перьями, и ножнички, и бинокль в футляре, и еще один бокал, темного стекла, и лампочка в синем кружевном абажурчике, и медный звоночек на затейливой подставке, и опустошенный вывернутый кошелечек, и многое еще из того, что собралось вокруг молодого человека, составляя его утеху и усладу.
Предметный мир играет у Федотова роль положительного начала в картине. Великолепно написанный интерьер с устоявшейся красотой предметов, его населяющих, противопоставлен миру обмана, в который ввергнут герой. В этом сопоставлении и содержится нравоучительный смысл. Федотов придал ему оттенок комичности, недаром он вспомнил в связи с картиной мудрое народное изречение: «на брюхе шелк, а в брюхе щелк». Назидание не заглушает прекрасно воссозданную «картину в картине» — «кабинет аристократа». Умиротворенность окружающего предметного мира напоминает спокойную жизнерадостную атмосферу жанровых картин малых голландцев. Здесь еще раз проявляется важное отличие Федотова от следующих поколений жанристов, рассматривающих красоту искусства старых мастеров, их любование миром как «десерт, без которого можно обойтись».
Картина не обещала стать событием и не стала. Мысль, почерпнутая из фельетона, была мелковата. Может быть, Федотов сам видел это, но сколько же можно было дожидаться чего-то, неясно маячившего? Работал он с удовольствием.
Так опытный музыкант проигрывает для практики трудные пассажи, радостно удостоверяясь в гибкости и бойкости своих пальцев, в подвластности им каждой клавиши.
Пожалуй, нигде и никогда больше не достигал Федотов такого совершенства в передаче красоты материального мира, становящейся красотой самой картины.
Новая картина — была передышкой перед чем-то иным, несравненно более высоким, что еще предстояло (он верил) осилить, но передышкой сладкой и, скорее всего, небесполезной.
На примере «Завтрака аристократа» или «Разборчивой невесты» обычно говорят о влиянии Брюллова. Оно заключается, главным образом, в использовании Федотовым излюбленной брюлловской цветовой гаммы зеленых, малиново-красных и синих тонов. Безусловно, Федотов испытал на себе в какой-то мере своеобразный «гипноз» брюлловского артистизма. Но Брюллов любил пряный восточный колорит гаремов, экзотики извергающихся вулканов и переносил этот колорит и в свои портреты, чтобы усилить их эмоциональное звучание.
У Федотова колористическое решение переосмысляется на принципиально иной основе. Оно прежде всего зависит от впечатлений, полученных непосредственно от натуры, а потом уже верно служит подробному рассказу с его внимательно и любовно переданными деталями.
(источники — книги Э. Кузнецова, Г.Загянской)
Рассказы о шедеврах
Показная роскошь петербургских франтов – как у Павла Федотова возник сюжет картины «Завтрак аристократа»? | Мусагет — традиции, верования, обряды
Павел Федотов закончил картину «Завтрак аристократа» в 1850 г. Как всегда, художник позаимствовал сюжет из жизни. Бытовой жанр, что называется «на злобу дня», был его любимым.
Не зря картины Федотова отличаются скрупулезной проработкой мелких деталей, показывающих быт и нравы той эпохи. «Завтрак аристократа» стал своеобразной иллюстрацией к фельетону И. Гончарова, в котором автор иронично описывал столичных франтов.
Письма столичного друга к провинциальному жениху
В 1848 г. в журнале «Современник» вышел фельетон И. А. Гончарова «Письма столичного друга к провинциальному жениху». Автор задавался вопросом, кто такой франт. В понимании Гончарова (а я думаю, оно совпадало с мнением многих его современников) франт – это тот, кто «уловил только одну, самую простую и пустую сторону уменья жить: мастерски, безукоризненно одеться». Гончаров отказывает «франтам с Невского проспекта» в широте жизненных взглядов. Вся их забота – «блеснуть своей скудной частичкой уменья жить».
Гончаров приводит пример стесненного в средствах, но любящего внешний шик аристократа, который «чтобы надеть сего дня модные панталоны с лампасами, два месяца согласился дурно обедать». Автор потешается над щеголем, который любыми средствами старается произвести впечатление светского льва, и задает другу вопрос: «А пробовал ли ты нечаянно приезжать к таким людям домой и заставать их врасплох?».
Павел Федотов, конечно же, журналы читал и даже черпал в них сюжеты для своих работ.
Как и Гончарову, художнику не была чужда социальная ирония. Это отлично видно по его картинам. Вопрос про «застать врасплох», видимо, и стал отправной точкой для Федотова.
Павел Андреевич Федотов «Автопортрет», 1848 год
Не в пору гость
Поначалу Павел Федотов выбрал для своей картины другие названия – «Не впору гость» и «Ложный стыд», остановившись на первом варианте. Тем самым художник ответил на вопрос Гончарова и наглядно продемонстрировал, что будет, если к «таким людям» приехать неожиданно. А заодно показал свое отношение к любителям пустить пыль в глаза.
Через множество мелких деталей (Федотов в этом мастер) художник высмеял человеческие пороки. Измятая и брошенная под стол коробка из-под игральных карт указывает на любовь молодого человека к азартным играм. Пустая соломенная корзина в форме античной амфоры как бы пародирует своего хозяина. Искусствовед Т. Ильина писала:
«Как и хозяин, который пытается казаться не тем, кем является, так и урна притворяется прекрасной вазой.
И образ нищеты материальной перерастает в образ нищеты духовной».
И образ нищеты материальной перерастает в образ нищеты духовной».Сюжету картины Федотова было явно тесно в рамках, обозначенных лишь литературной сатирической заметкой. Я думаю, понимал это и сам художник, но он умер через 2 года после создания своего шедевра. Уже после его смерти на картине разглядели намного больше «говорящих» деталей, рассказывающих целую историю героя полотна.
Павел Андреевич Федотов «Завтрак аристократа», 1850 год
Завтрак аристократа
В 1862 г. картина получила название «Завтрак аристократа». Не все могли уловить иронию, связанную с новым названием. Но современники художника, знавшие о столичной жизни не понаслышке и часто встречавшие типаж «царька среднего света», могли запросто рассказать биографию федотовского аристократа. Без сомнения, тема картины была актуальным сюжетом петербургской жизни.
Обедневший столичный аристократ, пытающийся сохранить внешний лоск, был застигнут незваным гостем за скудным завтраком. Только Федотов изобразил не ту ситуацию, о которой писал Гончаров, а момент, предшествующий ей.
Называя героя картины аристократом, художник, конечно, употреблял слово в переносном значении. Видно, что молодой человек на картине не относится к аристократам, но очень хочет казаться таковым.
Молодой человек одет по последней моде – восточный стиль в те времена считался изысканным
Он одет по последней моде, как советовали в столичных журналах. Комната обставлена дорогой мебелью, на полу персидский ковер (правда, затертый и нечищеный), вокруг множество модных деталей интерьера. В руках «аристократа» популярный роман, через спинку стула перекинуты театральные афиши, а на стенах висят портреты балерин. Балет и театр в то время были обязательным времяпрепровождением светской молодежи. Рядом бегает пудель, подстриженный подо льва, на стуле – реклама устриц.
С этой роскошью резко контрастируют кусок черного хлеба, являющийся завтраком героя, и пустой вывернутый кошелек на столе. Вероятно, разбросанные по комнате карты являются причиной пустого кошелька. В доме, видимо, даже нет прислуги, раз хозяина не предупредили о приходе гостя.
Мы видим, как гость самостоятельно отодвигает портьеру, а завтракающий «аристократ» испуганно поворачивается.
Юноша очень испуган – ведь кусок чёрного хлеба и пустой кошелёк не гармонируют с его дутым аристократизмом
Конечно, Павел Федотов – не просто мастер бытового жанра. Он прекрасный живописец, который по-брюлловски артистично играет с цветом. Но, я считаю, главная прелесть его картин – именно сюжет. Для нас «Завтрак аристократа» словно пазл – столько скрытых деталей, которые интересно разгадывать. Картины Павла Федотова можно, как и произведения Пушкина, назвать «энциклопедией русской жизни». Настолько подробно его полотна иллюстрируют эпоху.
Поделиться в социальных сетях
Вам может понравиться
The Autocrat of the Breakfast-Table
The Autocrat of the Breakfast-Table (1858 г.), совершенно самобытное, знаковое произведение американской научно-популярной прозы, было рождено из блестящих выступлений на серии обедов в Бостоне.
На этих обедах 1857 года собралось целое созвездие самых выдающихся представителей внезапного «возрождения» литературы и культуры Новой Англии в середине девятнадцатого века — Ральфа Уолдо Эмерсона, Генри Уодсворта Лонгфелло, Джеймса Рассела Лоуэлла, Оливера Уэнделла Холмса и Джона Лотропа Мотли. , в том числе, чтобы обсудить создание нового амбициозного журнала. В конце концов Лоуэлл согласился стать редактором, если Холмс станет первым постоянным автором журнала, и результатом стало формирование Atlantic Monthly — устойчивый и чрезвычайно влиятельный орган для развития и продвижения американской мысли и литературы, который будет служить главным интеллектуальным форумом страны на многие десятилетия вперед. Отмечая доминирующее положение Бостона в культурном ландшафте середины века и выступая за отличительное видение Новой Англии, журнал, тем не менее, стал неизбежным ориентиром для писателей и мыслителей во всех регионах страны. Крестный отец Atlantic , доктор Холмс, дал ему свое имя, а затем также вносил в каждый выпуск эссе «стол для завтрака», начиная с двенадцати ежемесячных выпусков по Самодержец за завтраком-стол за 1857–1858 гг.
Эта статья стала огромной сенсацией за одну ночь, захватив широкую читательскую аудиторию, что обеспечило успех нового журнала. В то время как в те ранние годы Atlantic был основным издательским местом для многих ныне канонических литературных деятелей школы Новой Англии — Эмерсона, Лонгфелло, Натаниэля Хоторна, Гарриет Бичер-Стоу и Джона Гринлифа Уиттиера, а также Холмса и Лоуэлла. — было ясно, что «Самодержец» — главная достопримечательность журнала; 9Позиция и тон 0004 Atlantic с самого начала определялись и отождествлялись с бумагами за завтраком доктора Холмса. Эти чрезвычайно популярные колонки, которые одновременно записывали и формировали разговоры о городе для широкой публики, также изменили жизнь Холмса, дав дилетанту-писателю-врачу его прозвище «Автократ» и сделав его именем нарицательным как в Англии, так и в Соединенных Штатах. государства более века.
ДР. ОЛИВЕР ВЕНДЕЛЛ ХОЛМС: НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР
Крошечный, гиперактивный и гиперболтливый сгусток энергии, доктор Холмс (не путать с его сыном, судьей Верховного суда Оливером Венделлом Холмсом-младшим) хотел сыграть все роли.
Его жизнь (1809 г.–1894)
охватила большую часть девятнадцатого века, и большую часть этого времени современники признавали его национальным персонажем, даже национальным учреждением. Известный как в американской медицине, так и в американской литературе, он каким-то образом сочетал позиции серьезного ученого и легкомысленного юмориста, мудреца и шута, традиционалиста и прогрессивного, голоса разума и убежденного ирониста. Всю свою жизнь выступая против зарождающейся специализации, универсал Холмс написал лекции, эссе и стихи, которые поставили его в центр общенациональных дебатов в самых разных областях: теологии, психологии и естествознании, а также медицине и литературе.
Самый известный врач середины века Холмс был одним из отцов современной американской медицины. Профессор и декан Гарвардской медицинской школы и главный сторонник революционного перехода к парижским «клиническим» методам в Северной Америке, Холмс обращался к своим соотечественникам и обучал их как ведущий представитель медицинской области в решающий переходный период в ее развитии.
. Он учился в Париже и был ключевым пропагандистом «клинической» революции, которая в основном работала на устранение ошибок и ошибок.
мифы ранней героической медицины. Но он также был связан со многими крупными разработками — теорией микробов, антисептикой, анестезией и размышлениями о терапевтическом использовании диалога врача и пациента, поведения у постели больного и юмора, — которые позже выведут из тупика «терапевтического нигилизма» клинического метода, «делает возможными ключевые достижения в лечении в двадцатом веке. Как и Зигмунд Фрейд, Холмс перешел в своей карьере от нейрофизиологических подходов к вербальным и психологическим, в конце концов разработав экспериментальную разговорную модель диагностики и терапии, которая повлияла на современных американских психологов и до сих пор наводит на размышления исследователей-медиков.
В то же время Холмс занял выдающееся место среди американских литераторов за свою работу в различных вербальных формах — от поэзии, прозы и публичных выступлений до того, что было, пожалуй, его основным выразительным способом: остроумной, интерактивной социальной беседой.
В эпоху, когда особое значение придавалось устному выражению и способам устного выступления, Холмс пользовался большим спросом как путешествующий оратор, став самым знаменитым послеобеденным тамадой и стихотворцем своего времени. Он также был одним из первопроходцев в открытии цикла лекций в лицеях в середине века, став в этом месте как широко популярным как один из первых комических лекторов, так и широко вызывающим споры как проповедующий научный голос разума. Затем, с его бурной общественной жизнью, сосредоточенной вокруг словесных перепалок в гостиных, салонах, пансионах и элитных клубах, он стал широко известен как самый блестящий собеседник в «эпоху разговоров» Америки. В этой роли Холмс был руководителем знаменитого бостонского субботнего клуба, где его умение говорить определяло вербальную среду для тех важных ежемесячных бесед, на которые собирались такие авторы, как Эмерсон, Хоторн, Лонгфелло, Уиттиер, Лоуэлл, Генри Джеймс старший, и Ричард Генри Дана-младший; такие ученые, как Луи Агассис и Аса Грей; а также историки и ученые, такие как Фрэнсис Паркман, Чарльз Элиот Нортон, Уильям Прескотт и Мотли, а также многие другие видные деятели бизнеса, политики, права, науки, литературы и интеллектуальной жизни.
Лучшие сочинения Холмса возникли на основе его исследований разговорной формы. Печатные версии легких, элегантных стихов, которые он исполнял на банкетах и общественных мероприятиях, принесли ему первое широкое признание как автору, и в итоге он написал около четырехсот таких произведений. Но Холмс также стал известен как один из поэтов у камина благодаря серии более серьезных стихов, которые выучили наизусть поколения школьников, в том числе «Старый Айронсайдс» (1830 г.), в котором выразились ранние пробуждения националистического пыла; «Наутилус в камере» (1858 г.), навязчивое размышление об интеллектуальном прогрессе; и «Шедевр дьякона, или Чудесный« OneHoss Shay »» (1858 г.), юмористическая возня, сводящая кальвинистские догмы до абсурда. Обратившись к художественной прозе в более поздние годы, Холмс экспериментировал с ранней формой литературного натурализма в серии, которую он назвал «лечебными романами»: Элси Веннер (1861), Ангел-хранитель (1867) и Смертельная антипатия (1885).
Сочетая его застольные остроумия и персонажи с аспектами клинической истории болезни, эти романы следуют серии аномальных жизненных историй (с участием множественных личностей, навязчивых повторений, психических блоков, вызванных травмой, парализующих эротических «антипатий» и т. д.), которые ставят серьезные проблемы диагностики для главных фигур врача / психолога в рассказах, поднимая вопросы о психологическом и физиологическом детерминизме и в целом бросая вызов общепринятому мышлению о «нормальном».
Но письменные застольные разговоры Холмса являются его самыми важными и до сих пор жизненно важными устными произведениями. После встреч Atlantic с Лоуэллом в 1857 году, когда он переключил свое основное внимание с медицины на литературу, Холмс использовал весь свой опыт светских бесед в салонах, клубах и лицеях, чтобы серьезно заняться писательством, написав серию юмористических эссе. представлены как многоголосые, прерывающиеся разговоры, происходящие между разными персонажами, собравшимися за столом для завтрака в пансионе: Самодержец за завтраком (1858), Профессор за завтраком (1860) и Поэт за завтраком (1872).
Оформив свою колонку мнений «Городские разговоры» как серию квазитеатральных разговорных диалогов и встреч, включив в них стихотворные интерлюдии, а также некоторые романные сюжеты в отношениях между говорящими персонажами, Холмс преобразовал английское эссе, придав ему это новая, драматическая и динамичная риторическая форма.
РИТОРИЧЕСКАЯ ФОРМА
Основанная на разговорах за столом об элитных обеденных клубах или обычных пансионах Америки девятнадцатого века, точно так же, как ранние эссе Джозефа Аддисона и сэра Ричарда Стила были укоренены в дискуссиях в кофейнях Англии восемнадцатого века, история Холмса эссе были не столько формой лирического размышления или последовательных рассуждений, сколько социальным экспериментом, словесной лабораторией для изучения изменчивых «ассоциаций» между разными людьми и разными идеями. Устраивая дебаты за чайным столом среди широкого круга непонимающих незнакомцев, говорящих от имени разных идеологий на разных языках, Холмс представил своим читателям карнавальный праздник словесной пиротехники и комических недоразумений, которые также развивались как миниатюрная, карикатурная модель национального разговора в этих неспокойных местах.
, смутные годы как раз перед Гражданской войной. Эти дебаты, таким образом, обыгрывали рациональные и иррациональные силы, формировавшие общественное мнение в этот период, и сделали возможным некоторое отстраненное размышление о взрывной динамике «общественной сферы» в Америке середины девятнадцатого века.
Всего через два года после того, как «Песня о себе» Уолта Уитмена (1855 г.) представила свое гигантское «Я» в качестве общедоступного сайта, на котором можно было собрать множество национальных языков, Холмс в Autocrat представил свой гигантский стол для завтрака как место для потенциальный утопический «разговор о культуре». Несмотря на множество различий, Уитмен и Холмс, работая над переводом интерактивной социальной беседы в письменную форму, реагировали на ощущаемую потребность попытаться противостоять зловещему срыву дискуссий и дебатов середины века путем создания текстов, которые могли бы работать как печатные симулякры идеальной публичной сферы. Это дало возможность читателям вообразить, что они выходят на национальную арену диалога — диалога, который, возможно, может быть реализован только посредством письменной, печатной, вымышленной конструкции.
Во все более приватизированном обществе печатные копии застольных бесед в субботнем клубе, сделанные Холмсом, мгновенно произвели фурор, породив чувство лояльного товарищества и близости среди огромной и разнообразной читательской аудитории. Изолированные граждане и отчужденные писатели были бы особенно восприимчивы к этому вербальному способу, который, кажется, создает свое собственное сообщество, изображая говорящих и читателей в близких социальных отношениях — легко беседующих как члены одной семьи или одного и того же дружеского клуба.
Но стол для завтрака Холмса далеко не образец простой культурной согласованности. «Я как раз собирался сказать, когда меня прервали…» — знаменитая первая фраза в первой части Автократа за завтраком — фокусирует наше внимание на элементе беседы, наиболее фундаментальном для его видения разговорной речи. форма: динамический момент «прерывания», который позволяет одному выступающему брать слово у другого и, таким образом, делает возможной постоянную смену голоса, тона и темы.
Даже название Самодержец за завтраком-столом выдвигает на первый план ощущение разговора как непрекращающуюся борьбу между побуждениями к «самодержавному» монологизму и периодическими вспышками революционного прерывания; здесь классический образ тотальной власти Старого Света — автократа — встречается с главным символом демократической децентрализации той эпохи: американским пансионом или отелем. И дело в том, что даже в этом суженном царстве — всего одного маленького столика — ни один самодержец не может иметь большого влияния. На каждом шагу в застольной беседе Холмса попытки любой авторитетной фигуры — будь то самоуверенный самодержец, профессор, магистр или, в 1880-х годах, диктатор — монополизировать разговор, определить его термины или вкусы. , чтобы навязать правила порядка Роберта в своих дебатах или каким-либо образом утвердить зловещую интегративную централизующую власть, всегда скоро будет нарушен взрывными вспышками голосов окружающих пансионов из Вавилона. Имитируя своего рода вечную революцию, эти разговоры дают слово череде «королей карнавала» — не только главным героям, но и многим другим второстепенным игрокам, говорящим о позициях и опыте различных классов, полов, возрастов, регионов.
, специализированные профессии, политические фракции, образование и так далее. Каждый развивает своего собственного хобби в чрезмерно сложной личной прозе, только для того, чтобы быть быстро высмеянным и свергнутым чернью, постоянно ждущей на периферии, чтобы прервать.
КЛЮЧЕВЫЕ ТЕМЫ
Хотя Самодержец может затем отражать сильное стремление к какой-то объединяющей власти, он также убедительно свидетельствует о центральной амбивалентности довоенной Америки по отношению к такой власти. Для Холмса литературная беседа не является просто демонстрацией культурной централизации, когда бостонский брамин из мегаполиса посредством своего определения «вежливости» тонко контролирует и судит все периферийные языки. Скорее разговор открывается как арена карнавального вокального разнообразия и иногда взрывной борьбы за власть. Вместо того чтобы олицетворять монолитное видение культурного идеала середины века, служащего входной дверью, ведущей читателей к недавно предписанной «салонной культуре», разговор для Холмса строится на диалогических паузах, изменениях голоса и точки зрения, которые выводят человека из себя.
границ своего провинциального языка и дома, вынуждая признать множественность культур, а также служа местом для возможных встреч между этими культурами.
В отрывке «Три Джона», открывающем третью часть статей Холмса « Автократ », Автократ берет повседневный опыт социальных разговоров как основу для новаторского и влиятельного видения себя как разговора, состоящего из множества голоса и разные личности. Однако в карнавальной атмосфере этой прерывистой застольной беседы серьезные психологические рассуждения смешиваются с хриплым низким юмором, поскольку ораторы за завтраком борются за свою долю разговорного пирога.
Нелегко, в лучшем случае, двум людям, разговаривающим вместе, максимально использовать мысли друг друга, их так много.
[Компания выглядела так, будто хотела объяснений.]
Когда Джон и Томас, например, разговаривают вместе, вполне естественно, что среди шестерых должно быть более или менее замешательство и непонимание.
[Наша квартирная хозяйка побледнела; она, несомненно, подумала, что у меня в голове что-то не так, и это связано с вероятной потерей жильца.
. . . Все посмотрели вверх; Кажется, пожилой джентльмен напротив боялся, что я схвачу разделочный нож; во всяком случае, он как бы небрежно сдвинул его в сторону.]
Я думаю, сказал я, что могу разъяснить Бенджамину Франклину, что в этом диалоге между Джоном и Томасом должны быть четко опознаны по крайней мере шесть личностей.
Три Джона:
- Настоящий Джон; известно только его Создателю.
- Идеал Джона Джон; никогда не настоящий и часто очень непохожий на него.
- Идеал Томаса Джон; ни настоящего Джона, ни Джона Джона, но часто очень непохожего ни на того, ни на другого.
Три Томаса:
- Настоящий Томас.
- Идеал Томаса Томас.
- Идеал Джона Томас.
Только один из трех Джонов облагается налогом; взвешивать на платформе-весах можно только одну; но два других столь же важны в разговоре. . . . Отсюда следует, что до тех пор, пока не будет найден человек, который знает себя так, как знает его Творец, или видит себя так, как его видят другие, в каждом диалоге между ними должно быть по крайней мере шесть человек.
Из них наименее важным, с философской точки зрения, является тот, который мы назвали реальным человеком. Неудивительно, что два спорщика часто злятся, когда шестеро из них говорят и слушают одновременно.
[Очень нефилософское применение приведенных выше замечаний было сделано молодым человеком, отзывающимся на имя Джон, который сидит рядом со мной за столом. Некая корзина с персиками, редким овощем, малоизвестным в пансионах, направлялась ко мне через этого неграмотного Йоханнеса. Он присвоил три оставшихся в корзине, заметив, что для него есть только одна штука. Я убедил его, что его практическое заключение было поспешным и нелогичным, но тем временем он съел персики.]
Холмс, Самодержец за завтраком, в Письма, 1:52–54.
Многие диалоги Холмса затрагивают тему провинциализма. Конечно, его Автократ часто выступает как воплощение регионального шовинизма, присваивая Бостону все еще действующее название «центра» вселенной и (в примечаниях, более подробно изложенных в Элси Веннер ) называя и определяя «касту браминов» интеллектуалов.
так часто ассоциируется с этим центром Новой Англии. Но обороты разговора за завтраком, наконец, взрывают этот импульс, разрушая барьеры атомистического индивидуализма, социальной иерархии или местной гордости. И наконец, Самодержец олицетворял для многих читателей не местничество, а общенациональные стремления к общительности, цивилизованности и космополитической открытости. Всегда противоположный, работающий в диалогической оппозиции господствующим тенденциям в эпоху простого человека, Самодержец защищает столичную урбанистичность перед лицом современной сельской жизни; защищает интеллектуала как противовес прагматическим ценностям бизнеса; прославляет клубы и дискуссионные группы («Общества взаимного восхищения») как основы жизненно важной культуры; и игриво высмеивает саму идею человека, «сделавшего себя сам».
Конечно же, главной темой разговоров за столом Холмса являются догмы кальвинистской церкви. Юмористические фигуры в пансионе вспыхивают с легкомыслием, призванным взорвать серьезные истины ортодоксальных отцов.
Воинственные голоса научной рациональности за столом Холмса, приветствующие подъем человека в современную эпоху, лекция о необходимости разрушить иррационалистический кальвинистский акцент на падении человека, который, как считается, пронизывает американскую культуру, блокируя эмоциональный рост, интеллектуальный прогресс, и духовное развитие. И в философии и психологии, как и в теологии, ораторы Холмса видят тенденцию своих выступлений не только в том, чтобы разрушить монологические или монолитные представления о единой истине, но также и в том, чтобы бросить вызов нашим концепциям единственной самости. И Автократ, и Профессор часто ссылаются на собственный опыт социального общения — оговорки, навязчивое повторение, бессознательный плагиат, дежавю и т. д. — как на примеры, провоцирующие предположения о силе подсознательных ассоциаций формировать или направлять потоки информации. мысли в том, что Холмс назвал «подпольной мастерской» разума, и поднимая тревожные вопросы о роли механизма или автоматизма в мышлении и морали.
Знаменитый пассаж «Три Иоанна», открывающий третью девятку.0004 Бумага Autocrat игриво отрывается от другой сцены разговора, чтобы определить весь психический процесс как внутренний разговор, вводя понятие множественной личности или многоголосого и многослойного сознания, которое оказало влияние на ученика Холмса Уильяма Джеймса и более поздних теоретиков в «Бостоне». Школа» спекулятивной психологии.
В целом, произведения Холмса, основанные на разговорах, усложняют наше стереотипное представление о викторианской Америке как о господствующей устоявшейся культуре самодовольного оптимизма, оставляя нам совершенно иное ощущение духа эпохи и ее благородной культуры. Развиваясь из постоянного чередования противоположных голосов, что означает, что каждый вопрос открывается множеством возможных ответов в процессе, который нарушает установленные стандарты и включает в себя почти патологическое избегание прямых утверждений или выводов, многоголосые застольные беседы, которые заставили Холмса крупный культурный представитель может рассматриваться как репрезентативное выражение глубоких тревог и нерешительности «эпохи неопределенности».
См. также The Atlantic Monthly; Поэты у камина; Здоровье и медицина; Юмор; Сатира, бурлеск и пародия
БИБЛИОГРАФИЯ
Основная работа
Холмс, Оливер Венделл. Сочинения Оливера Венделла Холмс. 13 томов. Бостон: Houghton Mifflin, 1891.
Secondary Works
Гибиан, Питер. Оливер Венделл Холмс и культура Беседа. Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета, 2001.
Тилтон, Элеонора М. Любезный самодержец: биография доктора Оливера Венделла Холмса. New York: Schuman, 1947.
Peter Gibian
The Autocrat of the Breakfast-Table by Oliver Wendell Holmes
Download This eBook
| Формат | URL-адрес | Размер | ||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Читать эту книгу онлайн: HTML5 | https://www. gutenberg.org/ebooks/751.html.images | 560 КБ | ||||
| Читать эту книгу онлайн: HTML (как отправлено) | https://www.gutenberg.org/files/751/751-h/751-h.htm | 575 КБ | ||||
| EPUB3 (электронные книги, включая функцию отправки на Kindle) | https://www.gutenberg.org/ebooks/751.epub3.images | 1,3 МБ | ||||
| EPUB (старые электронные книги) | https://www.gutenberg.org/ebooks/751.epub.images | 1,3 МБ | ||||
| EPUB (без изображений) | https://www.gutenberg.org/ebooks/751.epub.noimages | 292 КБ | ||||
| Разжечь | https://www.gutenberg.org/ebooks/751.kf8.images | 1,6 МБ | ||||
| старые Kindles | https://www.gutenberg.org/ebooks/751.kindle.images | 1,5 МБ | ||||
| Обычный текст UTF-8 | https://www.gutenberg.org/files/751/751-0.txt | 536 КБ | ||||
| Дополнительные файлы… | https://www.gutenberg.org/files/751/ |
epub.images» typeof=»pgterms:file»>
gutenberg.org/ebooks/751.kindle.images» typeof=»pgterms:file»>Читатели также скачали…
Библиографическая запись
| Автор | Холмс, Оливер Венделл, 1809–1894 гг. 90 189 |
|---|---|
| Название | Самодержец за завтраком |
| Язык | Английский |
| LoC Класс | PS: Язык и литература: американская и канадская литература. |
| Субъект | Поэзия |
| Субъект | Американская фантастика — 19 век. |
| Субъект | Разговор — Художественная литература |
| Субъект | Пансионаты — Художественная литература |
| Категория | Текст |
Электронная книга №.
|