Родился в 1905 в Одессе. О нем написали книги французский путешественник Мишель Пессель ("Тигр на завтрак"), китайская писательница Хан Сюин ("Горы остаются молодыми") и английский художник Десмонд Дойч ("Мой Катманду"). Жан-Поль Бельмондо снял о нем фильм. Ему дарили свои фотографии с автографами Елизавета II и король Непала Махендра. С ним дружили Агата Кристи, Франсуаза Саган, принц Карлос и многие другие выдающиеся люди мира. Борис Лисаневич учился в Одесском кадетском училище. После революции обучался в Одесской балетной школе. С "Русским балетом Дягилева" объездил весь мир, а затем занялся предпринимательской деятельностью. В 1936 он открывает самый аристократический клуб Калькутты (Индия) - "Клуб ЗОО". С 1953 по приглашению короля переезжает в Непал, где открывает "Royal Hotel", рестораны "Улыбка йети" и "Борис". "Открытие" туристами всего мира Непала стало возможным только благодаря деятельности Лисаневича, за что ему выражали свою благодарность и короли, и премьер-министры этой страны. Журнал "Лайф" в 1959 назвал Бориса "второй достопримечательностью в Непале после Эвереста". Страстный охотник и коллекционер, он никогда не пил воду - только коньяк и бренди. Был человеком легендарной щедрости и безумного риска в игре. Он был одним из немногих людей, которые в полной мере владели величайшим даром - искусством жить. С 1985 его прах покоится на кладбище британского посольства в столице Непала Катманду.
Еще несколько десятилетий назад, когда лишь единицы могли попасть в затерянные в горах загадочные королевства, закрытые для иностранцев Гималаи были настолько далекими, влекущими и созерцательными, что казались земным раем.
Н.Рерих и В.Сидоров, Шамбала и Эверест, место, где родился Будда, гуркхи и кхукри, шерпа, яки и йети... Кто не знал этих клише? Перестав быть запретной страной совсем недавно, в 60-е годы, Непал стал последней гаванью для последних романтиков. Помимо хиппи, нашедших в Непале Шангри-ла, в Катманду можно было встретить Мать Мира, по меньшей мере две Жанны дАрк, несколько Наполеонов и даже одного... Ленина, который представлялся: "Я - Ленин Непальский. А мой дядя - Сталин". Эзотерические общества десятками прибывали в Катманду для изучения сексуальных повадок (норм поведения) обезьян на священном холме Сваямбунатх, ученые писали тома о диетических привычках йети.
Но все это было позже. А вначале было Имя. И имя это было - Борис. С ударением на первом слоге. Так знали и звали его в Изумрудной Долине. Без большого преувеличения можно утверждать, что это имя открыло для иностранных туристов веками закрытый Непал. Много лет оно повторялось тысячами путешественников и кинозвезд, принцев и альпинистов, Оно же стало в подзаголовке книги "Tiger for breakfast" ("Тигр на завтрак", 1966 г.) известного французского путешественника Мишеля Песселя, исследовавшего Бутан, Сикким и Тибет. Ее героем был не король, не принц или далай-лама, а владелец Royal Hotel в Катманду одессит по рождению Борис Лисаневич.
После завершения одесской альпинистской экспедиции на Дхаулагири (8167 м), организованной одесситом-альпинистом и президентом банка "Порто- Франко" Мирославом Торосяном, я, один из ее участников, бродил по Тамелу, туристскому "гетто" Катманду. "Хелло, рашен, - обратился ко мне продавец в книжном магазине. - Это книги о Борисе из России". И тут свершилось маленькое чудо открытия. Кроме книги Мишеля Песселя продавец показал мне "The mountains is young" ("Горы остаются молодыми") китайской писательницы Хан Сюин и "My kind of Kathmandu" ("Мой Катманду") английского художника Десмонда Дойга. Так передо мной развернулась необычная история жизни одессита Бориса Лисаневича. Но не преувеличивали ли авторы? Я пошел по следу Бориса.
За две недели поисков в Катманду я пересмотрел фотографии из его архива, беседовал со множеством людей, знавших его лично. Это были его жена Ингер и сын Александр, хранящий фотоархив отца, его ближайшие друзья. Его имя встречалось в книгах знаменитых альпинистов и путешественников, во всех путеводителях по Непалу. Мне очень жаль, что я не смог встретиться с Борисом Лисаневичем при его жизни, но эта встреча - пусть заочно - должна была состояться. Ибо те, кто странствует по свету, неминуемо обречены рано или поздно встретиться, если не с ним лично, то со множеством его друзей, которые несут отпечаток удивительной личности Бориса.
Он был одним из немногих людей, которые в полной мере владели величайшим даром - искусством жить. И вся история одессита Бориса Лисаневича - это приключение как во времени, так и в пространстве.
Слово Борису Николаевичу Лисаневичу: "Наша семья жила в Одессе. У меня было три брата, я был самый младший. Наш дом в Одессе был на окраине города, между ипподромом и кадетским училищем. Эти два места сыграли наиболее важную роль в моей жизни в Одессе".
Прадед, генерал-лейтенант Григорий Иванович Лисаневич, отличился при Бородино, его портрет находился в Военной галерее Зимнего дворца. Отец Бориса, Николай Александрович, был известным в России конезаводчиком и спортсменом. И, хотя Борис никогда не любил щеголять титулами своей семьи (столь непохоже на многих наших сограждан, изобретающих себе развесистое генеалогическое древо), фамильный герб и десятки фотографий, сохраненных его матерью Марией Александровной, свидетельствовали о достаточно зажиточной жизни семьи Лисаневичей в Одессе до революции. Парадоксальным, но искренним и не без юмора, был ответ Бориса на вопрос о начале пути: "Я всем обязан русской революции. Не будь ее - я бы повторил путь своих братьев: отслужил в Императорском флоте, затем разводил бы скаковых лошадей в нашем родовом имении на хуторе Лисаневичевка под Одессой".
Борис родился 4 октября 1905 года, в 9 лет был определен в Одесское кадетское училище с его жесткой дисциплиной. Через три года началась революция и гражданская война с ее почти фантасмагорической сменой властей в Одессе - красные, белые, союзники, деникинцы, батько Махно... "Баррикады усеяли город, над каждой развевались пестрые флаги. Стреляли со всех сторон. В одной из таких беспорядочных перестрелок я был ранен", - вспоминал Борис. Детство было симптоматично для его последующей жизни. Семье Лисаневичей пришлось перенести все невзгоды того времени - голод, болезни, потерю старших сыновей. Их дальняя родственница, мадам Гамсахурдия (как знать, не родственница ли она будущего президента Грузии и не кроется ли здесь еще одна интригующая история?), руководитель балетной школы и труппы Одесского театра оперы и балета, спасая мальчика, принимает Бориса в балетную школу. Стройный, сильный и музыкально одаренный Борис через год учебы становится артистом балета. "Самое удивительное, - вспоминал он, - что ни революция, ни гражданская война не охладили тяги одесситов к опере и балету". Лисаневич участвовал во многих спектаклях, вместе с труппой, спасаясь от голода, выезжал в теплушках на гастроли по Украине. "Голод, тиф и революция рано заставили меня понять относительность всех ценностей... когда за золотой сервиз можно было получить только буханку хлеба", - вспоминал Борис. И равнодушие к деньгам осталось у него на всю жизнь. Он мог за один вечер потерять все сбережения благодаря своей легендарной щедрости или риску игрока.
Наступил 1924 год. Во время представления оперы "Пророк" Мейрбеера постановщик пиротехнических эффектов превзошел самого себя: в финальном акте оперы запылали не только декорации замка, но и весь театр. Благодаря этому пожару Борису удается под благовидным предлогом выехать во Францию, где его ждал контракт с театром "Альгамбра" и где он получил паспорт беженца, известный как паспорт Нансена. "Этот факт в конце концов оказался причиной моего пребывания в Азии, но когда я едва сумел ускользнуть из России, я не мог представить себе, куда приведет меня этот полет". Но "уж поднят парус"... Париж, чарльстон и короткие юбки, Монпарнас , сюрреализм и кубизм... И Ballet Russe Дягилева, гений которого поднял искусство танца на недосягаемую высоту. Григорьев и Баланчин приглашают Бориса на просмотр в театр Сары Бернар. "На просмотре был сам Дягилев. Никогда ранее я не исполнял двойной пируэт, но перед Дягилевым я взлетел. И был принят".
Так началась новая жизнь. Весь мир был перед ним. Лондон, Париж, Рим, Монте-Карло, Америка... Борис танцует в балетах "Князь Игорь", "Петрушка", "Парад", "Карнавал", "Жар-птица", "Треуголка"... Его друзьями становятся Кокто, Дерен, Матисс, Стравинский, Серж Лифарь. Пять незабываемых лет... 19 августа 1929 года, Монте-Карло. "Кончилась эра - умер Дягилев. Меня просят сообщить это печальное известие Анне Павловой. Она теряет сознание на моих руках". Вместе с Верой Немчиновой Борис гастролирует в Южной Америке, заключает двухгодичный контракт в Буэнос- Айресе. С аргентинской визой и билетом на пароход Борис заходит в ресторан в Монте-Карло проститься со старыми друзьями из труппы Шаляпина, где знакомится с Кирой Щербачевой, солисткой балета. Любовь с первого взгляда, контракт отослан, и снова, теперь уже с женой, - блестящие гастроли в Италии, Лондоне, Париже...
1933 год. Борис принимает приглашение на гастроли в Юго-Восточной Азии - Индия, Китай, Бирма, Ява, Цейлон, Шанхай, Бомбей... И остров Бали. "Я не мог поверить, что чувство гармонии и красоты, которое я испытывал только на сцене, могло существовать в реальном мире. Я был очарован Востоком." Благодаря приглашению своих друзей он становится приверженцем королевской охоты на тигров, леопардов и носорогов. В джунглях Индокитая Борис проводит три незабываемых месяца. На его счету 8 леопардов, 6 тигров и 40 буффало. "Я охотился на территории дикого племени мои, славившегося своими духовыми ружьями с отравленными стрелами. Моим оруженосцем был зловещего вида заключенный, осужденный за убийство жены и тещи. Я курил опиум - подарок от короля Камбоджи."
Аншлаги в Калькутте.
Посещение Ангкора потрясло Бориса: "Его очарование не поддается описанию." Пора было возвращаться в Европу. Но куда? Ведь он - человек без гражданства и паспорта, снова скитания. А в Индии он может получить британский паспорт. И Борис остается в Калькутте. Здесь с помощью своих влиятельных друзей он основывает знаменитый "Клуб 300". Клуб открылся в 1936 году в роскошном дворце, некогда построенном богатым армянином Филиппом для своей невесты, сбежавшей с простым солдатом за день до бракосочетания. Первый оркестр состоял из двух пианистов и одного... барабанщика. Из Ниццы прибыл знаменитый шеф-повар Владимир Халецкий, бывший русский офицер, прославивший ресторан блюдами Бориса - борщ, паштет их рябчика, бефстроганов и Bombe a la Boris. Это был первый англо-индийский клуб и первый, в который допускались женщины. Махараджи принцы и дипломаты, британские офицеры и члены королевских фамилий, летчики и знаменитые путешественники, промышленники и коммерсанты - все эти люди знали Бориса как гостеприимного хозяина самого аристократичного клуба Калькутты, где встречаются Восток и Запад. Чувство юмора не покидало хозяина клуба никогда. В 1947 Борис организовал "Первую научную экспедицию по изучению звезд (в Голливуде)", рассчитанную на 3 месяца. Кроме него в экспедиции участвовали трое сказочно богатых и красивых махараджей. Ее фонд составлял 70 тысяч долларов. Основные расходы пришлись на статью "Букеты" и уже через 2 месяца экспедиция вынуждена была свернуть свою "работу".
В саду "Клуба 300" в Калькутте.
Здесь же начинается его многолетняя дружба с бесстрашным пилотом князем Эмманюэлем Голициным, с махараджой Куч Бихар, с непальским генералом Махабиром. В этом клубе эмигрант Борис впервые встречается с лишенным власти династией Рана королем Непала Трибхуваном. Он организует тайные встречи короля с Дж. Неру и принимает самое активное участие в возвращении короля Трибхувана на трон. (Обладая в силу своего обаяния широким кругом друзей и знакомых и владея огромной информацией о положении в Азии, Борис Лисаневич не мог не вызывать к себе пристального внимания ряда секретных служб. Известно, что очень долго индусы считали его британским агентом, американцы - русским, а русские - американским. Был ли он азиатским Кимом Филби или Лоуренсом Аравийским? Сам Борис только улыбался на эти вопросы: "Я скорее похож на Марко Поло." - В.К.)
После войны Борис и Кира посетили Нью-Йорк. Кира остается в Америке, открыв балетную школу. В 1949 году женой Бориса становится юная красавица- датчанка Ингер Пфейфер. В 1953 году вместе с женой и сыновьями Мишей и Александром по личному приглашению короля Борис прибывает в Непал, в страну, где женщины украшают цветами лингамы (фаллосы), а эротическая резьба на храмах служит им защитой от молний, в страну снежных пиков и пагод, тигров и роз, дворцов и богов... Здесь все боги - люди и звери, камни и деревья. Где даже "Намасте" - непальское приветствие, примерно обозначает: "Я приветствую бога в твоем лице". "Только клише могли описать Катманду, город, в котором больше храмов и святилищ, чем домов, и богов больше, чем людей. Город, где неварские девушки обручаются с деревом Бел, и, следовательно, никогда не будут вдовами, ибо брак с мужчиной - это second-hand брак, так как настоящий и единственный муж - только дерево. В первую же ночь я встретил леопарда на улице Катманду.
Очарованный красотой Изумрудной Долины, Борис сразу оценил огромные возможности туризма в Непале. Первые альпинистские экспедиции уже привлекли внимание всего мира к снежно-ледовым массивам Аннапурны, Дхаулагири и Эвереста. но в 1954 году попасть в Непал было так же трудно, как проникнуть в Тибет, - мешали длительные и сложные формальности, отсутствие дорог, ограничения в выдаче виз. В беседах со своими непальскими друзьями, среди которых был и премьер-министр, Борис пытается заинтересовать их перспективами туризма в Непале.В ответ они только улыбались: "Зачем иностранным туристам Непал? Что они будут делать в средневековой стране, где нет телефонов, небоскребов и музеев?". Тогда Бориса осенила идея открыть отель, который мог бы привлечь будущих туристов. Но в долине не было керосина, газа, электричества. Действовал комендантский час - наследие режима Рана. Почти все продукты надо было ввозить из-за границы.
Это заставило Бориса разводить овощи и фрукты, неизвестные в Непале, - морковь, шпинат, клубнику - на территории отеля, открыть пекарню с русской печью. Надо было обучить персонал носить башмаки, мыть руки и не подавать клиентам воду из "маленьких белых источников", как они называли туалеты. В августе 1954 года Royal Hotel - единственный такого рода в радиусе 450 миль от Катманду - был открыт. Его гостей поражало не только здание отеля, у входа в который их "приветствовали" чучела тигров и крокодилов с разинутой пастью, но и сам его владелец. "Низкий голос с явным русским акцентом. Громадные руки. Ослепительная открытая улыбка. Брови Мефистофеля", - так его описывал Мишель Пессель.
Наконец, путем убеждения и использования своих обширных связей Борис не только добился от короля виз для первых туристов, но и убедил его самому принять их.
И уже в марте 1955 года журнал "Life" впервые посвящает 4-страничный разворот Непалу. "Первые группы западных туристов посетили загадочный и далекий Непал. Расположенный в самом центре Гималаев, в последние 200 лет Непал был практически закрыт для всех иностранцев. Но недавно Борис Лисаневич, британский подданный русского происхождения, сумел взять в аренду дворец в Катманду и переоборудовать его в Royal Hotel.
Все оборудование - от кастрюль до смывного туалета - было доставлено самолетами. Затем благодаря усилиям Лисаневича, было получено королевское разрешение посетить Непал для нескольких групп агентствами "Томас Кук". Эксперты агентства считают, что у этой страны огромное туристическое будущее". За этими скупыми строчками стояло многое. Что стоило Борису пробить брешь в вековой политике изоляции, уговорить враждующие министерства, убедить короля Махендру дать разрешение на въезд первых туристов, завезти оборудование для отеля - об этом можно только догадываться. Ингер вспоминала, что он не раз впадал в отчаяние, и только его способность еще с детства совершать невероятное и преодолевать любые трудности поддерживала его.
Король Махендра, пораженный интересом первых туристов к его стране и тем энтузиазмом, с которым они скупали сувениры и произведения искусства, прямо на веранде Royal Hotel повелел выдавать визы всем желающим - и сегодня туристы могут получить визу прямо в аэропорту Трибхуван.
Royal Hotel, благодаря усилиям и сверхчеловеческой энергии Бориса, становится центром светской и туристической жизни Непала. Почти каждый день Б.Лисаневича был наполнен встречами и событиями: Климент Ворошилов и Чжоу Энь-Лай, принц Акихито и Дж. Неру, советские космонавты... Да, посольство СССР в Непале, отдавая дань уважения кулинарному искусству и популярности Бориса (и невзирая на его прошлое) попросило его организовать прием для В.Терешковой и А.Николаева. И Борис превзошел самого себя, принимая своих соотечественников. Знаменитый прием королевы Елизаветы II, на котором королева назвала его "мой самый лучший русско- британский подданный", тоже лег на его плечи. "Вы надеетесь поговорить с ним наедине? - изумлялась Ингер в те годы. - За последние 15 лет я провела с ним только 2 вечера".
В 50-60-е Катманду становится альпинистской столицей мира, а внутренним святилищем альпинизма в Непале - бар Yak and Yeti в Royal Hotel, где начинаются и заканчиваются все высокогорные экспедиции. На верандах отеля обветренные и крепкие люди говорили о снежных гребнях и ледниках, о маршрутах и лавинах. С ними Борис молодел душой. Сам спортсмен и исследователь, он полностью отдавал себя в распоряжение лидеров экспедиций, делясь своим знанием страны и обычаев, помогая получить разрешения на восхождения, являясь переводчиком французских и швейцарских экспедиций, "забывая" иногда о неоплаченных ими счетах... "Я всегда терял деньги на экспедициях, - говорил Борис, - альпинисты возвращаются с гор истощенными, но через неделю пребывания в Royal Hotel я возвращаю им нормальный облик."
- Но, Борис, так мы никогда не разбогатеем, - упрекнула его как-то жена.
- Не волнуйся, дорогая, за все это нам воздастся в Райской Долине.
Живя в Катманду, он был близок ко всем трагедиям и успехам многих экспедиций. Его гостеприимство и легендарная щедрость заслужили благодарность многих знаменитых альпинистов и путешественников, навсегда ставших его друзьями. Об этом говорят фотографии, на которых рядом с ним - Э. Хиллари и Н.Тенцинг, Р.Ламбер и Н.Диренфурт, М.Эрцог и Ж.Франко, Д.Робертс и К.Бонингтон. В его шкатулке хранились камни почти со всех вершин Непала. "Этот, с Дхаулагири, принес мой старый друг Диренфурт, этот, с Эвереста - Бишоп, с Макалу - Франко, с Жанну - Террай..." - показывал Борис свои сокровища. "Они более дороги мне, чем шкуры тигров и леопардов". В его квартире, которая находилась на крыше отеля, золотой Будда из Тибета стоял на рояле рядом с фотографиями королевы Великобритании Елизаветы II и короля Махендры с их автографами, а также хранилась громадная коллекция грампластинок - от музыки Стравинского до народных танцев его родины Украины. "Когда я взбирался по узкой винтовой лестнице к Борису, я никогда не знал, с кем могу столкнуться в гостиной - это могли быть Агата Кристи или Франсуаза Саган, принц Карлос или Хиллари", - вспоминал его близкий друг художник Десмонд Дойг.
В его коллекции хранилась необычная винтовка "Alka Seltzer", стрелявшая пулями со снотворным и предназначенная для охоты на йети, "снежного человека" (закон Непала запрещает его убийство). Сейчас мало кто помнит, что в 50-е годы весь мир волновала загадка этих существ.
Его слава не меркла. Жан-Поль Бельмондо, очарованный Катманду и Борисом, снимает о нем фильм. (Подруга Бориса и Жана-Поля француженка Бернадетт Вассо, с которой я познакомился, соединила меня по телефону с Парижем и я услышал от Бельмондо: "Наконец-то кто-то заинтересовался Борисом и моим фильмом о нем. Я очень хочу, чтобы одесситы увидели его и при первой же возможности передам в Одессу". - В.К.) Ингрид Бергман дарит ему оборудование для фермы, Р.Макнамара, президент Всемирного банка, пораженный личностью Бориса, предоставляет ему кредит для постройки пятизвездочного отеля Yak and Yeti. Этот отель открывается в 1977 г., но в результате интриг партнера Борис с гневом отказывается от участия в управлении отелем. В 1978 году он открывает ресторан "Борис" на улице с поэтическим названием "32 бабочки", в 1982 г. - ресторан "Boris" на Durbar Marg, который часто посещает король Непала. Еще один ресторан "Boris" открывают его сыновья Миша и Александр.
В 1985 году Бориса не стало. Умер человек, окруженный такими же легендами, как Эверест, человек, проживший 10 жизней вместо одной. Беззаботный и в то же время страстный и дерзкий. Плейбой и художник, коллекционер. Рассказчик и администратор. Он не поддавался анализу, и именно это, вне сомнения, являлось причиной его легендарности.
На кладбище британского посольства в Катманду, где покоится Борис, я сфотографировал скромную надгробную плиту, на которой высечены дворянский герб и надпись "Борис Николаевич Лисаневич. Родился в Одессе 4 окт. 1905 г. Умер в Катманду 20 окт. 1985 г."
Самым большим памятником Борису Лисаневичу, одесситу, ставшему частью Непалианы, является иностранный туризм в Непале, отцом которого он является.
"Что в вашей жизни вы особенно любите и цените? Что ведет вас?" - спросили его однажды. Борис, показывая рукой на далекие горы, джунгли и храмы Катманду, ответил: "Все это - игра. Только одно может что-то стоить в этой жизни - как много людей вы сделаете счастливыми".
PS. Фильм о БорисеКупить книгу "Тигр на завтрак" Главы из книги "Тигр на завтрак"Отличная статья И. Глушкова о Лисаневиче
Еще об одесситах в Непале -
"До сих пор въездные визы в Непал всем желающим оформляются без проволочек прямо в аэропорту. Этот факт отражен и во французском фильме "Человек из Гонконга" (1965), где Борис Лисаневич играет русского профессора. Именно "одессит из Катманду" помог великому Герлену создать духи "Samsara", придумал игру в элефант-поло, во время которой игроки гоняют мяч, сидя верхом на слонах, и научил непальских поваров готовить борщ и беф-строганов, а также уникальное блюдо под названием "бомб оф Борис"... Как выяснилось в оживленной беседе, нынешним послом США в Непале также является одессит - Михаил Малиновский. Непростые мотивы когда-то связали с Непалом и другого одессита, советского разведчика Якова Блюмкина, едва не установившего мировое господство коммунизма в Гималаях... Не одесситка, но все-таки имеющая советские корни (еще бы, из рода Алилуевых!) Светлана Сингх несколько лет назад завоевала звание "Мисс Непал" и, по слухам, собирается приехать в Одессу"
www.risk.ru
I. Мышьяк для птиц
— А что это? — спросил таможенник, ткнув пальцем в большую банку, имевшуюся в моем багаже.
— Мышьяк, — ответил я. Индиец подозрительно посмотрел на меня, откупорил банку и, сунув палец в белый порошок, собрался попробовать его на вкус.
— Не надо, вы же умрете! — крикнул я. На мой крик сбежались все таможенники и пограничники. От меня потребовали объяснений, зачем я захватил с собой столько мышьяка, сколько хватило бы для отравления целого полка. После двадцатичасового перелета из Бостона до Калькутты мне было трудно объяснить что-либо. Невыносимая жара в здании аэропорта и экзотические лица столпившихся вокруг меня людей приводили меня в отчаяние.
— Мышьяк мне нужен для птиц, — промямлил я.
— Для птиц, — повторил человек неприветливого вида с тюрбаном на голове, выхватив банку из рук низенького смуглого парня, собиравшегося попробовать эту отраву.
А между тем мой мозг сверлила одна единственная мысль: «Письмо! Если только они не найдут письмо, все будет в порядке».
— Да-да, для птиц, — пояснил я. — Понимаете, мне нужно провести антропологические изыскания в Бутане, т. е. я имею в виду изучение народностей, проживающих в Гималаях. И, кроме того, мне необходимо поймать ряд птиц для музея. А птицы сохраняются в мышьяке.
Это было весной 1959 года. Впервые мой проект казался каким-то притянутым за уши. Для обступивших меня в таможне людей я выглядел натуральным маньяком, да я и сам удивлялся себе: какого дьявола я делаю здесь, на краю света, с фунтом мышьяка и письмом брата Его Святейшества Далай Ламы, написанным изящным тибетским шрифтом.
С самого детства меня пленяла мысль о таинственной заснеженной земле Гималаев, о странах, которые даже во второй половине двадцатого века не ведали о самых элементарных технических изобретениях современного мира. Территории этих махоньких, забытых Богом и людьми королевств Сикким, Непал и Бутан простираются вдоль почти всей восточной половины горной цепи Гималаев.
Располагая рекомендательным письмом от имени Тубтена Норбу, брата Далай Ламы, премьер-министру Бутана, я чувствовал уверенность в успехе своей миссии. Мне предстояло встретиться с премьер-министром Бутана Джигме Дорджи в небольшом индийском пограничном городке Калимпонг, играющем роль ворот в Тибет.
Мои планы были нарушены уже на следующий день после прибытия в Калькутту. Как только мне удалось, наконец, растаможить свой багаж, из утренней газеты я узнал, что мне противостоят 600 миллионов китайцев. В столице Тибета Лхасе китайцы обстреляли из минометов Норбу Линка, дворец Далай Ламы, и начали полномасштабную войну в Тибете. Во всех государствах гималайского региона наступили тревожные дни, и никто не мог бы ответить на вопрос, когда и где прекратится китайская агрессия.
Калимпонг, в который я направлялся, сразу же стал ключевым центром информации о трагедии Тибета. Вскоре индийское правительство, в то время дружественно настроенное по отношению к Китаю, объявило, что Калимпонг закрыт для въезда всех иностранцев. Было объявлено, что этот городок расположен в пределах «внутренней линии», т. е. новой границы, установленной индийским правительством в 32 километрах от официальной индо-тибетской границы. Это было сделано потому, что китайцы заявили, что Калимпонг — «логово шпионов Запада» и, мало того, в китайском заявлении говорилось, что «шпионы маскируются под псевдо-антропологов и орнитологов». Учитывая тот факт, что у меня был мышьяк для консервации птиц и что я был новичком в области антропологии, казалось очевидным, что депеша китайцев подразумевала именно меня.
Однако было слишком поздно возвращаться домой. Теперь, когда дорога в Калимпонг была закрыта, я порылся в своих записках, чтобы разыскать адрес таинственного г-на Смита, который, по моей догадке, был кем-то вроде секретного агента, проживавшего в Калькутте. Мне специально дали его координаты на тот случай, «если возникнут непредвиденные обстоятельства». Я позвонил ему из своего номера в Гранд-отеле.
— Я тотчас же приеду, — был ответ.
Полчаса спустя, когда мы сидели в холле отеля под шумнейшим вентилятором, чтобы нас никто не подслушал, этот джентльмен дал мне координаты двух людей, которые могли бы тайно переправить меня в Калимпонг. Уже тогда то, что было запланировано мною как приятный научный проект, становилось авантюрой, скорее приличествовавшей Джеймсу Бонду.
Из Калькутты я вылетел в Бадогру, где у подножия Гималаев имелась небольшая взлетно-посадочная дорожка. Там я встретился с одним из двух людей, о которых уже сказано выше. Вскоре, спрятанный под брезентом в заднем отсеке джипа, я направлялся инкогнито к «внутренней линии», в объезд контрольных полицейских постов, через таинственные чайные плантации к неведомым подножиям Гималаев, прямо в то место, которое китайцы назвали «логовом шпионов Запада». Так я впервые оказался на земле Гималаев.
Мне доводилось много слышать и читать о Гималаях, но скоро я осознал, что эти описания не в состоянии выразить неуловимую ауру, излучаемую величайшим в мире горным массивом. В каком-то смысле Гималаи похожи на большинство других горных массивов: перед путником они появляются как темно-зеленые предгорья, поначалу не представляющие собой ничего особенного, но в то же время примечательные тем, что шаг за шагом становятся все выше и выше, подобно контрфорсам за нефом собора.
Незаметно выглядывая из-под брезента, я видел, как перед нами свод за сводом выступают и с гордым равнодушием поддерживают белоснежные, фантастические массивы высочайших в мире вершин, зубчатую цепь сверкающих белизной гребней на фоне темно-голубых небес. Временами на эти вершины наседали тучи, что делало их еще более впечатляющими. Глядя на бегущие в небе облака, я заметил, что одно, самое высокое из них, стояло в небе неподвижно. Оказалось, что это не облако, а мощный выступ обледенелой скалы, прорвавшийся ввысь как бы утверждая величие земной тверди.
Этот вид был особенно впечатляющим еще и потому, что, проехав по абсолютно пологим рисовым полям великих индийских равнин, я внезапно увидел вертикальный «континент» Гималаев. У их подножия сухие тропы и песчаные равнины сменяются буйно растущими лесами и джунглями. Здесь изобилие воды, по отполированным до блеска скалам текут ручейки, сквозь завесу деревьев просачивается влажный туман, слышатся резкие крики попугаев, а прохладный воздух покалывает кожу.
Если Индия впечатляет экзотикой, то Гималаи вначале, до того как путник приближается к внушающим ужас гигантским массивам, по климату напоминают умеренные широты Европы и Америки. Здесь уже нет ни верблюдов, ни пальм или кактусов Индии. Джунгли предгорий странным образом схожи с лесами Франции и Англии. Здесь большие деревья щедро дают тень, которой так недостает Индии. После пояса джунглей все меняется: печальные физиономии индийцев сменяются улыбающимися лицами невысоких монголоидов, появляются первые племена горцев.
В течение сотен лет Гималаи распространяли свои чары на весь мир. Индусы считают эти горы священными. Будда нашел в них свое святое убежище. Веками они влекут к себе иностранцев. Немалую роль в том, что их считали загадочными, играли три секретных гималайских королевства — Непал, Сикким и Бутан, закрытые для внешнего мира. На территории этих трех стран, простирающейся вдоль великого горного хребта, расположены высочайшие пики мира. Во времена британского владычества в Индии эти королевства именовали «буферными государствами», и Британия, вооруженные силы которой встречали отпор со стороны воинственных горцев, уважала автономию этих стран, которые таким образом, подобно Тибету, избежали колониального завоевания. Они оставались неизвестными и неисследованными, в то время как на остальной территории Среднего и Дальнего Востока ощущалось влияние Запада.
Правительства Непала, Бутана и Тибета не разрешали иностранцам доступ на свою территорию. Никто не ведал, что происходит за предгорьями в этих маленьких королевствах, которые в умах тысяч авторов произведений художественной литературыбыстро превратились в сказочную страну Шангри-ла. Теперь я рассчитывал одним из первых исследовать Бутан, страну, которая до сих пор не ощутила даже элементарного влияния Запада.
www.rulit.me
XIII. Тигрятина на завтрак
По прошествии нескольких месяцев после коронации короля Махендры Борис начал проявлять беспокойство.
— Ингер, — обратился он как-то вечером к жене. — Пора приобрести для отеля кое-какой транспорт. Местные такси — старые и разбитые. Нам нужны три-четыре хороших, крепких и современных автомашины.
Ингер возразила, что на покупку нескольких машин у них не хватит денег.
— Вспомни, сколько стоят машины в Индии, — заметила она, — это будет целое состояние.
— Мы могли бы приобрести их в Европе, — предложил Борис.
— Но на перевозку потребуется огромная сумма, — запротестовала она.
— Тогда давай перегоним их сюда сами!
— Ты с ума сошел. Перегнать их на такое расстояние? Лучше подождать завершения строительства дороги.
Муж напомнил ей, что грунтовую дорогу между Катманду и индийской границей постепенно реконструируют, и что, по его мнению, по ней уже можно проехать. А что касается остальной части маршрута, то он не очень уверен, в каком состоянии находятся автодороги в юго-восточном Иране, но так или иначе он напишет письмо в королевский автоклуб Англии и получит самую свежую информацию.
Так зарождалась идея о первой сухопутной экспедиции Бориса. Он вылетел в Европу, где после краткого отдыха, позволившего ему ознакомиться с современным состоянием близкого ему по душе балета, в сопровождении Ингер, секретаря принца Басундары и трех молодых друзей выехал из Солихалла (Англия) в Непал.
В Солихалле Борис закупил три лендровера, и они отправились через Париж, Штутгарт, Мюнхен, Швейцарию и Северную Италию в Венецию, проехали Македонию, родину Александра Великого, и добрались до Салоник.
В 1957 г. асфальтированная дорога заканчивалась в Турции, после чего поездка продолжалась по пыльной грунтовой дороге и занимала много времени и энергии. Из Анкары они доехали до подножия горы Арарат, затем пересекли Иран, проехав через засушливую территорию рьяно выступающих за независимость курдов до Тегерана. Оттуда они направились на юг до Кума, в котором находятся священная усыпальница Фатимы и великолепные мавзолеи набожного шаха Акбара II. Далее их путь пролег через Исфаган, Пакистан, где они проехали через Захедан, Кветту и Лахор, и, наконец, прибыли в Дели.
Последний участок пути от Нью-Дели до Непала был во многих отношениях самым трудным, т. к. им пришлось проехать по дороге, представлявшей собой 15-сантиметровый слой мягкого песка и пыли в Бихаре, прежде чем выехали на новую дорогу Трибуван Раджпат, ведущую в долину Катманду.
Эта дорога — шедевр технического гения, т. к. на протяжении почти 150 км она постоянно карабкается на горные кряжи, достигающие высоты от 1 до 2,7 км, откуда взгляду путешественника через заросшие мхами рододендроновые деревья внезапно предстает захватывающий дух вид на потрясающий белоснежный барьер Гималаев. В ясные дни можно увидеть всю панораму гор от Дхаулагири и Аннапурны на западе до Эвереста на востоке, протянувшуюся на расстояние более 320 км.
Лучше всего в Непал попасть по автомобильной дороге, а еще лучше — пешком, т. к. только в этом случае можно понять, какой мощной преградой являются подножия Гималаев, и насколько недоступным в плане географии является это королевство. За каждым новым поворотом дороги открываются все новые перспективы зубчатых гор, величественных пиков и опасных глинистых склонов кряжей, с которых в муссонный период в долины сходят селевые потоки, делая непроезжими дороги и заваливая деревни.
В настоящее время, когда дорога Трибуван Раджпат заасфальтирована, 150 км можно преодолеть на машине за шесть часов. А в 1957 г. этот путь без остановок занимал не менее десяти часов. Длинные петли перевалов через Альпы кажутся пустяковыми по сравнению с петлями этой дороги. После долгих часов изнурительной езды перед вами открывается во всем своем блеске долина Катманду, оазис ровной, плодородной земли, окруженный кошмаром хаоса. Только тогда начинаешь осознавать, каким благом является эта долина и насколько она уникальна по масштабам и плодородию для этого уголка мира.
Это настоящий рай, окруженный мрачным адом. На смену маленьким деревушкам, с трудом лепящимся на склонах гор вдоль дороги, как будто из фантастического сна появляются маленькие городки с их большими розово-красными домиками, перемежающимися величественными пагодами и просторными дворцами.
Это — запретное королевство Непал. Его название происходит от слова ньюар, обозначающего народность, и используется соседними горцами лишь для обозначения Катманду и его окрестностей.
Своим изобилием долина обязана своему стратегическому положению на полпути между Индией и Тибетом. Ньюары, чьи поселения процветали в XIV–XVII вв. нашей эры, монопольно контролировали всю торговлю с Тибетом и все производство ювелирных изделий и предметов роскоши. Лишь с приходом в XVII в. воинственного племени гуркхов, именуемых по названию их деревушки на полпути между Катманду и Покарой, Непал стал единым государством, а корону получил раджпутский принц Деви Шах, первый в династии нынешнего короля.
Лишь те, кто не знает Бориса, могли бы подумать, что, вернувшись после длительного путешествия в Катманду, он захочет отдохнуть. Дело в том, что он был настолько очарован своей увлекательной поездкой, что сразу же составил проект повторного путешествия по тому же пути, но в более сложных условиях. У него возникла идея организации гигантского круиза на автофургонах со всеми удобствами.
И он немедленно начал прорабатывать этот проект, который его друзья сочли безумным, а пресса, всегда готовая подхватить любое новшество, восприняла с величайшим энтузиазмом. Борис планировал построить двадцать прицепных фургонов, оборудованных радиопередатчиком, морозильной камерой и кондиционером. Эти домики должны были быть пыленепроницаемыми и отличаться максимальным комфортом.
Для их перевозки он планировал лендроверы специальной конструкции. Каждый трейлер предназначался для двух пассажиров, обслуживаемых непальцем. Водителями лендроверов также должны были стать непальцы. В состав каравана Борис намеревался включить два грузовика-кухни с пятью поварами. При въезде в каждую новую страну предполагалось нанять местного шеф-повара, который должен был готовить лучшие национальные блюда.
Мало того, при пересечении каждой новой границы планировалось использовать местных знатоков страны, которые должны были служить гидами и по ходу пути передавать пассажирам по радио страноведческую информацию.
— Этот сухопутный круиз, — говорил Борис, — должен стать самым роскошным из всех, какие только можно себе представить, не менее комфортабельным, чем переход через Атлантический океан на «Куин Элизабет».
По прикидкам стоимость проезда могла составлять сто долларов в сутки, т. е. не так уж много, если учесть преимущества такой поездки. Друзья Бориса, хорошо знавшие его, лишь улыбались, когда в Ройэл он во всех подробностях описывал свой проект тем, кто удосуживался выслушать его. Его ужасно огорчило, что никто не воспринимал его план всерьез. Но когда ему втемяшивалось что-либо в голову, он обычно делал попытку осуществить свою идею, и поэтому два года спустя он снова вылетел в Европу, чтобы организовать пилотный пробег задуманного им каравана.
В Лондоне он заказал постройку трейлера по своему проекту. В нем предусматривались современный туалет со сливом, кондиционер и морозильник. На этот раз в экспедиции его и Ингер должны были сопровождать их приятель, командующий авиагруппой Пол Ричи, автор нашумевшей книги «The Fighter Pilot» и их дети.
Огромный караван, ведомый двумя лендроверами, двинулся в Непал. Хотя первая поездка оказалась не слишком трудной, а с 1957 г. дороги стали лучше, это было историческим круизом, т. к. трейлер являл собой огромную тяжеленную колымагу, весившую четыре тонны.
Не единожды во время памятного похода мосты оказывались слишком узкими для проезда, а своды туннелей чересчур низкими. Для того, чтобы провезти маленький дворец на колесах через пустыни и горные кряжи, потребовалось немало усилий и сноровки.
Как-то ночью, ведя трейлер на полной скорости по узкой турецкой дороге, уровень которой был на три с лишним метра выше окружающей местности, Борис весь похолодел, когда в свете фар его лендровера возник встречный транспорт, шедший без огней. Это был массивный трактор с тяжелым прицепом.
В отчаянии, понимая, что у них нет возможности разойтись, Борис нажал на клаксон и попытался затормозить. В последние секунды он резко крутанул руль в сторону и по крутому склону съехал на обочину. Трейлер с пассажирами, пошатываясь, съехал вниз за лендровером. К счастью, грунт на обочине оказался твердым, и они не опрокинулись, хотя испытали сильное потрясение.
В другую передрягу они попали, находясь в нескольких километрах от непальской границы, когда им пришлось проезжать по шаткому бамбуковому мосту, который от тяжести каравана начал сыпаться. Лишь благодаря помощи сотни местных крестьян им удалось спастись. И через три месяца после отъезда из Англии караван добрался, наконец, до Катманду.
Борис доказал свою правоту. Круиз был возможен и на один шаг приблизился к реализации. Однако последующие события затормозили выполнение этого амбициозного проекта, т. к., к несчастью, Борис принял участие в сумбурном предприятии, которое подорвало его финансы.
Речь идет о привлечении шестисот слонов и нескольких слонов-альбиносов к съемке одной французской компанией «супер-колоссального» киноэпоса.
1959 год стал для Непала годом крупных событий: в Катманду появились китайское, американское и российское посольства. Страна вступила во Всемирный почтовый союз. Кроме того, весной того же года в Восточном Тибете вспыхнул мятеж, и после кровопролитных сражений китайские коммунисты захватили Лхасу и взяли под свой контроль весь Тибет под предлогом «освобождения» векового королевства Далай Ламы. В последующие месяцы отважные воины племени кхамба продолжали борьбу с агрессорами. Воинственные кхамба, составляющие не менее 80 процентов тибетского населения, населяют Восточный Тибет. Это люди высокого роста по сравнению с невысокими лхасцами, и они отличаются чертами лица, напоминающими кавказцев.
В течение многих лет в Лхасе их считали разбойниками с большой дороги, пока в 1957 г. они не объединили свои войска для защиты всей территории Тибета. Сюда через перевалы в Гималайских горах тайно ввозилось оружие для изолированных отрядов кхамба, совершавших нападения на китайцев.
Великая тибетская святыня Боднатх, расположенная в трех с лишним километрах от Катманду, стала ареной оживленной деятельности. Вместо обычных паломников сюда хлынули толпы беженцев, а отсюда люди скрытно направлялись в Тибет для участия в боевых действиях. Захват Китаем Тибета навис угрозой для всех гималайских королевств, а неспособность свободного мира защитить простых, миролюбивых тибетцев от атак китайских коммунистов означала, что Непалу, Бутану и Сиккиму нечего ожидать помощи извне, если «китайский дракон» пожелает «освободить» и эти государства. Именно в это смутное время я впервые приехал в Катманду и познакомился с Борисом.
С другой стороны, в 1959 г. резко вырос приток туристов в Непал. Через четыре года после того, как Борис добился выдачи разрешений для первых туристских групп, прибытие в Катманду путешествующих по миру людей стало обычным явлением.
* * *
Деятельность Бориса в Непале настолько разнообразна, что описать ее не так-то просто. В числе наиболее сложных предприятий, в которых он принимал участие, были его проекты киносъемок.
Для того, чтобы немного отдышаться после коронации короля Махендры в 1955 г., Борис принял участие в ряде королевских вылазок на охоту в тераи. Опыт этих вылазок подсказал ему идею написать Лоуэллу Томасу в США письмо с предложением вернуться в Непал и снять фильм о тиграх и слонах.
В тот момент, когда Томас получил это послание, ему как раз предложили сделать серию телефильмов под рубрикой «Отчаянные приключения». Поэтому идея Бориса пришлась как раз вовремя, и ему дали зеленый свет для подготовки места действия фильма.
Борис немедленно обратился к властям за разрешением на съемки художественного фильма в тераях. Будучи уверен в том, что разрешение обязательно будет выдано, и зная, как медленно движутся колеса бюрократической машины Непала, он предоставил возможность бумагам продвигаться своим чередом, а сам в 1957 г. вылетел в Англию, чтобы закупить три лендровера для первого из серии круизов по маршруту Англия — Непал.
Прибытие киносъемочной группы из Голливуда было намечено на ближайшее время после возвращения Бориса в Катманду. По прибытии в Непал Борис отправился в форин офис, чтобы забрать ожидаемое разрешение, однако, к его разочарованию, министр уведомил его, что его просьба о киносъемках не была удовлетворена. И, несмотря на настойчивые запросы, это решение было окончательным.
Борис был в отчаянии. В конце концов, ему пришлось сообщить Томасу телеграммой о срыве проекта. Положение обострилось, когда на следующее утро он получил телеграмму, разошедшуюся с его сообщением, уведомлявшую его, что режиссер Уиллард Ван Дайк и группа кинооператоров на следующий день уже прилетают в Калькутту.
Борис поспешно вылетел в Индию, чтобы встретить их, но, просмотрев в аэропорту Калькутты все списки пассажиров, обнаружил, что киноэкспедиция успела проследовать в Дели, где и ожидает встречи с ним.
Растерявшись, Борис вылетел в Дели. Найдя там съемочную группу, он провел «военный совет», на котором было решено позвонить Лоуэллу Томасу в Нью-Йорк. Естественно, Томас был раздражен и настаивал на том, что, несмотря ни на что, фильм должен быть снят.
Внезапно у Бориса, редко оказывавшегося в безвыходном положении, созрел план. Поскольку предполагалось снять фильм о тиграх и слонах, он срочно связался со своими старыми друзьями в Индии и с невообразимой поспешностью тут же задумал новый проект, еще более фантастический, чем прежний. Борис позвонил своему старому приятелю радже Гаурипура. Раджа славился как выдающийся специалист по отлову слонов. В странной иерархии лиц, занимающихся этим искусством, у него было самое высокое звание: «высококвалифицированный старший ловчий слонов». Раджа со своими помощниками отловил с помощью лассо за свою жизнь более шестисот диких слонов. Этот рекорд свидетельствовал как об его искусстве, так и о мужестве, ибо отлов этих животных представляет собой весьма опасное дело.
Раджа подтвердил, что на границе Ассама и Бенгалии он располагает лагерем ловчих и охотно согласился на съемки. Более того, позвонив своему другому старинному другу магарадже Куч Бихара, Борис узнал, что Бхайя незадолго до этого разбил лагерь охотников на тигров в нескольких километрах от границы Ассама с Бутаном, где также можно отснять большой материал об этом классическом виде охотничьего спорта.
Борису было достаточно этой информации, а полчаса спустя была достигнута полная договоренность о переброске всей киногруппы в лагерь раджи Гаурипура. Им повезло, ибо, благодаря радже, им удалось стать свидетелями поразительной и чарующей гонки за дикими слонами.
Отлов слонов — это искусство, зародившееся тысячи лет назад, когда человек впервые осмелился приручить самое мощное животное джунглей. За этот огромный промежуток времени в этих местах почти ничего не изменилось, и сегодня используется тот же самый, давний процесс приручения слонов.
Главным героем в касте лиц, занимающихся в Ассаме отловом слонов, является человек, которого именуют просто «ловчим». Этот ранг является достаточно почетным, т. к. означает, что данное лицо прошло все виды сложной тренировки для работы со слонами.
В Ассаме этой работой начинают заниматься мальчики с 13 лет. Их первой задачей является изучение «pachwa», т. е. умения собирать и траву и другой корм, кормить ими своего слона, водить его купаться, чистить и заботиться о нем. «Рachwa» — это своего рода техник по обслуживанию слона в команде, состоящей из двух человек.
В пути «pachwa» стоит на спине слона и для понукания держит копье. Успешно пройдя это испытание, мальчик может удостоиться звания «mahoud» (погонщика). Погонщик сидит на голове слона, при этом его ноги находятся за ушами животного. Знаком достоинства погонщика является небольшой анк с острым наконечником, с помощью которого он подает слону команды. Обычно погонщик и «pachwa» назначаются для обслуживания одного конкретного слона, с которым часто остаются всю жизнь, т. к. слоны нередко доживают до шестидесяти лет, что является редким возрастом для среднего индийского крестьянина.
Раджа Гаурипура, как и его люди, прошел все ступени сложного обучения работы со слонами, и вряд ли во всей Индии можно было найти человека, который так блестяще знал этих мощных животных. Он поставлял слонов практически для всей индийской знати.
Зная, какой он оригинал, его друзья шутили, что он всю жизнь спит, ест и живет со слонами. Действительно, у раджи был любимец слон, которого он холил как ребенка, или, пожалуй, как брата. Этот слон, повсюду сопровождавший его, был отловлен, когда раджа был еще маленьким мальчонкой. Будучи почти одинакового возраста, раджа и его слон росли все время неразлучно вместе.
Когда Борис с киносъемочной группой прибыли в лагерь раджи, разбитый в густых джунглях предгорий Бутана, они увидели два ровных ряда хижин, располагавшихся вдоль большой поляны, в конце которых была устроена большая хата раджи, а рядом с ней, как сторожевой пес, возлежал его питомец слон.
Борис, отвечавший за всю организацию съемок, которая должна была соответствовать требованиям киногруппы, и за устройство декораций, немедленно взялся за дело. По соседству с хижинами ловчих была разбита палаточная деревня. Борис был знаком с раджой много лет и часто бывал с ним на охоте в Ассаме. Раджа тепло встретил друга, и они вместе начали размышлять о том, чтобы дать съемочной группе возможность наилучшим образом отснять материал об отлове слонов.
В лагере было сорок прирученных слонов. Они подразделялись на две группы: первая — мощные слоны с большими бивнями, служившие своего рода бульдозерами и барьером, на манер подставки для книг, чтобы удерживать диких слонов, а вторая, именуемая «kunki», — слоны-загонщики, умевшие быстро бегать.
С прибытием Бориса пять слонов со своими погонщиками были отправлены в джунгли на поиск стад диких слонов. Вскоре в лагерь поступило сообщение о том, что стадо обнаружено. Для загона были отправлены несколько партий слонов «kunki», по пять-шесть животных с ловчими. Задачей каждого ловчего было сосредоточить внимание на одном конкретном диком слоне, отделить его от стада и погнать через джунгли.
На каждом быстром слоне «kunki» стоял «pachwa» со связкой веревки на одном плече, а позади ушей слона сидел ловчий с большим лассо, конец которого был закреплен вокруг туловища слона. Преследование составляло самую волнующую и опасную часть отлова.
Дикий слон, как настоящий бульдозер, прорывался через заросли деревьев и кустарников, ломая большие стволы и круша все на своем пути. Преследующий его слон мчался по его следам, и от «pachwa» требовалась немалая сноровка, чтобы не быть сброшенным низкой встречной веткой или не погибнуть от удара падающего дерева. Этим парням нужно иметь невероятное чувство равновесия, т. к. с приближением к каждой низкой ветке или иной низкой преграде они молниеносно должны переходить из положения «стоя на спине слона» в положение «лежа плашмя на его спине».
Такое преследование могло занять до двух часов при скорости движения до пятидесяти километров в час. В конце концов, если ловцам сопутствовала удача, обезумевший и напуганный дикий слон начинал уставать.
Наблюдая одну такую погоню со спины запасного слона с погонщиком, Борис оказался на утоптанной поляне как раз в тот момент, когда дикий слон, начавший уставать от гонки, остановился, резко развернулся и с трубным звуком, в котором выплескивал свою ярость, бросился на своего преследователя. На такой случай слон «kunki» был обучен самообороне. Натренированный слон применял такой маневр, который позволял ему встать параллельно дикому, и тогда ловчий набрасывал свое лассо на голову дикаря.
Поскольку хобот животного очень чувствителен, слон испытующе закручивает его вокруг веревки, которая соскальзывает по нему, охватывая его шею, как это и произошло на этот раз. Затем последовало «перетягивание каната», и ловчий, рискуя жизнью, наклоняется и с помощью небольшой веревки и специального узла закрепляет петлю лассо так, чтобы она не затянулась и не задушила дикое животное.
Эта операция, в ходе которой ловчий оказывается вплотную с дикарем, в пределах досягаемости хобота последнего, требует ловкости, быстрой реакции и мужества. При этом собственный слон ловчего в эту минуту опасности защищает его своим хоботом. Закрепив петлю, «pachwa» спрыгнул со своего слона и с помощью связки веревки, висевшей у него на плече, спутал задние ноги дикого животного. По выполнении этой непростой работы, веревку накрепко привязывают к большому дереву.
Когда дикарь был отловлен, ловчий протрубил в морскую раковину сигнал, чтобы дать знать о своем местонахождении. После этого на помощь ему с целью утихомирить дикаря немедленно отправили двух «таскеров» — мощных слонов с огромными бивнями. Последние надвигаются на пленника, прижимаются к нему с обеих сторон и, если он сопротивляется, наказывают его шлепками своих хоботов. Затем дикаря привязывают к таскерам, которые под командой погонщиков ведут пленника в тренировочный лагерь.
В лагере его привязали к двум толстым деревьям, расставив его ноги так широко, что он почти не мог передвигаться. Затем приступили к тренировке. В течение двух суток дикарь оставался в раскоряченном положении без воды и еды. На третий день два таскера проводили слона к реке, где его искупали и напоили. После этого дикаря отвели обратно в лагерь, привязали и накормили из рук отборной едой.
Поскольку слон легко может схватить протянутую ему руку и без труда убить кормильца, эту операцию выполняют два человека с подстраховкой. Страхующий в любой момент готов вытащить своего товарища за пределы досягаемости хобота пленника в случае какого-либо неожиданного выпада со стороны последнего. Тем не менее, все-таки нередко происходят несчастные случаи. Данная операция призвана показать пленнику, что корм он может получить только из рук человека.
В тот же вечер вокруг слона разожгли костры, чтобы он испытал страх. Нет ничего более страшного для дикого животного, чем огонь. И дикарь стоял в неудобном раскоряченном виде, что причиняло ему боль, а вокруг пылали костры, и в пламени трещали бамбуковые ветки. Для того чтобы он привык к огню, вдоль всего его тела и головы провели горящими факелами из сухого тростника.
Эта операция продолжалась попеременно с дублением кожи слона в течение трех ночей. Несмотря на грубый вид, у слонов очень чувствительная кожа. Даже при укусе обычной домашней мухи на его коже появляется кровь! Поэтому совершенно необходимо задубить ее, ибо в противном случае он не потерпит на своей спине никакого седока. Кожу дикаря растирали и дубили большими дубинками, пока от боли он чуть не обезумел.
В ходе дубления и испытания слона огнем все окружающие проводили религиозную церемонию, корни которой теряются в веках. Чтобы задобрить богов джунглей, каждое живое существо, взятое у них, должно быть возмещено двумя другими существами. Поэтому под пение и выражение шумной радости людей, окружавших слона, на свободу были отпущены две курицы. Волнение и суета были призваны помочь слону привыкнуть к людям. Празднество с барабанным боем и звучанием труб продолжалось всю ночь.
На шестой или седьмой день после пленения слона началась систематическая тренировка. Теперь он научился преодолевать страх перед огнем, освободился от боязни щекотки, привык к человеку и человеческим голосам. Хотя, может быть, такие мучительные испытания, которым подвергается дикое животное, могут показаться жестокими, они оказались наиболее быстрым и оправданным способом сделать его управляемым. Нельзя забывать, что слон весит пять тонн и, благодаря своей силе, может нанести огромный урон. Поэтому необходимо преподнести ему суровый урок.
На седьмой день до предела напуганное животное помещают между двумя таскерами и по команде погонщика водят направо и налево. При этом погонщик напевает для слона песню, в наивной простоте которой отзываются великие джунгли и борьба человека за выживание в них.
«Ты уже больше не „banwa“ (дикарь), теперь ты „hatchi“ (укрощенный)», — поет погонщик. — «Если будешь вести себя хорошо, мы будем кормить тебя, а если не будешь, то побьем». И в унисон этой песне окружающие наносили слону удары палками и шестами.
После этого слона последовательно обучают командам, которым он должен будет подчиняться всю жизнь:
стань на колени — beit
назад — pechu
стой — dhut
сломай верхнюю ветку — upoor dale
затопчи змею — mar doob
Всего за свою жизнь слон обучается и подчиняется дюжине или даже более командам.
На второй день тренировки с двумя таскерами по бокам мужественный погонщик неспешно забирается на спину слона подальше от головы и остается там до вечера. На следующий день погонщик перемещается несколько ближе к голове слона, и так дней через шесть слон позволяет ему сидеть у него на шее. Самое поразительное в тренировке заключается в том, как быстро слоны обучаются.
Через пятнадцать дней обучения слонов продают и уводят из лагеря. Таким образом, менее чем за три недели можно укротить абсолютно дикого слона!
Возможно, скорость, с которой слоны поддаются обучению, связана с разумом, приписываемым этим животным. Известно, что они обладают хорошей памятью, часто проявляют инициативу и выказывают что-то вроде разума, намного большего, чем это присуще другим животным. Дикие слоны часто доживают до ста лет, а прирученные редко до шестидесяти-семидесяти.
Все было устроено так, чтобы почти во всех деталях можно было отснять на кинопленку процесс отлова и приручения слонов. Затем Борис в сопровождении Ингер и Мишки перебрался в лагерь магараджи Куч Бихара, чтобы подготовить для прибывшего к тому времени Лоуэлла Томаса съемки охоты на тигров.
Лагерь, оборудованный большими палатками типа «швейцарских шале», находился в Ассаме в округе Дхаран, примерно в пяти километрах от бутанской границы. По приезде Борис посвятил целый вечер обсуждению планов съемок с Уиллардом Ван Дайком. Он ушел от режиссера в свою палатку в 11 часов. Выйдя наружу, он почувствовал запах тигра, который сильнее запаха целой сотни кошек. Он быстро прошел к своей палатке, где спали жена и сын.
Борис схватил ружье, стоявшее у входа, и большой фонарь. Жене он сказал, что ощутил запах тигра, на что Ингер ответила, что как раз собиралась позвать мужа, т. к. слышала какое-то рычание за палаткой.
Когда Борис засветил фонарь, то, к своему изумлению, увидел двух тигров, стоявших в пяти метрах от палатки. Они даже не встали на дыбы, а лишь пристально смотрели на источник света. Борис позвал Ван Дайка, который вышел наружу и также увидел зверей. Целых четверть часа любопытные тигры (несомненно, довольно молодые) просто смотрели и не покидали лагерь, дав возможность всем обитателям палаток полюбоваться на них. В конце концов, Борису пришлось шугануть их прочь. Режиссер даже не ожидал такого везенья.
На следующий день было решено, что киногруппе есть смысл осмотреть соседнюю чайную плантацию, где предполагалось провести часть съемок. Они уже были готовы к отъезду, как на лагерной стоянке появился джип с двумя чайными плантаторами. Последние сообщили, что их беспокоит тигр-людоед, накануне загрызший рабочего.
Когда киногруппа приехала на плантацию, представилась возможность осмотреть место, где погиб рабочий. Тигр уволок его в полдень на глазах у всех работников плантации. Борис проследовал по кровавому следу в джунгли. Местность была чрезвычайно неровной, повсюду были густые заросли, перевитые лианами и другими ползучими растениями. Через какую-то сотню метров он набрел на окровавленную набедренную повязку рабочего. Борис решил, что идти дальше было бы чересчур опасно, и повернул обратно, т. к. местность позволяла тигру легко напасть на него.
В тот же вечер над приманкой в виде живого буйвола был сооружен помост, а вокруг по всему периметру — платформы для киноаппаратов. Однако тигр не появился, и, в конце концов, был дан сигнал отбоя.
Спустя два дня тигр снова совершил нападение. С плантации вышли два брата, чтобы срубить дерево на опушке джунглей, когда внезапно выскочил тигр, схватил одного из братьев и поволок его в заросли. Видя это, второй брат набрался мужества, схватил большой топор, бросился за тигром и нанес ему удар по голове. Тигр бросил свой предполагаемый обед и исчез из виду. Пострадавший был сильно укушен в плечо и весь исцарапан, однако его удалось спасти.
Будучи свидетелями этих событий, голливудская киногруппа занервничала. Внезапно Бориса осенило. Он вспомнил, что слышал о примитивном племени, обитающем в мало изученной местности северо-восточной Индии к северу от Ассама, которое до сей поры ловит тигров с помощью сетей и копьев!
Отлов тигров таким способом был забавой древних королей Ассама. Борис предложил поехать туда и привезти всех охотников этого племени в лагерь. Все присутствующие заявили, что это невозможно, хотя согласились, что для съемок это было бы уникально.
Не унывая, Борис выехал в тот район, где жили эти туземцы, и, уплатив вождю соответствующую мзду, умудрился привезти с собой все племя, состоявшее из 550 человек, на двенадцати автобусах, проехав более 240 километров по узким тропам до лагеря. Во время отсутствия Бориса для тигров вокруг лагеря выставили приманки. Поступила информация о том, что часть приманок была съедена, и, в частности, один тигр, которого узнали по характерным пятнам, загрыз четырех буйволов.
Прочные веревочные сетки были установлены по широкому кругу, а за ними стояли едва одетые туземцы, вооруженные пугающими глаз копьями. Затем из белой ткани высотой около полутора метров было сооружено подобие воронки, которая давала проход из открытой саванны, окруженной сеткой, внутрь загона. Для съемок по всему периметру сетки соорудили помосты, а затем для того, чтобы загнать тигра в ловушку, были отправлены слоны с погонщиками.
Постепенно тигра оттеснили в круг из сеток. Он проскользнул в «воронку» и тут же последовал сигнал закрыть вход. Оказавшись в ловушке, тигр дважды бросался на сетку и был сильно ранен копьем. Борис въехал в загон на лендровере, вышел из кабины и, чтобы тигр не мучился, покончил с ним одним выстрелом.
В процессе съемок сцен охоты на тигра Борис занимался не только организационными и техническими вопросами, но даже готовил для Лоуэлла Томаса и спонсоров данной кинокартины завтрак — «бифштексы из тигра а-ля Борис», редкие деликатесы, поджаренные на древесном угле и вызвавшие большое воодушевление.
Однако не все проекты Бориса, связанные с киносъемкой, были такими удачными. В 1961 г. его навестил знаменитый французский кинопродюсер, намеревавшийся провести в тераях съемки первого во Франции суперфильма. Поначалу все шло хорошо. Борис со всем пылом взялся за дело. В кратчайший срок ему удалось выполнить невероятную вещь — собрать 118 слонов и 170 тибетских пони и построить в джунглях деревню из сорока хижин, в том числе двух- и трехэтажных.
Затем, воспользовавшись услугами английского посольства, он подрядил собранных со всего Непала бывших солдат-гуркхов, ставших пенсионерами, участвовать в съемках в качестве статистов. После этого костюмер продюсера устроил в отеле Бориса свою штаб-квартиру и нанял непальских портных и других ремесленников, которые пошили четыреста красочных одежд и смастерили мечи, шлемы, сапоги и щиты.
Постепенно в лагере, устроенном в тераях, собрались все слоны со своими погонщиками, и были заготовлены многие тонны корма.
Для всех пони были арендованы украшенные золотом и серебром тибетские седла. Все было готово для съемок эпического фильма. По сюжету предполагалось, что апофеозом будет битва всадников, восседающих на слонах, и разрушение слонами деревни.
Однако аванс в размере двадцати тысяч долларов, выданный на всю эту подготовку продюсером, был быстро израсходован, а обещанная Борису новая сумма не поступила. Состоялся обмен срочными телеграммами. Продюсер пообещал перевести деньги на следующей неделе, потом сообщил, что банковская операция производится через Индию. А тем временем слоны доедали заготовленный корм, гуркхи проявляли все большее нетерпение, а к Борису стекалась масса счетов на оплату.
От всех гильдий ремесленников Катманду, пошивших четыреста костюмов и смастеривших инсценированное оружие и другие материалы, прибывали делегации, предъявлявшие свой счет.
Представитель продюсера вылетел в Дели. Снова шли телеграммы, в которых сообщалось, что деньги вот-вот поступят. Борис начал выплаты из собственного кармана.
Последним ударом была телеграмма от продюсера, в которой значилось: «Ты же знаешь, Борис, что я никогда не подведу тебя. Привет».
Это был конец. Компания обанкротилась, а Борису пришлось самому расплачиваться по всем счетам. Гуркхи требовали полного расчета. Борис примчался в лагерь вместе с Чарльзом Уайли, и их глазам предстала разъяренная группа нетрезвых людей с грозными сверкающими «kukri» — смертельно опасными непальскими ножами, изогнутыми в форме банана.
Гуркхам выплатили четверть обещанного заработка, но они не успокоились и продолжали протестовать. Занервничавший полковник Уайли резко скомандовал ротное построение. Однако гуркхи проявили недисциплинированность, и Борису с Уайли едва удалось убежать от разъяренной толпы.
Борис остался совсем без средств, и ему пришлось занять деньги под четыре процента в месяц, что было неимоверно высокой ставкой, хотя и не такой уж редкой для Азии.
Продюсер оказался продувной бестией: несмотря на причиненный им огромный финансовый ущерб, он вышел сухим из воды, когда ему был предъявлен судебный иск о возмещении.
Возвратившись в Катманду, Борис вновь вошел в русло жизни, характерной для долины. Сначала он занялся реконструкцией отеля, т. к. декор отдельных его участков отличался безвкусицей. Было необходимо заменить значительную часть викторианской мебели и провести капитальный ремонт.
Подрядив непальских мастеров, он построил столовую, в интерьере которой с резьбой по темному дереву отразилась атмосфера Катманду, и начал делать пристройку к отелю, что требовалось в связи с возросшим потоком зарубежных туристов.
К этому времени Непал наводняли все более многочисленные группы альпинистов, туристов и исследователей, а жизнь долины регулярно потрясали политические интриги. После падения династии Рана одно правительство тотчас же сменялось другим, и одно время было невозможно разобраться, кто является действующим министром, а кто оказался в черном списке.
Такая нестабильность сохранялась до того момента, пока, наконец, в 1961 г. король не заключил в тюрьму нового премьер-министра Б. П. Коирала и, в результате бескровного переворота, не взял бразды правления в свои руки.
Одним из крупнейших событий в жизни Бориса в Катманду был государственный визит в Непал английской королевы Елизаветы II.
В начале 1961 г. Борису сообщили, что король Махендра направил королеве и принцу Филиппу соответствующее приглашение. Маленькое гималайское королевство, более века поддерживавшее тесные, дружественные отношения с англичанами и в 1911 г. принимавшее у себя короля Георга V, хотело вновь продемонстрировать британскому монарху великолепие своих королевских парадов и легендарную охоту на тигров.
Охоте королевы, как выяснилось позднее, действительно предстояло стать выдающимся зрелищем, настолько чарующим, что вряд ли такое может повториться еще хоть раз за всю историю. Как и в период коронационных торжеств, услуги Бориса были призваны сыграть существенную роль в амбициозных планах Непала.
В газетах и журналах всего мира были описаны с приложением сотен фотоиллюстраций все подробности и величие королевской охоты. Однако мало говорилось о том, как было подготовлено и организовано это необычайное событие.
До 1960 г. охота в Непале была исключительно привилегией короля, и в период правления династии Рана охота на тигров в тераях приобрела репутацию самой изысканной, легендарной и роскошной во всем мире. Будучи в Непале в 1911 г. король Георг V со своей свитой добыл тридцать девять тигров, восемнадцать носорогов и четырех медведей.
По правде говоря, охота на тигров в Индии выглядела довольно бледно по сравнению с королевской охотой в Непале. Когда в начале 60-х годов высокие налоги и процессы демократизации низвели с пьедестала великолепие дворянской знати, Непал оказался готов устроить величайшую охоту в своей истории и оказать королеве Англии такой прием, который не мог бы быть устроен ни одним из ее собственных подданных.
Перед непальской армией была поставлена задача разбить лагерь для охотников. Было выбрано подходящее место на берегу реки Рапти в долине Читаван. Это местечко называлось Мегаули. Оно располагалось в сердце великих джунглей — тераев. В течение многих лет тераи пользовались дурной славой в связи с тем, что там были распространены малярия и другие опасные заболевания. Кроме того, там была масса змей и скорпионов.
Для лагеря с помощью бульдозеров расчистили дорогу и в девственном лесу построили взлетно-посадочную полосу длиной около 1200 метров. Затем спланировали саму лагерную стоянку на площадке в виде квадрата со стороной размером 1,6 км. В течение многих дней с помощью бульдозеров на этой площади снимали верхний слой почвы толщиной пять сантиметров. Затем людей с корзинами отправили собирать всех скорпионов, жуков и тлей, копошившихся на участке.
С самолетов опрыскали все ближайшие окрестности для уничтожения мух, малярийных комаров и прочих паразитов. После этого на обеззараженную площадь уложили отборный дерн, привезенный с других участков тераев. Паровыми катками утрамбовали и выровняли свежий дерн, а доставленные из Катманду пожарные машины полили траву, ставшую изумрудно-зеленой.
В центре лагерной стоянки соорудили макет Эвереста из местного камня, украшенного цветным песком. Затем проложили широкий проспект и улицы, примкнувшие к нему под прямым углом. С обеих сторон от макета Эвереста поставили палаточные дворцы королевы Елизаветы и короля Махендры. На пути от взлетно-посадочной площадки до королевских палаток были устроены арки, декорированные мшаником, а на фасадах королевских покоев высотой 2,5 метра изобразили гербы короля и королевы.
С той стороны проспекта, где должна была разместиться королева, был возведен целый городок больших палаток для ее свиты, и отдельный крупный лагерь для прессы.
Со стороны палатки короля устроили лагерь для королевской охраны, палатки для многочисленных генералов и высоких чиновников, а также участок для Бориса, его людей и полевых кухонь.
Поставили также три палатки, в которых устраивались столовые. Участок, на котором располагались королева и ее придворные, имел форму квадрата со стороной около 150 м. У въезда находились палатки адъютантов королевы, а чуть дальше — большое лагерное кострище, окруженное удобными скамьями с подушками.
Называть обиталище королевы и принца Филиппа в лагере «палаткой» было бы недооценкой того полотняного дворца, который был им предназначен всего на одни сутки. В поставленной на помост на высоте около полуметра над грунтом «палатке» имелось одиннадцать комнат, соединенных коридорами: просторная гостиная со стенами в цветных обоях, две спальни (по одной для королевы и для принца Филиппа), по две гардеробные и ванные, два туалета и по одной комнате для фрейлины королевы и адъютанта принца Филиппа. Весь интерьер в покоях королевы был в розовых тонах, а в покоях принца — в голубых. В тех же тонах были выполнены ванны, туалеты и прочее.
Весь городок был обеспечен горячей и холодной водопроводной водой, не говоря уже о промывочных бачках для туалетов. Последнее было немаловажным штрихом, ибо Борису часто рассказывали о несуразности, случившейся во время визита в Индию короля Георга V и королевы Мэри. Во дворце тамошнего магараджи был устроен туалет для Их Величеств, но каким-то образом по недоразумению забыли обеспечить подкачку воды в бак, расположенный на крыше.
Чтобы «спасти лицо», в последний момент на крыше туалета поставили слугу с ведрами, наполненными водой, а в потолке просверлили дырочку, чтобы он мог наблюдать за Их Величествами, заходившими по нужде. Как только они дергали за ручку спуска, слуга со своего насеста сливал в трубу ведро воды.
В лагере короля Махендры не было подобных несуразностей, все было сделано на современный лад. Для водоснабжения пробурили скважину, и на больших кострах денно и нощно нагревали большие баки с водой, чтобы гости не знали печали.
В числе знатных гостей были министр иностранных дел лорд Хьюм (позднее ставший премьер-министром) с супругой, контр-адмирал Кристофер Бонхэм Картер, казначей принца Филиппа, и сэр Майкл Эйдин, секретарь королевы. Двум последним персонам предстояло сыграть значительную роль в последующих событиях.
Накануне приезда Ее Величества в джунглях выкорчевали ряд цветущих деревьев и посадили их вдоль просек лагерного городка.
Пока в тераях шла вся эта подготовка, Борис лихорадочно занимался порученными ему обязанностями. Его довольно поздно уведомили о визите королевы, и потому он тут же вылетел в Гонконг, где за десять дней беготни закупил сорок восемь тонн продуктов и такого оборудования, как холодильники, походные плитки, складные стулья и прочее.
Все это было в рекордное время упаковано и отправлено морем в Калькутту. Времени было в обрез, поэтому Борис тут же вылетел в Калькутту, где, к своему ужасу, узнал, что судно с огромным ценным грузом, которого с нетерпением ожидали в Непале, задерживается на неопределенное время в восточно-пакистанском порту Читтагонг.
Борис помчался к верховному комиссару Пакистана и договорился о том, чтобы судно больше не задерживали и немедленно отправили в Калькутту.
Когда транспорт прибыл в Сэнд Хэдз на реке Хугли, Борис совершил настоящий подвиг, добившись того, что обычно медлительные власти калькуттского порта и докучливые, сонные, как мухи, таможенники зашевелились. В ту самую минуту, когда вдали показалось транспортное судно, лоцман отчалил навстречу и провел его в порт. На пристани все было готово для разгрузки.
Но судно пришло 11 февраля, а королева со своими людьми ожидалась в Непале 26 февраля, т. е. времени оставалось в обрез. Казалось, что доставить груз в Катманду вовремя просто невозможно. Предполагалось, что на пристани разгрузка будет производиться с судна в грузовики, но в тот день шел дождь, а в дожди докеры там не работают. Дождь не прекращался целых три дня. Наконец, в спешке все было погружено, и конвой из девяти грузовиков тронулся по тряской дороге в направлении границы с Непалом, до которой надо было преодолеть 960 километров.
А тем временем Борис вылетел в Катманду. Там в его распоряжение была предоставлена авиетка. Два дня спустя он вылетел в тераи, чтобы проверить обстановку с его ценным грузом. Когда он добрался до приграничного городка Раксаул, ему сообщили, что мост через реку Сегаули смыт бурным потоком и грузовики застряли на противоположном берегу.
Он тут же нанял весь имевшийся в Раксауле транспорт и отправился к Сегаули, находившейся в 24 километрах от города. Затем груз переправили на утлых лодках через реку, погрузили на арендованные в Раксауле грузовики и отправили в Катманду. 23 февраля, т. е. за три дня до прибытия знатных гостей, все продукты и оборудование, наконец, были доставлены к отелю Ройэл.
В течение оставшихся трех дней шла суматошная подготовка. Сорок восемь тонн груза поспешно рассортировали и повезли частью в лагерь, устроенный в тераях, частью в Синга Дурбар, где в знаменитом хрустальном зале намечался королевский банкет, а частью в новый, реконструированный дом приемов в Ситал Нивас.
Королева собиралась устроить свой банкет в просторном обеденном зале в стиле барокко и роскошной гостиной в Лаксми Нивас, втором по значению дворце долины после Синга Дурбар, принадлежавшем потомкам последнего магараджи династии Рана.
Пока Борис суматошно занимался всеми этими делами, в Катманду производилась очередная весенняя уборка города. Как и в период коронационных торжеств, обновлялась покраска зданий, расширялись и асфальтировались улицы, сносились ветхие дома и подрезались деревья.
В это время английская пресса открыто выступила с критикой своей королевской власти в связи с ее участием в планировавшейся в Непале охоте, которая, как указывалось, не только отличается жестокостью по отношению к животным и отдает средневековьем, но, главное, ляжет тяжелым бременем на бюджет маленького слаборазвитого государства Непал. Кто знает, то ли по этой причине, то ли это было просто случайным совпадением, но в Непале все были крайне разочарованы, когда принц Филипп появился не в костюме охотника, а при полном параде, а указательный палец его правой руки был забинтован. Было заявлено, что поскольку у него болит палец, которым спускают курок, он не сможет стрелять!
Первым значительным мероприятием с прибытием королевы Елизаветы и ее свиты был банкет, устроенный королем Махендрой в фантастическом хрустальном зале Синга Дурбар.
Этот зал, гордость Катманду, украшен тяжелыми хрустальными люстрами и особо привлекает большим хрустальным фонтаном и старинными хрустальными часами.
Здесь с целой армией обслуживающего персонала Борис отвечал за приготовление изысканных блюд во время пребывания королевы. К примеру, свежую икру доставляли сюда самолетами с Каспийского моря, для чего была организована своего рода эстафета лайнеров международных авиалиний.
Банкет проходил без каких-либо шероховатостей. Когда подавали седло лающего оленя («muntjak»), король подозвал Бориса с просьбой объяснить, что представляет собой «muntjak». Принц Филипп, сидевший подле короля, спросил: «Вы Борис?» и сообщил, что слышал о проекте Бориса по организации сухопутного круиза из Англии в Непал.
Минут пять Борис беседовал с принцем, который рассказал, что герцог Норфолк завез лающих оленей в свое имение, и что некоторые из них сбежали, после чего время от времени стали появляться сообщения об отстреле этих животных в английской провинции. Принц не забыл об этом разговоре, т. к. через три недели после завершения королевского визита Борис получил через британское посольство копию журнала «The Field», в котором была подчеркнута статья об охотнике, подстрелившем «muntjak» в Англии.
На следующее утро после банкета Борис проконтролировал организацию обслуживания за королевским завтраком, а затем поспешил в аэропорт, чтобы вылететь в лагерь в тераи, где предстояла охотничья вылазка. Незадолго до этого там завершилась посадка цветущих деревьев, и по всему лагерю можно было наблюдать солдат гуркхов с пристегнутыми к винтовкам штыками в ожидании именитых гостей.
Говоря о лагере охотников, нельзя упускать из виду самой охоты, которая была разрекламирована в мировой печати как невиданное в истории представление. И вовсе не ванны, не огромная лагерная стоянка и не цветущие деревья сделали тот день незабываемым для гостей. И вовсе не меткость охотников, оставлявшая, кстати, желать лучшего. Речь идет о том, что для этого случая со всех джунглей Непала собрали 376 слонов. В современную эпоху такое число слонов еще никогда не собиралось вместе. Это было поистине невероятное зрелище. Ряд этих огромных животных, стоявших одно возле другого, протянулся на расстояние 3,2 километра!
Многие из них были богато убраны. Они представляли собой гигантское живое стадо, трубившее в хоботы и раскачивавшееся из стороны в сторону по команде «mahoud» ов и «pachwa», восседавших на их спинах.
Своей славой богатая охота в Непале всегда была, в особенности, обязана именно этим замечательным животным, которые прежде в качестве привилегии королей находились в распоряжении магараджей династии Рана, а теперь — короля Махендры.
Королеву Елизавету доставили с взлетно-посадочной площадки в джунгли автомашиной, затем верхом на заседланном слоне она проследовала к большому слону с платформой, подготовленному для нее. А тем временем сотни слонов величественной процессией двинулись в джунгли, где, как предполагалось, тигры лежат возле приготовленных для них привад.
Все иностранные вельможи разместились на слонах. Только в распоряжении прессы была целая дюжина этих животных, а шестеро по указанию Бориса служили в качестве выездных баров «Як и Йети». Эти слоны-бары, на которых в качестве барменш восседали Ингер и другие девушки, обслуживали гостей во время охоты, располагая полным набором напитков от пива до ледяного шампанского.
Когда невиданный караван достиг назначенного места, указанного непальскими стрелками, которые накануне провели загон, процессия разделилась на две части: одна двинулась направо, другая налево. В итоге они образовали гигантский круг, периметром до полутора километров, который начал постепенно сужаться вокруг ничего не подозревавших тигров.
Два слона, нагруженные рулонами белой материи, прошли в круг и сбросили груз на землю. Белые простыни предстояло натянуть в виде ширмы высотой около метра по всему кругу. Тигры не осмелились бы преодолеть такой сияющий на солнце барьер.
Когда эти операции были завершены, а королева и другие гости заняли свои места по кругу, в него вошли шесть слонов, чтобы поднять мощных зверей с их лежек. Затем погонщики с этими слонами погнали одного тигра к цепи стрелков. Поскольку принц Филипп не имел возможности стрелять, чести добыть первого тигра был удостоен лорд Хьюм. Тигр неожиданно выскочил из высокой травы, откуда его и ожидали, и оказался вблизи лорда, который, восседая на платформе на слоне, прицелился и выстрелил, но промахнулся. Рассвирепевший тигр исчез перед разнервничавшимся слоном.
Когда он появился вновь, лорд Хьюм опять промахнулся, это повторилось еще раз. Промахнувшись трижды, лорд обратился за помощью к контр-адмиралу Картеру и сэру Майклу Эйдину, которые выстрелили одновременно, после чего тигр рухнул на землю.
Неудачное начало нисколько не затмило величия этого ристалища, хотя пресса не преминула расписать его комическую сторону. Лорд Хьюм признался журналистам, что впервые в жизни сидел на слоне, а тигров видел лишь в зоопарках.
После утренней охоты королева удалилась к столу, накрытому на природе, у берега реки Нарайяни, где Борис обеспечил приготовление необыкновенных блюд для завтрака. Королеве предложили отведать на выбор двадцать два блюда, приготовленные из непальской дичи, в том числе такие деликатесы, как мясо черной куропатки и редкого флориканского журавля, шашлык из вепря, вкусные карри и проч.
Гости наслаждались этими гастрономическими изысками Бориса, одновременно получая громадное удовольствие от лицезрения прелестного ландшафта с рекой и джунглями на фоне белоснежных вершин хребта Гимал Чули.
На послеобеденное время была запланирована охота на носорога, одного из последних представителей этого когда-то многочисленного стада однорогих непальских носорогов.
Лорду Хьюму вновь пришлось прибегнуть к помощи Картера и Эйдина, и им втроем удалось добыть это редкое животное.
Вечером королевскую чету развлекали в большой палатке короля Махендры, предназначенной для столования. Там Елизавета поздравила Бориса с искусно приготовленным пловом из мяса павлина и другими экзотическими блюдами.
На ночь королева осталась в лагере, получив огромное наслаждение от собственноручной съемки эпизодов охоты и гонки наперегонки с принцем Филиппом на слонах в направлении лагеря. Перед отъездом королева соизволила сообщить сияющему от радости королю Махендре, что проведенные в Непале дни были одними из самых волнующих в ее жизни.
Когда Их Величества готовились к отъезду из лагеря, Борис предложил построить всех имеющихся слонов в одну линию на пути гостей. На это ушло время, вызвав некоторую задержку с отъездом, но сцена, развернувшаяся перед глазами высоких гостей, стоила того. На протяжении всей истории охоты еще не было, и, вероятно, больше ни когда не будет, такого невиданного зрелища, когда 376 мощных, шикарно убранных и раскрашенных слонов с золочеными и посеребренными платформами на спинах образовали живую линию на пути из лагеря к самолету и по очереди поднимали хоботы, салютуя проезжавшей мимо них королеве.
После этого Елизавета вылетела в Покару, чтобы поближе полюбоваться хребтом Аннапурны. Борис вылетел туда заблаговременно, проконтролировал обслуживание за столом и поспешил в Катманду, где на приеме в британском посольстве в признание своих заслуг получил фотографию королевской четы с их собственноручными автографами.
Из посольства он срочно направился в Лаксми Нивас, где королеве предстояло дать банкет в честь короля Махендры. Банкет опять таки обслуживал Борис. После еды, когда подали кофе, королева подошла к Борису, чтобы поблагодарить его, а Борис перед ее уходом, вторично нарушив все правила протокола, поцеловал ей руку. На этот раз королева оценила его галантность и сама протянула руку для поцелуя.
Из Лаксми Нивас Борис срочно отправился на последний прием в Синга Дурбар. Не найдя попутной машины, он выбежал на улицу в надежде, что его подвезет кто-нибудь из друзей. В этот момент мимо проезжала пожарная машина, на которой он под вой сирен и звон колоколов добрался до места раньше королевы, чтобы успеть все приготовить.
К этому времени он уже неделю не смыкал глаз и был совершенно изнурен.
Дружелюбная атмосфера, сложившаяся в Непале, многим была обязана Борису. Можно было подумать, что это именно он принимает королеву. Как и прежде, Борис внес огромный вклад в успех этого предприятия, как с точки зрения хозяев, так и гостей. Когда последняя вечеринка завершилась, Борис поманил всех гостей на большую открытую галерею Синга Дурбар. Затем, открыв двенадцать бутылок шампанского, он предложил тост за здоровье Их Величеств короля Непала и королевы Елизаветы. Тост был тепло принят, и Борис, выпив по старому русскому обычаю, разбил фужер о балюстраду, и все гости последовали его примеру. Лишь в тот момент Борис вспомнил, что фужеры принадлежали не королю, а ему самому! Так подошел к своему завершению королевский тур.
litresp.ru
Библиотека | РаритетыМишель Песель | Тигр на завтрак
Писель М.
П34 Тигр на завтрак / Пер. с англ. Е. Шерра. — М.: ТЕРРА— Книжный клуб, 2007. — 304 с; 24 с. ил.
ISBN 978-5-275-01422-8
Тигр на завтрак
Мишель Песель
I. Мышьяк для птиц
- А что это? – спросил таможенник, ткнув пальцем в большую банку, имевшуюся в моем багаже.
- Мышьяк, - ответил я. Индиец подозрительно посмотрел на меня, откупорил банку и, сунув палец в белый порошок, собрался попробовать его на вкус.
- Не надо, вы же умрете! – крикнул я. На мой крик сбежались все таможенники и пограничники. От меня потребовали объяснений, зачем я захватил с собой столько мышьяка, сколько хватило бы для отравления целого полка. После двадцатичасового перелета из Бостона до Калькутты мне было трудно объяснить что-либо. Невыносимая жара в здании аэропорта и экзотические лица столпившихся вокруг меня людей приводили меня в отчаяние.
- Мышьяк мне нужен для птиц, - промямлил я.
- Для птиц, - повторил человек неприветливого вида с тюрбаном на голове, выхватив банку из рук низенького смуглого парня, собиравшегося попробовать эту отраву.
А между тем мой мозг сверлила одна единственная мысль: «Письмо! Если только они не найдут письмо, все будет в порядке».
- Да-да, для птиц, - пояснил я. – Понимаете, мне нужно провести антропологические изыскания в Бутане, т.е. я имею в виду изучение народностей, проживающих в Гималаях. И, кроме того, мне необходимо поймать ряд птиц для музея. А птицы сохраняются в мышьяке.
Это было весной 1959 года. Впервые мой проект казался каким-то притянутым за уши. Для обступивших меня в таможне людей я выглядел натуральным маньяком, да я и сам удивлялся себе: какого дьявола я делаю здесь, на краю света, с фунтом мышьяка и письмом брата Его Святейшества Далай Ламы, написанным изящным тибетским шрифтом.
С самого детства меня пленяла мысль о таинственной заснеженной земле Гималаев, о странах, которые даже во второй половине двадцатого века не ведали о самых элементарных технических изобретениях современного мира. Территории этих махоньких, забытых Богом и людьми королевств Сикким, Непал и Бутан простираются вдоль почти всей восточной половины горной цепи Гималаев.
Располагая рекомендательным письмом от имени Тубтена Норбу, брата Далай Ламы, премьер-министру Бутана, я чувствовал уверенность в успехе своей миссии. Мне предстояло встретиться с премьер-министром Бутана Джигме Дорджи в небольшом индийском пограничном городке Калимпонг, играющем роль ворот в Тибет.
Мои планы были нарушены уже на следующий день после прибытия в Калькутту. Как только мне удалось, наконец, растаможить свой багаж, из утренней газеты я узнал, что мне противостоят 600 миллионов китайцев. В столице Тибета Лхасе китайцы обстреляли из минометов Норбу Линка, дворец Далай Ламы, и начали полномасштабную войну в Тибете. Во всех государствах гималайского региона наступили тревожные дни, и никто не мог бы ответить на вопрос, когда и где прекратится китайская агрессия.
Калимпонг, в который я направлялся, сразу же стал ключевым центром информации о трагедии Тибета. Вскоре индийское правительство, в то время дружественно настроенное по отношению к Китаю, объявило, что Калимпонг закрыт для въезда всех иностранцев. Было объявлено, что этот городок расположен в пределах «внутренней линии», т.е. новой границы, установленной индийским правительством в 32 километрах от официальной индо-тибетской границы. Это было сделано потому, что китайцы заявили, что Калимпонг – «логово шпионов Запада» и, мало того, в китайском заявлении говорилось, что «шпионы маскируются под псевдо-антропологов и орнитологов». Учитывая тот факт, что у меня был мышьяк для консервации птиц и что я был новичком в области антропологии, казалось очевидным, что депеша китайцев подразумевала именно меня.
Однако было слишком поздно возвращаться домой. Теперь, когда дорога в Калимпонг была закрыта, я порылся в своих записках, чтобы разыскать адрес таинственного г-на Смита, который, по моей догадке, был кем-то вроде секретного агента, проживавшего в Калькутте. Мне специально дали его координаты на тот случай, «если возникнут непредвиденные обстоятельства». Я позвонил ему из своего номера в Гранд-отеле.
- Я тотчас же приеду, - был ответ.
Полчаса спустя, когда мы сидели в холле отеля под шумнейшим вентилятором, чтобы нас никто не подслушал, этот джентльмен дал мне координаты двух людей, которые могли бы тайно переправить меня в Калимпонг. Уже тогда то, что было запланировано мною как приятный научный проект, становилось авантюрой, скорее приличествовавшей Джеймсу Бонду.
Из Калькутты я вылетел в Бадогру, где у подножия Гималаев имелась небольшая взлетно-посадочная дорожка. Там я встретился с одним из двух людей, о которых уже сказано выше. Вскоре, спрятанный под брезентом в заднем отсеке джипа, я направлялся инкогнито к «внутренней линии», в объезд контрольных полицейских постов, через таинственные чайные плантации к неведомым подножиям Гималаев, прямо в то место, которое китайцы назвали «логовом шпионов Запада». Так я впервые оказался на земле Гималаев.
Мне доводилось много слышать и читать о Гималаях, но скоро я осознал, что эти описания не в состоянии выразить неуловимую ауру, излучаемую величайшим в мире горным массивом. В каком-то смысле Гималаи похожи на большинство других горных массивов: перед путником они появляются как темно-зеленые предгорья, поначалу не представляющие собой ничего особенного, но в то же время примечательные тем, что шаг за шагом становятся все выше и выше, подобно контрфорсам за нефом собора.
Незаметно выглядывая из-под брезента, я видел, как перед нами свод за сводом выступают и с гордым равнодушием поддерживают белоснежные, фантастические массивы высочайших в мире вершин, зубчатую цепь сверкающих белизной гребней на фоне темно-голубых небес. Временами на эти вершины наседали тучи, что делало их еще более впечатляющими. Глядя на бегущие в небе облака, я заметил, что одно, самое высокое из них, стояло в небе неподвижно. Оказалось, что это не облако, а мощный выступ обледенелой скалы, прорвавшийся ввысь как бы утверждая величие земной тверди.
Этот вид был особенно впечатляющим еще и потому, что, проехав по абсолютно пологим рисовым полям великих индийских равнин, я внезапно увидел вертикальный «континент» Гималаев. У их подножия сухие тропы и песчаные равнины сменяются буйно растущими лесами и джунглями. Здесь изобилие воды, по отполированным до блеска скалам текут ручейки, сквозь завесу деревьев просачивается влажный туман, слышатся резкие крики попугаев, а прохладный воздух покалывает кожу.
Если Индия впечатляет экзотикой, то Гималаи вначале, до того как путник приближается к внушающим ужас гигантским массивам, по климату напоминают умеренные широты Европы и Америки. Здесь уже нет ни верблюдов, ни пальм или кактусов Индии. Джунгли предгорий странным образом схожи с лесами Франции и Англии. Здесь большие деревья щедро дают тень, которой так недостает Индии. После пояса джунглей все меняется: печальные физиономии индийцев сменяются улыбающимися лицами невысоких монголоидов, появляются первые племена горцев.
В течение сотен лет Гималаи распространяли свои чары на весь мир. Индусы считают эти горы священными. Будда нашел в них свое святое убежище. Веками они влекут к себе иностранцев. Немалую роль в том, что их считали загадочными, играли три секретных гималайских королевства – Непал, Сикким и Бутан, закрытые для внешнего мира. На территории этих трех стран, простирающейся вдоль великого горного хребта, расположены высочайшие пики мира. Во времена британского владычества в Индии эти королевства именовали «буферными государствами», и Британия, вооруженные силы которой встречали отпор со стороны воинственных горцев, уважала автономию этих стран, которые таким образом, подобно Тибету, избежали колониального завоевания. Они оставались неизвестными и неисследованными, в то время как на остальной территории Среднего и Дальнего Востока ощущалось влияние Запада.
Правительства Непала, Бутана и Тибета не разрешали иностранцам доступ на свою территорию. Никто не ведал, что происходит за предгорьями в этих маленьких королевствах, которые в умах тысяч авторов произведений художественной литературыбыстро превратились в сказочную страну Шангри-ла. Теперь я рассчитывал одним из первых исследовать Бутан, страну, которая до сих пор не ощутила даже элементарного влияния Запада.
Однако в тот момент, когда я направлялся в горы, гималайские государства после многих десятилетий мирной жизни вновь начинали играть жизненно важную роль в восточной политике Запада. Укрывшись в задней секции корпуса джипа, я ехал в городок у подножия Гималаев, находившийся в самом эпицентре противоречий.
После бесконечного петляния и подъема на крутую возвышенность под шум мотора и скрежет покрышек мы, наконец, достигли окраины Калимпонга. Дорога шла между густыми живыми изгородями, окаймлявшими пышные зеленые сады, окружавшие элегантные виллы англичан, бежавших с равнины от жары. Однако теперь на пути мы то и дело встречали жалких мужчин, женщин и детей в просторных красных накидках из густой шерсти. Некоторые из них сидели на обочине дороги, другие установили допотопные бело-голубые матерчатые палатки на окружающих террасированных полях. Когда мы проезжали мимо пони с вычурными седлами и большими позвякивающими колокольцами, они шарахались от джипа.
С горных перевалов, располагавшихся прямо над городком, уже стекался первый поток тибетских беженцев, совсем непохожих на тех, которых Европа видывала за последние четыре столетия. Эти люди, потоком стремившиеся попасть в Калимпонг, не только покидали свои родные дома, но и попадали в такой чуждый им мир, что нередко можно было видеть, как они чуть ли не кланялись легковым и грузовым автомашинам, когда впервые в жизни вступали на асфальтированную дорогу и их перегоняли эти гигантские механические чудовища.
Эти люди были выходцами из такой загадочной страны, что зарубежные читатели, знакомившиеся с ними по сведениям, публиковавшимся в печати, считали все это выдумкой.
Но реальность была весьма мрачной. Калимпонг, долгое время бывший отправным пунктом для караванов, направлявшихся из Индии в Тибет, был переполнен жалкими страдающими и испуганными последователями Далай Ламы. С каждой очередной группой беженцев приходили ужасающие сообщения об агрессии и стычках, а в тибетском языке даже не было необходимых терминов для описания современного оружия, которое несло смерть убегающим из Тибета людям.
Улицы городка и, в особенности, большой тибетский базар полнились слухами. Там замышлялись всяческие интриги, и кипела разнообразная деятельность. Среди беженцев были и солдаты, и тибетские военачальники, бежавшие вместе со слугами и свитой. В толпе тибетцев сновали газетчики и, - во всяком случае, об этом ходили слухи, - шпионы в поисках информации и подробностей об интервенции коммунистического Китая в их страну. Индийское правительство с подозрением относилось ко всем иностранцам.
Греческого принца Петра, выдающегося антрополога, для которого Калимпонг был вторым домом, незадолго до того попросили покинуть страну из-за его сочувствия Тибету. Из Калимпонга также выслали несколько британских журналистов.
К моему глубокому разочарованию Джигме Дорджи уехал в свой родной Бутан. В первые дни моего пребывания в Калимпонге мне пришлось поселиться в отеле Гималаи, который оказался центром всей этой оживленной деятельности. Его управляющей была веселая полушотландка и полутибетка Анни Перри. В отеле размещались самые странные гости, начиная от высоких тибетских чиновников и кончая греческим философом, а также британские чайные плантаторы и гражданские служащие из Индии. Все эти гости группировались вокруг пожилого Дэвида Макдональда, отца г-жи Перри и в течение долгого времени британского торгового агента в Тибете. Г-н Макдональд, эксперт по Тибету, объяснял суть кризиса гостям, когда они не отвлекались на кутежи, во время которых тибетский язык использовался так же широко, как и английский.
Вскоре после моего приезда распространился слух об успешном бегстве Далай Ламы из Лхасы и его прибытии в Индию. Это известие с радостью было встречено тибетцами; это стало некоторым прорывом в обычно трагическом потоке информации, доходившей до базара. Однако теперь возникли опасения, что китайцы могут ворваться в Сикким и Бутан.
Ясно и очевидно было лишь следующее: все мои хорошо отработанные планы нарушались и, несмотря на то, что мне составила компанию очаровательная Тесла Дорджи, супруга тибетского происхождения бутанского премьер-министра Джигме Дорджи, почти не оставалось надежды когда-либо попасть на родину ее супруга.
Через две недели после моего приезда в Калимпонг, когда я размышлял о том, что надо предпринять, ко мне пришла г-жа Перри.
- Воспользуйтесь моим советом, - начала она. – Я знаю этих людей. У вас теперь не остается ни малейшего шанса попасть в Бутан. Так почему бы вам не поехать в Непал?
В качестве альтернативного проекта я уже рассматривал такую возможность, но мне было также известно, что получение разрешения на организацию экспедиции в это королевство само по себе требовало чрезвычайно длительного времени. Для того чтобы выехать из непальской столицы Катманду в горы, потребовались бы многие месяцы, если не годы. А, кроме того, как я заметил в беседе с г-жой Перри, у меня имеются все необходимые бумаги для въезда в Бутан, в то время как в Непале я не знаю ни души.
- Пусть это вас не волнует, - сказала она. – Поезжайте к Борису. Только он может помочь вам. Для него нет ничего невозможного, а, кроме того, он мой старый друг. У него в Катманду отель и он живет там уже много лет. Воспользуйтесь моим советом и поезжайте к нему. Просто поезжайте к нему.
В тот же вечер я получил от гостей отеля дополнительную информацию о загадочном Борисе Лисаневиче. Я выяснил, что отель, владельцем которого был Борис, является единственным заслуживающим внимания отелем во всей изолированной от внешнего мира долине Катманду. Оборудование для его ванных комнат доставили на спинах носильщиков, а сам отель, размещенный в королевском дворце, выглядит как роскошный отель Ритц, перенесенный каким-то джинном в примитивный Непал.
Мало того, оказалось, что слава Бориса превосходит славу этого отеля, поскольку, как мне пояснили, прежде он был артистом балета и другом таких гениев, как знаменитый импресарио Сергей Дягилев и великий хореограф Баланчин. Мне также рассказали, что в Англии Борис блистал в балете вместе со знаменитой в высшем обществе актрисой Дианой Мэннерс (элегантной леди Даф Купер) до того, как стал одним из самых известных в Индии охотников на крупную дичь. По существу, одно упоминание его имени приводило к тому, что кто-то из присутствующих вспоминал какой-нибудь еще более невероятный случай, связанный с ним. Вспоминали о так называемом антропологическом изыскании в Голливуде, проведенном Борисом и тремя мультимиллионерами-магараджами, и об основании Борисом самого знаменитого элитарного клуба в Калькутте – Клуба-300. Мне дали понять, что Борису отведено почетное место в популярном романе Хан Сюин “The Mountain is Young”.1
В общем он выглядел каким-то удивительным божеством, достойным того, чтобы занять место среди тантрических небожителей. К моему удивлению, и тибетская принцесса, и чайный плантатор, и все присутствующие согласились в том, что Борис – самый необыкновенный человек, которого они когда-либо встречали.
После долгих размышлений я решил, что, в конце концов, может быть, этот Борис сможет помочь мне и что в данной ситуации мне следует направить стопы в Непал и выполнить свои антропологические изыскания именно там. Ужасно заинтригованный загадочной фигурой Бориса, я принял решение ехать в Непал.
Спустя месяц после моего приезда в Калимпонг в одно прохладное туманное утро я выехал на джипе в Дарджилинг, чтобы возвратиться в Калькутту, откуда мог вылететь в Катманду самолетом. Калимпонг был тих, т.к. жители еще спали глубоким сном, когда я проехал через долину Тиста мимо чайных плантаций и через густые джунгли. До завоевания Индией независимости Дарджилинг, расположенный на высоте 2,5 км над уровнем моря, использовался правительством штата Бенгалия в качестве летней резиденции.
Здесь англичане, проживавшие в Калькутте, стремились избежать летней жары и муссонной влажности, характерных для равнинной местности.
____________________________________
1 Гора не стареет (англ.)
В результате когда-то маленькая деревушка Дарджилинг с тибетским населением превратилась в большой процветающий курортный городок, славящийся санаториями и, в особенности, школами. Как ни странно, высочайшая репутация этих школ распространилась через Калимпонг по всему
Тибету и Центральной Азии. В частности, в одной из школ, учрежденных иезуитской миссией, учились такие люди, как брат Далай Ламы, сын короля Непала и дети бутанских и тибетских вельмож.
Из Дарджилинга до аэропорта Бадогра у подножия гор я добрался автобусом, откуда вылетел в Калькутту, где пересел на самолет, отправлявшийся в Патну, поскольку в то время не было прямого рейса до Катманду.
Патна – это небольшой индийский городок, расположенный на берегу огромного мутного Ганга. В муссонный сезон это одно из самых жарких мест в Индии.
Когда примерно три часа спустя после вылета из Калькутты мы приземлились там, было видно, как влага клубами поднимается с аэродрома, связывая мокрую землю с грядами вздымавшихся туч, угрожающе нависавших над нами.
И в этот самый смерч облаков взмыл наш маленький самолет Дакота, совершавший ежедневные рейсы и в то время служивший единственной связью между Непалом и внешним миром. Благодаря воздушному сообщению слово «недоступный» начало выходить из употребления. Если прежде до Катманду можно было добраться пешком по непроходимым тропам за несколько дней, то воздушный рейс от Патны занимает всего 45 минут.
Однако в период муссонов часто случается, что тучи блокируют доступ в долину Катманду, и тогда Непал снова становится изолированной страной, какой и был в течение веков. Зато в приличную погоду – с октября по июнь – полет в Катманду дает пассажирам возможность полюбоваться невиданным зрелищем, красотами, которых больше не встретить нигде.
Поднявшись к гряде туч, наш Дакота полетел над монотонной равниной Индии, казавшейся плоской и бесконечной. Мы видели квадратики полей, обрамленных извивающимися каналами и крупными реками, лениво протекавшими через огромные глинистые и песчаные пустыни и временами образующими большие водоемы грязной воды. На широкой пологой равнине попадались тысячи деревень с глинобитными хижинами. Между деревнями проходили узкие тропинки, и лишь местами прямая современная дорога придавала ландшафту некое подобие геометрической симметрии среди хаоса земельных участков. Земля имела серо-бурый цвет, такой же, как и речная вода и бесчисленные, сверкающие солнечным блеском пруды с возлежащими в них буйволами.
Неожиданно эта картина сменилась темно-зеленым фоном, пробудившим меня от «летаргической» дремы. А затем в это зрелище вторгся хаос иного рода. Я знал, что темно-зеленый фон создает пояс джунглей тераи, район больших тропических лесов, протянувшихся вдоль всей горной цепи Гималаев там, где горные потоки выходят в низовья. На востоке - джунгли Бенгалии и Ассама, прибежище тигров, слонов и носорогов. К западу от Дарджилинга, вдоль всей границы с Непалом эти джунгли именуются тераями, представляющими собой дикую местность с девственной природой, навевающую мысли о лихорадке, малярии, холере и других ужасных заболеваниях, способных погубить каждого, кто осмелится проникнуть в них. Этот пояс джунглей сыграл не меньшую роль, чем высокие горы, в том, что гималайские королевства Непал, Бутан и Сикким оказались недоступными для чужеземцев и долгое время были изолированы от мира.
Однако авиаперелет не дает возможности надолго остановить внимание на тераях, т.к. они быстро сменяются взбросами земной коры, первыми горными цепями, протянувшимися в меридиональном направлении, грядами гор, за которые все еще цепляются чащобы джунглей. Но затем они быстро сменяются горными громадами, пересекаемыми мощными водными потоками, продолбившими в них глубокие раны и сформировавшими узкие, темные долины и ущелья.
Казалось, что эти холмы растут все выше и выше, напоминая ряд призм с зубчатыми гребнями. Вскоре эта безлюдная земля на непальской границе сменилась еще более высокими холмами, на вершинах которых, над ущельями можно было рассмотреть первые непальские деревни.
Они лепились на высоких склонах и их окружали первые встреченные нами рисовые террасы, представлявшие собой гигантские «лестницы», которые теперь, летом, были покрыты темно-зеленым «ковром», в другие времена года – менявшим цвет на бледно-зеленый или желтый. Хижины были выкрашены в красный или темно-розовый цвет. Именно в таких деревушках и живет большинство из девяти миллионов жителей Непала.1
У меня не было времени долго наблюдать эти холмы, т.к. тряска нашего попавшего в воздушные ямы самолета, облетавшего горные хребты, привлекла мое внимание к огромным гималайским пикам, появившимся над меньшими по высоте горами. Невероятные нагромождения скал и снегов образуют какой-то нереальный внушающий ужас фон, характерный для Непала, рисуют образы вездесущих божеств индуистского и буддийского мира, являются магнитом, привлекшим в Непал столько искателей приключений, спортсменов и пророков.
Не успел я сообразить, что полет завершается, как самолет начал описывать круги и моему взору открылась во всем своем фантастическом блеске долина Катманду – пологая местность протяженностью около 24 км и шириной примерно 13 км. На склонах долины в виде террас располагались бледно- и темно-зеленые рисовые поля, линии которых напоминали извивающиеся горизонтали контурных карт.
_____________________________________
1 К началу XXI века – около 18 млн.
Казалось, что на смену фантастическому ландшафту экзотического Востока вновь пришел ландшафт нормальных и, в своем роде, западных пропорций. Тут и там между рисовыми полями, подобно квадратным баржам, окруженным водой, виднелись коробчатые домики с покатыми черепичными крышами. Затем появились деревни и города. Всего в этой удивительной долине, помимо столицы, имеется девять городов, которые вместе с деревнями когда-то образовали королевство ньюарских феодалов и художников, позднее завоеванное королями гуркхов, чей потомок король Махендра1 ныне управляет Непалом.
В центре долины располагается Катманду, окруженный девятью городами с общим числом городского населения около 0,5 млн. человек. Это самая богатая и самая широкая долина страны. Здесь свыше двух тысяч лет процветали одаренные удивительным художественным талантом ньюары – мастера резьбы по дереву, ювелиры и архитекторы.
Вскоре мне предстояло узнать, что в настоящее время вся долина изобилует шедеврами архитектурного и художественного творчества, начиная от прямоугольных кирпичных домиков крестьян и заканчивая самыми впечатляющими из двухтысячелетних пагод, чьи позолоченные кровли поднимаются над аккуратными рядами домиков. Каждый дом, каждый храм, каждая святыня украшены тщательной резьбой по дереву с изображением богов и богинь или животных, как реальных, так и фантастических. Резные работы по темному дереву выделяются на фоне бледно-розовых кирпичей. Не менее поразительны вырезанные из дерева эротические сцены, украшающие многие храмы. Примечательно, что в этих сценах над похотью доминирует остроумие, хотя назойливому западному наблюдателю с ханжеским викторианским складом ума эти реалистические сценки могут показаться чистой порнографией.
Каждая дверная ручка, окно, замoк, деталь в Катманду является произведением искусства, как и сотни тысяч каменных Будд, индуистских
_____________________________________
1 С июня 2001 г. король - Ганендра
богов и святынь с фаллическими узорами, которые изобилуют у дорог, а подчас и в центре дороги, у каждого колодца и моста, запечатлены в каждом доме и десятками встречаются во дворцах и на прилегающих к ним территориях.
Такое изобилие произведений искусства служит напоминанием о том, что большая часть медных и серебряных предметов материальной культуры Тибета, а также крупных скульптур осталась от ньюаров, живших большими землячествами в Лхасе и многих городах древнего Китая и даже Индии.
Через посредство буддизма непальская архитектура оказала влияние на Китай, Индокитай, Японию и Бирму. Помимо этого, в Азии нет ни одной страны, которая не ощутила влияния Непала и в других областях искусства.
После того, как наш Дакота осуществил ряд акробатических пируэтов, из-за которых я был весь в поту, мы приземлились. Я не мог поверить, что нахожусь в этом легендарном, неведомом и таинственном королевстве.
Однако мое возбуждение омрачалось озабоченностью, ибо, имея одну единственную рекомендацию, я возлагал все свои надежды лишь на одного человека, от которого целиком зависел успех моего проекта. И теперь, когда меня ожидала близкая встреча с ним, я был убежден, что вся моя затея была ошибкой. Несмотря на то, что Бориса мне описали, как занимательного и обаятельного человека, я не мог поверить, что он приложит все усилия для того, чтобы совершить пусть даже небольшое чудо ради какого-то чужеземца. Казалось, что изолированная от мира долина Катманду больше подходит для деятельности западного мизантропа типа Сомерсета Моэма, нежели добросердечной отзывчивой души.
В аэропорту после долгой торговли я взял напрокат небольшой потрепанный джип, оказавшийся одной из каких-то пятидесяти автомашин, крейсирующих по мощеным кирпичом улицам Катманду. Тот факт, что в Непал не вела ни одна дорога из внешнего мира, вызывал необходимость переносить машины в страну на плечах людей, причем в не разобранном виде. Для этого их привязывали к большим бамбуковым платформам, которые тащили на плечах пятьдесят носильщиков, карабкавшихся по крутым склонам. Обряженный в потрепанные белые галифе, мой водитель обращался с джипом, как с гужевым тяглом, покрикивая на него каждый раз, когда переключал рычаг скорости.
Мы успели переехать полдюжины собак и заставили окаменеть не одного непальского крестьянина на обочине, когда наш джип, наконец, подъехал к импозантным воротам в большой кирпичной стене, которая внезапно выросла перед нами рядом с пыльной дорогой. Вдоль дороги неровными рядами рысцой бежали носильщики и сотни миниатюрных непальских женщин, плотно обернутых по талии в длинные розовые, красные и черные юбки. У входа стояли два сонных стража, одетых в белое. Проехав через портал, джип повернул на просторный двор, в котором находился, по моему разумению, какой-то гигантский королевский дворец или административное здание. Я решил, что мы проедем через двор и проследуем дальше по своему маршруту, но был в шоке, когда мой водитель, махнув рукой на просторный дворец, возвышавшийся над пышным оазисом зеленых лужаек, объявил: отель Ройэл.
Территория, затененная гигантскими соснами и кедрами, напоминала британский парк в промежуток между дождями. К парадному подъезду в виде портика с колоннами вела мощеная розовым кирпичом дорожка, закруглявшаяся широкой петлей вокруг лужайки. Само здание, отделанное белой штукатуркой, было весьма впечатляющим. Его фасад был представлен в виде двухэтажной галереи, протянувшейся на сотню метров между двумя боковыми крыльями здания. По всему двору и на ступеньках крыльца в полупоклоне расположились десятки непальцев, одетых так же, как те, которых я видел на улицах, в узкие белые галифе с длинными белыми рубахами навыпуск и прямыми застегнутыми на пуговицы воротниками, как у хирургов.
Некоторые из них курили, другие грелись на солнышке с характерной восточной беззаботностью. У подножия стены расположились трое рикшей. Карканье стаи ворон, перелетавших с дерева на дерево у меня над головой, перекрывалось велосипедными звонками. От всего этого исходило ощущение покоя и благодушия, и лишь присутствие непальцев добавляло таинственную нотку экзотики.
Джип остановился, взметнув вихрь пыли, и тут же куча слуг бросилась к моему багажу. Соскользнув с переднего сиденья, я направился к подъезду, за большой парадной дверью которого виднелась лестница, ведущая наверх.
В нескольких шагах от меня, на лестнице, по бокам которой висели чучела двух огромных голов носорогов, взиравших друг на друга симпатичными маленькими глазками-бусинками, стоял красивый коренастый мужчина. Вокруг него теснились четверо слуг, кто с конвертами, а кто робко кланялся, стараясь привлечь его внимание. Когда я вошел в залу, мужчина спустился вниз, чтобы поздороваться со мной. Это был Борис.
Мы заговорили по-французски, и уже после нескольких фраз я сообразил, что отель Ройэл не столько гостиница, сколько декор для ощущения своей элегантности его хозяином, и у меня было такое чувство, словно меня приветствует не управляющий отелем, а какой-то отправленный в ссылку европейский лорд.
Когда я нервно справился о стоимости номеров и наличии мест, Борис успокоил меня.
- Ну, конечно, оставайтесь здесь и не волнуйтесь насчет расценок. Пусть об этом волнуются туристы.
Я тут же оказался в кругу тех лиц, на которых изливалась щедрость этого человека, а в отеле Ройэл было немало таких экстравагантных персон, бедных или богатых, которых занесло в Гималаи и которые пользовались его щедростью.
Затем он повел меня в отведенный мне номер.
- Вы очень скоро убедитесь в том, что это совершенно необычное место, - пояснил он, когда мы пошли по широкому коридору, в который открывались большие зеленые двери. У каждой двери на корточках сидел слуга, встававший по стойке смирно, едва увидев Бориса.
- Это, конечно, не отель Карлтон в Каннах, - заметил он, - но не забывайте, что на протяжении 720 км отсюда до самой Калькутты нет других отелей.
Поднявшись по лестнице, мы вышли на открытую галерею. Теперь я мог окинуть взглядом большой квадратный двор позади отеля, по всему периметру которого возвышался трехэтажный дворец.
- Там кончается территория отеля, - пояснил он. А затем, указав на край участка за массивным четырехугольным зданием, сказал, где кончается дворцовая территория. Там возвышались еще два четырехугольных здания. Пожалуй, во дворце имелось не менее 700 комнат. Со смешинкой в глазах, Борис пояснил, что этот архитектурный стиль называют «барокко Катманду» и что в долине наберется до полусотни подобных дворцов.
- Люди династии Рана хотели получить из Европы самое лучшее, - заметил он. – Вот они его и получили.
С балюстрады за зелеными деревьями можно было видеть, что вокруг отеля расположено еще несколько белых дворцов с башенками и длинными галереями.
Затем Борис распахнул какую-то дверь и спросил:
- Это вам подойдет?
Я уставился на помещение, напоминавшее гигантский цементный гараж с окнами, и решил, что, должно быть, он шутит. Затем в дальнем углу этой просторной комнаты я заметил большую мраморную нишу и понял, что все это пустое помещение – не что иное, как ванная. Через еще одну зеленую дверь мы прошли в соседнюю комнату, больше похожую на выставочный зал какого-то музея в викторианском стиле. Размеры этого номера были поистине огромны. Через большие ставни проникал тусклый свет. Солнечный зайчик скользил по толстому коврику из тигровой шкуры с широко открытой, розовой оскалившейся пастью. Напротив двух огромных викторианских кресел, украшенных орнаментом, несомненно, ранее принадлежавших одному из лондонских клубов девятнадцатого века, стояли такие же видавшие виды и вышедшие из моды предметы мебели.
«И все это доставлено на спинах носильщиков», - сообразил я.
Борис устроился в кресле, и я получил возможность внимательно разглядеть его. Он был явно хорош собой, в его глазах светилась хитринка, а добродушное, но подвижное лицо отражало определенную элегантность и аристократизм. Волосы с пробором в центре придавали ему особый вид, а крепкое телосложение не мешало его бойким движениям, как и пристало бывшему танцовщику балета. Я заметил, что он не просто ходит, а, скорее, с неожиданной грацией пританцовывает. Однако дела захлестывают его: Бориса, как лорда, постоянно осаждают слуги и гости, когда он перемещается по широким галереям отеля и заговаривает то с одним, то с другим.
В хрустальных люстрах и зеркалах венецианского стекла (также доставленных на спинах носильщиков) отражаются импозантные портреты, которыми увешаны стены бального зала и галерей великолепного здания. На портретах изображены блистающие драгоценностями ныне свергнутые непальские магараджи династии Рана.
Борису пятьдесят пять лет, но выглядит он на десяток лет моложе, а динамизм и энергия делают его еще моложе. С чуть тронутыми сединой волосами с прямым пробором он напомнил мне клиентов ресторана «Максим» в «Веселые двадцатые годы», изображенных на иллюстрациях старомодных журналов.
Когда я впервые встретил его, мне показалось, что его имиджу не соответствует походная рубаха в пеструю полоску и с короткими рукавами, которая была на нем. Хотя она необходима для мягкого климата Непала, я рискнул предположить, что он как раз возвратился из какого-то похода, возможно, с охоты на тигра. Но, к моему удивлению, в тот самый вечер он не сменил стиля одежды и к ужину; на нем была рубаха того же покроя, и даже еще более цветастая. Позднее я узнал, что даже на королевские приемы Борис всегда ходит в своих повседневных легендарно знаменитых походных рубахах в пеструю полоску. Просто одетый, он странно контрастирует с обычно элегантно одетыми гостями, находящимися под большим впечатлением от великолепной атмосферы, которую отелю придают бесчисленные шкуры тигров и рога, чучела и шкуры других животных, украшающие коридоры и номера отеля. Одной из достопримечательностей в этом ряду являлось чучело пятиметрового крокодила, чья вечно открытая зубастая пасть как бы ожидала подвыпивших туристов, выходящих из бара.
Бар расположен на верхнем этаже в просторной прямоугольной комнате, с двух сторон выходящей окнами на зеленый парк. Названный «Як и Йети» (як – длинношерстный тибетский бык, а йети – местное название «снежного человека»), он является не только сердцевиной отеля, но и нервным центром Катманду. Стойка бара украшена тончайшей резьбой с изображением непальских божеств, которые грациозно машут своими бесчисленными конечностями перед большим центральным камином, дым из которого выходит через медную колонну, свисающую с кровли и представляющую собой шедевр мастерства швейцарского архитектора и непальского кузнеца, использовавшего местную архаичную технику.
Одной из специфических черт этого бара, как я вскоре обнаружил, было то, что в нем часто не было выпивки. Такая специфика, кстати, не единственная в Катманду, была одним из последствий того факта, что после первой же попытки Бориса основать в Непале ликероводочный завод, инициатор был арестован. С той поры алкогольные напитки попадают в столицу только по случайной прихоти таможен Индии и Непала, а большинство клиентов бара, начиная от сэра Эдмунда Хиллари и заканчивая принцем Басундара, братом короля Непала, привыкли сидеть там, попивая лимонад и мечтая о прибытии очередного авиарейса из Индии, с которым может быть доставлен груз виски. До настоящего времени клиенты бара редко испытывали великую радость в связи с одновременным поступлением содовой и виски. Чаще бывает, что получают либо содовую, либо виски, словно в Непале никогда не пробовали их смесь.
В первые два дня после моего прибытия я тщ
II. Застольная беседа о гробе
«Понимаете ли, проблема заключалась в том, чтобы найти алюминиевый гроб. А как бы еще мы смогли бы доставить обратно его тело? Я объяснил его родителям, что когда прилетел вертолет, он был уже мертв, и что спустить вниз его тело не было никакой возможности. Может быть, вы объясните мне, что я должен был сделать?»
Мы только что прибыли и, пока Мари-Клер распаковывала вещи, мы с тремя пассажирами, с которыми летели вместе, прошлись в «Як и Йети». Как я выяснил, они были банкирами и их разговоры об Уолл-стрит и лондонском Сити резко контрастировали со свежим весенним ветерком и атмосферой лености, царившей в баре.
При слове «гроб» корреспондент «Тайм» просунулся поближе к небольшой группе лиц, сидевших кружком за пустыми стаканами. Массивный, темноволосый мужчина с сильным итальянским акцентом продолжал разглагольствовать о трупе. По одну сторону от него сидел худосочный священник, а по другую – коренастый мужчина в полосатой походной рубахе.
Человек в рубахе рассеянно поднял голову и с широкой улыбкой взял меня за руку.
- Что будете заказывать? – были его первые слова, когда он молча дал понять, что мне следует присесть и послушать, о чем идет речь.
- Скотч и содовую, - рискнул заказать я. Кто знает: может, теперь в Непале есть и то, и другое.
Мой заказ принял худощавый молодой непалец в белых галифе и черной шляпе. Всем присутствующим раздали напитки.
У отца Морана было шерри; мужчина из итальянской экспедиции выскользнул из бара. С его уходом шум голосов несколько усилился. Все соболезновали ему. Что еще ему оставалось телеграфировать семье, проживавшей в Турине? Отец Моран заверил его, что пойдет в горы, чтобы дать последнее благословение погибшему альпинисту. Борис убедил его, что действительно нет никакой возможности отправить тело в Италию. «Поймите же, в Непале даже не имеют представления о том, что такое гроб! А что касается гроба из алюминия, то в этой стране вообще нет алюминия!».
В том году это была уже седьмая жертва в горах и, вероятно, сотая с тех пор, как в 1950 г. Непал был открыт для альпинистских восхождений. Было трудно симпатизировать этим странным молодым людям, которые прилетали в Непал, размещались в отеле Ройэл с грудой снаряжения, а затем с уверенным видом направлялись в горы в сопровождении сотен одетых в лохмотья носильщиков и исчезали из виду за долиной, поднимаясь по тропам к подножию ледников в королевстве лам. Месяцы спустя возвращались усталые, почерневшие от загара, бородатые молодые люди, подавленные и грустные, и объясняли, как погибли Пауло или Питер, упавшие с северного гребня или захваченные лавиной. Какая бесполезная смерть, в то время как эта страна так нуждается в людях, которые помогли бы ей выбраться из средневековой отсталости!
После ухода альпиниста обстановка в баре разрядилась. Началась приятная оживленная беседа. Борис весело рассказывал о проблемах, с которыми столкнулся накануне. Прилетел премьер-министр Индии Джавахарлал Неру и, как обычно, его самолет приземлился до прилета сопровождавшего самолета с провизией для высокого гостя. В результате, блюда, подававшиеся на банкете, представляли собой наспех приготовленные эрзацы того, что планировалось загодя. Тем не менее, обслуживали гостей прелестные молодые непальцы и непалки, старавшиеся изо всех сил, и потому все прошло благополучно к удовольствию короля Махендры. На банкете у короля подавали артишоки а-ля Борис, а на очередном банкете у премьер-министра – булочки а-ля Борис и палтус а-ля Борис. Таким образом, Борис оказался палочкой-выручалочкой как для руководства Непала, так и Индии.
А тем временем из коридора возле бара доносился отчаянный крик отставного дантиста д-ра Энтони, прилетевшего тем же самолетом. Доктор посылал проклятия весело улыбающемуся непальскому клерку за то, что ему не забронировали номер.
Дело в том, что как раз в тот момент прибыла группа туристов. За своим гидом шла шеренга американцев, британцев, немцев и скандинавов в возрасте от шестидесяти до восьмидесяти лет, совершавших путешествие вокруг света.
- Это просто чудо, что они могут идти в ногу со временем, - заметила датская теща Бориса г-жа Эстер Скотт. – Обычно кто-нибудь из них успевает умереть еще до прибытия в Катманду. Грустно смотреть на них, мне их очень жаль.
У делегации Международного банка, которая также остановилась в отеле Ройэл, был в загашнике серьезный проект, и они очень нуждались в помощи Бориса. И альпинисты нуждались в его содействии, и журналисты, и вообще все.
Помощь Бориса обычно заключалась, главным образом, в том, чтобы разъяснять европейцам образ мышления и темп жизни непальцев или, напротив, объяснять непальцам, что и как делается на Западе. В результате достигался компромисс, и я чувствовал, что банкиры, альпинисты, корреспонденты и туристы вскоре расслабятся и жизнь в Катманду снова войдет в более спокойное русло.
Сидя в баре и ощущая всеми фибрами, что, наконец, вновь оказался в Непале, я с удовольствием отметил, что Борис совсем не изменился. Как и прежде, от него веяло энергией. Он в совершенстве владел искусством общения. При нем совершенно незнакомые люди чувствовали себя значительными и понимали, что им рады. И, как обычно, круг интересов Бориса был так же огромен, как и его воображение. О чем бы ни заходила речь, будь то пчеловодство, охота на слонов, искусство Тибета или Пикассо, по каждому поводу у него было не только свое мнение, но и жизненный опыт, и при такой широте интересов он всегда находит что-то общее с каждым из тысяч людей, с которыми постоянно встречается.
В последующие дни я заметил, что и в городе практически ничто не изменилось, если не считать наплыва большего числа иностранцев, которые, найдя прибежище в своих представительствах, миссиях, или же в отеле Ройэл, делились вечными жалобами на своих земляков и затевали мелкие интрижки, характерные для людей, общающихся в собственном узком кругу. По большей части их не интересуют Непал и непальцы, они заняты лишь тем, что интригуют и сплетничают друг о друге на вечеринках, на которые их приглашают или которые они устраивают сами, чтобы не отстать от жизни своих землячеств. На эти приемы, как их торжественно именуют, с готовностью приходят многие окультуренные непальцы, милостью фортуны получившие дипломы какого-нибудь «британского университета», без которых им было бы трудно подражать западному стилю жизни.
В Непале этот слой представлен лишь небольшим числом принцев, по большей части из династии Рана. До 1950 г. потомки этого семейства управляли здесь как феодальные суверены и в определенной степени тираны.
Какая странная земля Непал! Своим существованием она обязана скорее исследованиям изыскателей, чем какому-то определенному административному единству. Общим знаменателем здесь являются только горы. Горы и горцы с востока до запада, с севера до юга, от влажных, пагубных для человека джунглей тераи через рисовые поля террас у подножия гор до мощных снежных пиков Эвереста, Аннапурны и Дхаулагири, отделяющих Непал от невидимой глазу, но постоянно напоминающей о себе захваченной китайцами территории Тибета.
Через окна бара мне были видны покрытые снегом вершины, за которыми маячили призраки коммунизма и одновременно мистики, апологеты которых временами спускаются в солнечную долину Катманду, где тибетские монахи любезно беседуют с молчаливыми сотрудниками посольства КНР.
Как и всегда, подобно пчелиному рою, в отеле сновали миллионеры и принцы, носившиеся с проектами и замышлявшие интриги. Борис только что возвратился из Гонконга, как раз во время, чтобы успеть подготовить банкеты, устраиваемые в последующие два вечера королем Махендрой в честь Неру и самим Неру в честь короля. На следующий день ожидался приезд сэра Эдмунда Хиллари, покорителя Эвереста, ныне занимающегося устройством школ для шерпов. А, кроме того, Борис с удовольствием сообщил мне, что через день ожидается прибытие на медовый месяц космической пары – Валентины Терешковой и Андрияна Николаева вместе с еще одной парой – космонавтом с супругой.
По коридорам отеля все еще сновали унылые небритые члены неудачной итальянской экспедиции, одетые в голубые джинсы и пахнувшие тибетским маслом, и американские туристы, жаловавшиеся на то, что бытовые условия в Непале далеки от современного уровня. Они совсем забыли о том, что эта страна, по выражению Бориса, «все еще живет в семнадцатом веке, за десять лет вырвавшись из средневековья».
Вряд ли кто-нибудь мог ответить на вопрос, как мне поговорить с Борисом по душам в такой суете. Быть рядом с ним было все равно, что облетать землю в космическом аппарате. Казалось, что когда разносили виски, появлялись все новые необычные люди, начиная с российских космонавтов, проводивших свой медовый месяц, и заканчивая недавно прибывшим германским послом, чей номер соседствовал с номером пакистанского посла. Оба они ждали, когда завершится строительство их миссий.
- Разве с ним можно поговорить наедине? – заметила Ингер, прелестная молодая датчанка, жена Бориса. – За пятнадцать лет нашего брака я провела с ним всего два вечера.
После этого Ингер поспешила приготовить чай для членов комитета тибетских беженцев, которые должны будут встретиться в своей частной квартире до того, как приедет принц Басундара со своей американской невестой.
Как же мне разузнать подробности жизни Бориса в России, его карьеры в балете, о его занятиях в период Второй мировой войны, о Борисе и магарадже Куч Бихара, Борисе и Голливуде, Калькутте, Сайгоне, тиграх, слонах и Непале?
* * *
На следующий день после нашего приезда, на заре меня разбудил легкий шум. Служитель принес мне «утреннюю чашку чая», презренную колониальную традицию Британской Индии, требовавшую, чтобы белый «сахиб» ежедневно имел чашку чая у постели в пять часов утра. Нужно ли говорить, что единственное преимущество этой традиции заключалось в том, что когда три часа спустя «сахиб» вставал, чай остывал, и ему приходилось подавать новый.
В то утро я больше не мог заснуть и потому встал и пошел прогуляться по парку. Там я с удивлением увидел массу девушек брачного возраста, входивших в калитку. На них были тяжелые золотые и серебряные украшения, позванивавшие на узких черных блузках, заправленных под широкие пояса, поддерживавшие длинные плиссированные юбки. Они смеялись и шутили, и, согнувшись в три погибели, тащили тяжелые связки розового дерева с вырубок в рододендроновых лесах, покрывавших вершины зеленых холмов, со всех сторон окаймлявших долину.
В Катманду нет горючих полезных ископаемых. Самым распространенным топливом является коровий навоз, а поскольку Борис не мог использовать его в отеле, ему пришлось прибегнуть к услугам племени таманг, таинственного народа, известного своими ювелирными изделиями и тем, что они предоставляют своих молодых женщин для различных услуг.
Привилегией этого племени стала доставка в отель каждое утро дров, необходимых для согревания воды, чтобы клиенты могли регулярно принимать горячую ванну. Изолированное географическое положение Катманду и примитивность бытового обслуживания в Непале приводили к тому, что элементарные удобства обеспечивались с помощью сложных ритуалов. Хорошим примером служит приготовление горячей ванны.
Дрова, которые приносили каждое утро, складывают в аккуратные штабеля, и, пока девушки племени таманг ожидают заработанных денег (их выдают им монетами, т.к. крестьяне до сей поры с подозрением относятся к бумажным банкнотам), полуголые, босоногие носильщики из низкой касты, размахивающие примитивными топорами, выходят на порубку красного дерева.
Как только эта операция завершается, появляется обслуживающая номера отеля прислуга, именуемая «посыльными». Они собирают дрова и разносят их по номерам. Поскольку в стране, где даже не слышали о свинцовых трубах, немыслимо центральное отопление, в каждом номере имеется небольшая архаичная печурка, бойлер и собственное водоснабжение.
При такой сложной системе, благодаря синхронизации действий обслуги иногда часов в десять утра клиенты отеля могут принять тепленькую ванну. Именно в это время Борис встает и с часок нежится в ванне с книгой в руках. Таков его утренний ритуал, который он пропускает, лишь находясь в джунглях.
Как только уходят девушки из племени таманг, территорию отеля наводняют продавцы ювелирных изделий и прочих вещей, занимающие свои прилавки, которыми пестрит галерея на первом этаже. С той поры, когда Борис первым доказал, что изделия непальских ремесленников заслуживают особого внимания туристов, мастера долины Катманду энергично взялись за работу. Большинство из них говорят по-тибетски, т.к. до наплыва американских туристов их лучшими клиентами были монахи и богатые вельможи из Лхасы, где до захвата Тибета коммунистическим Китаем работали тысячи непальских ремесленников.
Особенно успешно непальцы ограняют тысячи полудрагоценных камней, помещая их в филигранные медные оправы. Диапазон их мастерства простирается от украшенных драгоценными камнями птах до тончайшей отделки пагод в Катманду, служащей блестящим образцом их искусства.
В столице нет современных промышленных предприятий, но зато это целый улей золотых дел мастеров, резчиков по дереву и граверов. Кроме того, это крупнейший торговый центр на всей территории Гималаев.
Выйдя из двора отеля, я вышел на дорогу. В нескольких сотнях метров от отеля к дороге примыкает узенькая тропа. Из провинции в город ведут приблизительно двадцать таких троп. Несмотря на примитивный вид, эти тропы, тем не менее, протягиваются на многие сотни километров по горам и долинам Непала, составляя дорожную сеть страны.
Я видел, как по тропе рысцой бегут носильщики, балансируя связками бамбуковых палок на плечах. С рассвета до заката по таким тропинкам идет пестрый поток людей из всех районов страны. Здесь можно увидеть любые одежды, любые виды грузов и самые разнообразные типы людей из всех племен. Одетые в красную одежду, потные и часто пахучие тибетцы несут большие кипы шерсти. Из Тозе, где уже тысячи лет добывают железную руду, идут «ками» (сталеплавильщики), несущие небольшие чугунные заготовки. Богатые купцы несут кожаные мешки с золотом и драгоценными камнями: бирюзой с высокого Гималайского плато, кораллами и другими полудрагоценными камнями с гор. По этим тропам также переносят рис, главную сельскохозяйственную культуру страны, чтобы накормить тысячи городских жителей. Несут также большие корзины с курами, гонят стада из тысяч коз, которых либо приносят в жертву богам, либо стригут на главных площадях столицы.
Продовольствие – серьезная проблема для жителей столицы, т.к. регулярно ощущается нехватка риса. Борис также испытывает проблемы с продовольственным снабжением, т.к. в Катманду можно достать только мясо буйвола, все же остальное приходится ввозить извне. В результате, Борис вынужден тратить много времени на споры с таможенными чиновниками, причем не столько с непальскими, сколько с индийскими. Немалые сложности Борису доставляет рудиментарная почтовая связь.
До недавнего времени вся почта направлялась через посольство Индии, т.к. Непал не был членом Всемирного почтового союза. Борису удалось, наконец, помочь учредить непальскую таможню и объяснить клеркам, не видевшим иной пищи, кроме риса, откуда берутся, как производятся и из чего состоят икра и салями. Если бы продукты могли говорить, то каждое блюдо, подаваемое в отеле Ройэл, рассказало о немыслимом путешествии, которое оно проделало, прежде чем попало в Непал. А сколько ценных грузов, доставлявшихся из Копенгагена через Калькутту, пропало. Обычно это бывало в Калькутте, где товары часто складируют не там, где надо, и очень часто находят лишь тогда, когда запах гниения привлекает внимание нерадивых таможенников.
Завернувшись в полотенце после приема часовой ванны, Борис начинает рутинную борьбу за обеспечение отеля всем необходимым, бесконечно направляя послания в таможни Индии и пограничные городки Непала.
Когда в 1954 г. Борис основал отель Ройэл, у него не было никакого опыта в отельном бизнесе. Даже когда он работал исполнительным секретарем знаменитого «Клуба-300», учрежденного им в Калькутте, он занимался, главным образом, социальными вопросами. Поэтому для него было шоком обнаружить, что в Непале почти все вплоть до горячей воды для ванн нужно было организовывать с нуля.
Лишь по прошествии нескольких лет удалось наладить поставку в долину самых необходимых товаров. Огромным достижением стала постройка дороги от индийской границы до Катманду. Хотя поначалу казалось, что этот шедевр инженерной мысли сразу же революционизирует всю ситуацию, потребовалось много времени и энергии, прежде чем этого удалось достигнуть, т.к. индийское правительство долго медлило со строительством своей части дороги, которая связала бы с непальской границей какой-нибудь город Индии. Ближайший из них отстоял от границы на расстоянии 320 км.
Все эти трудности заставили Бориса выращивать овощи на земельном участке возле отеля. Ныне благодаря исключительно благоприятному климату там в изобилии растут самые разнообразные овощи, которые прежде были незнакомы непальцам.
Меня всегда интересовало, что может увлечь жителей процветающих стран Европы и Америки в земли, далекие от цивилизации. В этом плане Борис был для меня загадкой. С какой стати такой человек как он выбрал для себя Непал с его вопиющими проблемами, в то время как ему были открыты все пути в любую страну Европы и Запада в целом?
Хотя поначалу я считал Бориса эффективным специалистом, вскоре я открыл и другие грани его таланта, когда, забравшись по скрипучей винтовой лестнице, впервые попал в его частные апартаменты. Расположенная на антресолях в «голубятне» типа студии, квартира Бориса, внутренняя святыня отеля, освещается большими до потолка окнами, из которых открывается вид на крыши зданий Катманду. Отсюда, из этого убежища, Борис управлял своей маленькой вотчиной.
Чтобы узнать, что собой представляет Борис, следует познакомиться с его женой Ингер. Будучи на двадцать лет моложе, она уже пятнадцать лет живет с ним. Поскольку у него характер крайнего экстраверта, именно она охраняет их частную жизнь. В этой квартире она прилагает все силы для воспитания их трех сыновей – Михаила («Мишки»), Александра и Николая подальше от не очень-то нормального стиля жизни в долине Катманду.
Квартира Бориса характеризует некоторые стороны его личности. Рядом с огромным камином, так необходимым в прохладные вечера, стоит рояль, на котором можно видеть фотографии знаменитых звезд балета, с которыми Борис танцевал на сценах театров Европы и Южной Америки. Возле золоченых статуэток Будд из Тибета располагаются портреты английской королевы Елизаветы II и короля Махендры с их собственноручными автографами, напоминающие о важной роли, которую Борис играл в Непале.
В огромном комоде, занимающем целую стену, хранится изумительная коллекция патефонных пластинок с записями различных произведений от музыки Стравинского, которую Борис так хорошо знает, до народных танцев Украины. Здесь Борис – артист и музыкант – упивается атмосферой своей молодости. Здесь собраны сувениры, напоминающие о такой разнообразной и насыщенной жизни, что сначала я даже не мог представить себе ее масштабов.
Жизнь в Катманду настолько необычна, что дела, которыми Борис занимается целыми днями, представляют собой нелепое сочетание современности и средневековья. Туристы, ежедневно прибывающие из аэропорта и все еще находящиеся под впечатлением от роскоши огромных отелей Гонконга и Калькутты, естественно ожидают чего-то подобного и в Непале. Однако их ждет разочарование, и им приходится привыкать к таким необычным требованиям, как заказ горячей воды для ванны за два часа до купания. С другой стороны, Борис предусмотрел для туристов такие маршруты, от которых не только самые пресыщенные поездками, но даже самые опытные и состоятельные путешественники приходят в экстаз.
Одним из чудес Непала является Патан, очень напоминающий столицу. До самого последнего времени этому городу удавалось избежать даже малейшего влияния западного образа жизни. Это город-мечта, в котором, как и в Венеции, нет ни единого сооружения, которое стояло бы не на месте. Его узкие, мощенные кирпичом улицы отделяют кварталы домов из розового кирпича, оконные рамы которых украшены тончайшей резьбой с изображением драконов, богинь и других фигур. Даже помпезный Пекин не может похвастаться большей красотой. Но Патан совсем не отличается помпезностью и, в отличие от многих других городов, представляющих огромный интерес как памятники истории, это вовсе не мертвый город.
Туристу совсем не надо, закрыв глаза, представлять себе, каким Патан был четыре столетия назад, ибо с тех пор ничегошеньки не изменилось. В каждой маленькой мастерской ремесленники продолжают свой вековой труд, и здесь можно увидеть золотых дел мастеров с миниатюрными наковальнями и молоточками, литейщиков колоколов с допотопными плавильными печами и любое кустарное дело, которое только можно себе представить. А в мансардах работают мастера, посвящающие жизнь оправке драгоценных камней в тонкие изделия кузнецов, работающих по меди.
В каждом квартале имеется просторный, вымощенный камнем двор, где возвышаются святыни местных богов и богинь. И один единственный раз в году тысячи медных скульптур божеств извлекаются из соседних пагод и выставляются в этих дворах.
Ньюары являются буддистами примитивной секты, приверженцев которой не сохранилось ни в Индии, ни в остальной части Азии. Отличающийся как от тибетского, так и от юго-восточно-азиатского, буддизм непальской долины унаследован от той религии, которая бытовала в Индии две тысячи лет тому назад, вскоре после смерти Будды. В настоящее время в Непале пустил прочные корни индуизм. Исповедание обеих религий привело к тому, что в стране чуть ли не ежедневно отмечают религиозные праздники.
Эти праздники, приводящие в восторг туристов, доставляют Борису головную боль. В стране нет письменного календаря, и потому часто лишь с наступлением какого-либо из этих праздничных дней Борис обнаруживает, что в его отеле исчезли повара и обслуга.
Все эти проблемы приводят к тому, что старшие посыльные то и дело бегают вверх по винтовой лестнице к Борису, по десять раз прерывая его блаженный отдых в утренней ванне. Затем наступает момент сверки бухгалтерских счетов, которые в большом журнале ведет клерк средневекового типа, большую часть дня проводящий, сидя на корточках возле кухни и не сводя глаз с того, что там происходит. Весь день продолжается выплата денег поварам, посыльным, горничным и носильщикам.
Несмотря на то, что в Непале нет профсоюзов или профсоюзных синдикатов, Борису приходится сталкиваться с такими проблемами, как несовместимость различных каст или религиозных групп. Уборщики отказываются заниматься застилкой постелей, а обслуга, которая стелит постели, не желает заниматься уборкой комнат; повара не общаются с обслугой, занимающейся «менее важной» работой.
Как только Борис приводит себя в порядок, он немедленно направляется на кухню, которая представляется случайному посетителю кромешным адом, описанным Данте… Она состоит из десятка просторных, дымных, темных помещений с дочерна закопченными стенами. Борис крейсирует по кухне, как корабль, застигнутый туманом. Много лет тому назад, живя в Индии, он познал ту истину, что все надо контролировать, и ничего здесь не делается без его совета или указания.
За стенами кухни открывается совершенно иная картина, и туристы даже не подозревают, что происходит «за сценой». А там босиком или в сандалиях снуют одетые во все белое служащие отеля, с лиц которых никогда не сходит улыбка. Практически ни один из них не говорит по-английски, т.к. Непал никогда не был английской колонией. Незнание ими языка страшно расстраивает клиентов, которых редко понимают.
По мере того, как на лицах персонала отеля сияет все более широкая улыбка, некоторые гости приходят во все большую ярость, и все это завершается конфронтацией, урегулировать которую приходится Борису.
Так проходят здесь дни, и Борис все время живет в пространстве между этими двумя странными мирами долины Катманду – современным, который он помогает создавать, и средневековым со своим собственным колоритом.
А за воротами отеля продолжается неспешная, выработанная веками жизнь непальцев. Единственной уступкой Западу стало широкое использование велосипедов, ставших самым распространенным транспортным средством как среди местных жителей, так и иностранцев. Здесь быстро научились искусству лавирования между носильщиками и бездомными собаками, пробиваясь через рой мух и полчища крыс.
Улицы Катманду кишат разными представителями местной фауны. Если кто-то думает, что речь идет только о свиньях и священных коровах и быках (кажется, что свирепые быки концентрируются в определенных кварталах, где жители осмеливаются выходить из дома, лишь делая стремительную пробежку), то он ошибается. В долине масса животных, насекомых и пернатых. Над головой парят летающие лисы и несметные стаи ворон, чье карканье представляет собой самый характерный музыкальный фон всей долины. Более живописными представляются белые журавли, величественно вышагивающие по рисовым полям с видом философов, погруженных в мысли о судьбах мира, или как огромные цветочные букеты, расположившиеся на ветвистых смоковницах, священных деревьях Непала, постоянно встречающихся возле многочисленных храмов.
Созерцающего этот пестрый мир оживленных улиц и людского муравейника не покидает ощущение того, что над долиной витает какой-то таинственный дух, которым пропитан Непал. Он неосязаем, но чувствуется во всем. Он как-то связан с прозрачным воздухом и высокомерными вершинами, которые всегда находятся в поле зрения то ли за узенькой улочкой, то ли за каждым памятником, напоминая о том, что Непал и Катманду – поистине затерянный рай Гималаев. От гигантских пиков, отделяющих эту маленькую страну от остального мира нашей планеты, веет каким-то духом задушевной близости.
Когда над спящим Катманду по утрам восходит солнце, оно постепенно рассеивает туманную мглу, покрывающую город на заре. На травянистых обочинах дорог и троп, затененных купами деревьев, сверкает роса. Бесчисленные ряды носильщиков разных грузов начинают свой балет – пробежки рысцой по горным тропинкам. Хозяева крошечных лавок опускают деревянные ставни, на улицах доят коров, а все женщины в сопровождении детей кладут цветы и разбрасывают крашеные рисовые зерна у входа в ближайшие к их дому храмы. Вслед за ними идут куры и собаки, лопающие утреннюю подачку, если маленькие оборванные детишки из бедных семей не успевают слопать ее раньше них.
Помимо этого, на улицах собираются небольшие группы свято почитаемых музыкантов, которые затем весело и неторопливо шагают по городу, наигрывая мелодии, лишенные строгой помпезности религиозной музыки Запада.
Хотя население Непала довольно многочисленно, кажется, что какая-то невидимая нить связывает всех этих людей воедино. Практически ни одна другая страна не может похвастаться таким разнообразием племен, языков и рас. И, тем не менее, их связывает нечто, не поддающееся описанию. Будь то таманг, раи или гурунг, прежде всего, эти люди – непальцы. Этот факт невозможно объяснить никаким политическим единством и вообще ничем, кроме того, что все они живут под сенью одних и тех же величественных пиков и ходят по одним и тем же знакомым узеньким тропам.
И торговцы, и носильщики грузов – все они знают друг друга, и на тропах Непала все быстро приобретают друзей, которых затем встречают в Катманду, куда ежегодно стекаются сотни тысяч жителей страны.
Для непальца долина Катманду – это Непал, земля их короля, и крестьянин, попадающий сюда, неизбежно проведет часок-другой, завороженно взирая на ворота королевского дворца в надежде хоть краем глаза узреть божественного монарха перед тем, как пуститься в дальний путь обратно в свою затерянную в горах деревеньку.
Для народа ботиа, говорящего на тибетском языке, Катманду – это ямбула, святой город, храмам которого каждый должен поклониться хотя бы раз в жизни. Поэтому на тропах, ведущих в город, можно встретить столько же паломников, сколько людей, спешащих по своим делам.
Для иностранца Непал – дружелюбная земля, т.к. на лицах почти всех встречных играет улыбка. Смешение племен и народностей привело к тому, что непальцы смотрят на иностранцев с веселым дружелюбием и улыбкой, когда те бродят по таинственным дворикам города или мимо добротных деревенских построек.
Непальцы – это новая нация, претерпевающая становление. В наше время – эпоху экономического подъема мы являемся свидетелями того, как разные народы внезапно приступили к развитию своего потенциала. Однако то, что представляет интерес в отношении Камбоджи, стран Африки и Южной Америки, гораздо удивительнее для Непала, ибо эта страна никогда не была колонией иностранной державы, в отличие от других небольших развивающихся стран мира.
Когда сегодня врач попадает в отдаленную местность Непала, его встречают не только как первого доктора, но и как первого встретившегося жителям белого человека. Когда строят плотину, местное население часто впервые видит бульдозеры и грузовики.
Несмотря на стремление открыться внешнему миру, Непал слишком жестко охраняется своими природными бастионами и потому не может быстро стать доступным для иностранцев. Величайшей проблемой являются коммуникации: ни одна современная дорога не выдержит муссонных дождей, а оползни быстро ликвидируют последствия вторжения современной техники. Многие долины и ущелья слишком отдаленны или их склоны слишком круты для автотранспорта. Туда можно попасть лишь пешком.
До 1950 г. мир по существу даже не ведал, что происходит в Непале. В том году отчасти был снят запрет на посещение страны иностранцами, разрешили пускать лишь тех смельчаков, у которых были соответствующие рекомендации.
Борис, с детства готовый к трудностям и приключениям, без колебаний ступил на эту землю. И именно благодаря ему сегодня, - пятнадцать лет спустя, - Непал стал доступен для всех иностранцев, включая случайных гостей и туристов. Преодолевая вековую приверженность Непала изоляции, Борис сыграл поразительно важную роль. Дело в том, что отель Ройэл стал не просто удобным приютом для туристов. Его основание и существование стало краеугольным камнем для развития иностранного туризма в стране.
Впервые попав сюда в 1951 г., Борис был очарован потрясающей красотой долины Катманду. Ему, объехавшему весь мир, было особенно легко оценить изумительную живописность таких городов, как Патан, Бхадгаон и Киртипур, уж не говоря о самой столице. Приехав из неопрятной и стихийно спланированной Калькутты, где он вел роскошную жизнь, Борис был потрясен потенциалом Непала для развития туризма. Он понял, что больше нигде в мире нельзя встретить такого разнообразия утонченной архитектуры, великолепных памятников и привлекательных построек на таком относительно небольшом пространстве, какое представляет собой долина Катманду.
В Непале достопримечательными являются не только несколько памятников культуры или храмов. Помимо потрясающих храмов Боднатха или Шьямбунатха, почти каждый дом здесь представляет художественное творение, вызывающее подлинный интерес.
Что же касается двух городов, упомянутых выше, то расположенные в пригороде Катманду, они поистине фантастичны. Их центральные храмы включают по две больших ступы, высокие полусферические постройки, увенчанные тонкими медными шпилями. На этих башенках изображены загадочные, всевидящие глаза Будды, устремленные на все четыре стороны света. Эти глаза привлекают к ступам тысячи тибетцев и других буддистских паломников, ежегодно посещающих долину для того, чтобы поклониться этим святыням.
Сами паломники являют собой поразительное зрелище: это монахи в широких красных одеждах вперемешку с пожилыми мужчинами с заплетенными в косичку волосами из самых отдаленных районов Тибета и с людьми, издалека пришедшими в Боднатх, на каждом шагу простираясь ниц. Улицы, окружающие эти святыни, заполнены, как и в средние века, толпами проповедников, послушников, мирян и простых крестьян, которые с молебнами и песнопениями под бой барабанов и гудение гигантских медных труб группами обходят огромные ступы. Возле храмов на своих валиках шелестят цилиндрические молельные колесики, и сотни напоминающих птичьи перья молитвенных флажков развеваются на ветру, вознося Будде бесчисленные мольбы.
Конечно, Борис счел, что Непал – рай для туристов. Помимо сказанного выше, долина привлекает прекрасным видом на вечные снега гималайских пиков, которые день ото дня становились все более знаменитыми, когда крупные экспедиции альпинистов привлекли внимание всего мира к великим снежным хребтам Аннапурны, Эвереста и Дхаулагири.
И все же попасть в Непал в 1954 г. было так же сложно, как и в Тибет. Приходилось преодолевать многочисленные и непростые формальности. В Непал не было сухопутной дороги, а воздушный транспорт был неудобным и нерегулярным. Визы выдавались иностранцам лишь тогда, когда у них были для этого серьезные основания и надежные рекомендации.
Борис затевал разговор о блестящих возможностях для развития туризма со многими непальскими друзьями, в том числе и с премьер-министром. Поначалу все они в ответ лишь улыбались. Как можно заинтересоваться Непалом, страной, в которой нет таких прекрасных современных зданий, как в Калькутте или Дели? Непальцы полагали, что старые улицы и храмы, дорогие их сердцам, будут абсолютно неинтересны иностранцам, которые могут любоваться видом на пятидесятиэтажные бетонные сооружения и огромные мосты из металла в своих собственных странах.
Учитывая огромный туристский потенциал, Борис внезапно заболел идеей открыть отель, который даст достойный приют будущим клиентам и растущему числу иностранцев, которые захотят сюда приехать. А, кроме того, он считал, что это облегчит существование ему и его семье, т.к. даст возможность завозить те продукты, которых им здесь недоставало.
Открытие в Катманду миссии помощи США в соответствии с четвертым пунктом программы Маршалла уже привело к увеличению числа иностранцев. И вопрос о продуктах был насущной проблемой для тех, кто привык к европейской еде. Вот так Борису и удалось заинтересовать отельным бизнесом генерала Бахадур Шумшер Янг Бахадур Рану. Генерал почти не использовал многие помещения своего дворца, который находился в идеальной близости к городу, и согласился предоставить половину дворца Борису для учреждения отеля.
Лишь только они договорились об этом, как Борис вылетел в Индию, чтобы закупить все необходимое для отеля. Это было непросто, ибо, по сути, в Катманду для этого ничего не было. В местных лавках даже не ведали о рюмках, ножах и вилках. Все это надо было привезти вместе с оборудованием для туалетов, кроватями, бельем, кухонными принадлежностями и т.д. и т.п.
Катманду все еще находился в изоляции от мира, был труднодоступен, а в его лавках было очень мало промтоваров, если не считать стеклянных бус и мелочи из хлопчатобумажной ткани, которые принесли туда носильщики грузов на своем горбу.
В Калькутте Борис энергично взялся за работу, чтобы достать все это. Он нанял поваров, официантов и клерков и закупил посуду, кухонную утварь, унитазы и прочее. Упаковав эти вещи в 140 ко
III. Свиньи и люди
Мы с Мари-Клер полагали, что за тысячи километров от мегаполисов Европы и за полсвета от Нью-Йорка, в сотнях километров от ближайшего индийского города, Катманду с его изолированной от мира долиной будет для нас гаванью мира и покоя. Имея это в виду, мы разместились в маленьком бунгало, располагавшемся в уединенном уголке участка, на котором помещался отель. Однако очень скоро наши иллюзии рассеялись, т. к. выяснилось, что внешний мир надвигается и сюда: круг наших знакомств быстро расширялся и это напоминало парижский сезон выхода в свет молодых девиц. Оказалось, что посещение и приглашение друзей стало рутиной для Катманду с тех пор, как Борис переехал в Непал. Все большее число людей стремилось скорее познакомиться с Борисом, чем взглянуть на Эверест. Первые из них прибыли неделей позже нас.
Взбираясь по скрипучей лестнице в апартаменты Бориса, я повстречался с высоким человеком, спускавшимся от него. Загорелого красивого мужчину звали Эд. Так в отеле Ройэл именовали сэра Эдмунда Хиллари. Этот отель был для него чуть ли не вторым домом, куда он не менее одного раза в год наезжал после своих многочисленных экспедиций в Гималаи и в связи со своей нынешней работой по организации школ для детей шерпов, проживающих в районе Эвереста.
Я рассчитывал, что теперь, когда Хиллари живет в отеле, я узнаю гораздо больше об альпинизме. На деле этого не произошло.
Зато я многое узнал о пчеловодстве. Непритязательный и энергичный, Хиллари — воплощение энергетики и динамизма. Неиспорченный славой, долговязый новозеландец сохранил природную доброжелательность и шарм. Борис, всегда стремившийся использовать любую ситуацию в своих интересах, не забыл, что до того как сэр Эдмунд первым в мире взошел на Эверест, он был пчеловодом. Теперь Борису пришла в голову мысль ввозить пчел из Новой Зеландии. Это был еще один из его многочисленных проектов и планов. Эд, старый друг Бориса, разделял его энтузиазм по этому поводу и определенно больше предпочитал разглагольствовать о пчелах, нежели бесконечно повторять рассказ о покорении им верхушки мира.
На следующий день после приезда Хиллари двор отеля заполонили низенькие непальские полицейские, одетые в хаки и красное. В ворота отеля десятками въезжали джипы с красно-голубыми непальскими флагами в виде двойных вымпелов. Борис перемещался по всему отелю быстрее обычного. В бальном зале, по стенам которого располагались ряды портретов с изображением свирепых, средневекового вида, увешанных драгоценностями вельмож династии Рана, стояли столы, накрытые для гигантского файв-о-клок чая. Вся эта суматоха была подготовкой к, по-видимому, самой необычной встрече, которая когда-либо состоялась в Катманду. Всего через пятнадцать лет после приземления в королевстве первого за все время самолета одни из самых первых людей, слетавших в космос, прибыли, чтобы отдать дань уважения средневековому Непалу.
Российское посольство попросило Бориса организовать прием, что стало забавным выражением уважения его популярности, поскольку он — беженец из коммунистической России. Но это нисколько не тревожит ни Бориса, ни посольство. Непал — нейтральное государство, а русские блюда, которые готовят у Бориса, больше всего ценятся персоналом российского посольства.
В пять часов в сопровождении соответствующих непальских министров и их стеснительных жен с прикрытыми вуалью лицами (еще менее, чем десять лет назад их практически держали взаперти) прибыли трое космонавтов. Женщина-космонавт Валентина Терешкова выделялась ростом, статностью и светлыми волосами среди группы хрупких непальских женщин, которые пришли приветствовать ее.
Борис был в превосходном расположении духа, он провел целый вечер, беседуя на русском языке и получая интересную информацию о космосе. Останься они подольше, Борис наверняка стал бы одним из самых близких друзей этих космонавтов. Однако космонавты, облетевшие Землю за полтора часа, не задержались в Непале, и после их отъезда клиентами отеля были более заземленные гости.
Теперь у меня была возможность встретиться и подружиться с некоторыми достойными жителями долины. Первым из них и, вероятно, самым замечательным, был отец Маршалл Моран, тот самый представитель американской иезуитской церкви, встретившийся мне в баре отеля по приезде и пытавшийся подбодрить руководителя итальянской группы альпинистов, потерявшей одного из своих людей на склонах горы, которую они хотели взять.
Тибетцы называют его «американским ламой» и многие из них считают, что он — Далай Лама западного мира. Отец Моран с улыбкой подчеркивает, что он непалец, первый иностранец, получивший непальское гражданство. Тот факт, что католический священник получил такое отличие от индуистского бого-короля, свидетельствует об удивительном характере отца Морана, почете и любви, которыми он пользуется в этой стране.
Он приехал сюда за год до Бориса по приглашению королевской семьи, но затем по просьбе правительства учредил первую в долине школу для мальчиков. Он обладает всеми теми чертами, которые принесли славу ордену иезуитов. Дипломат, ученый и во многих отношениях просто святой человек, он и Борис являются самыми знаменитыми иностранцами в долине Катманду.
Отец Моран поражает всех, кто его знает. Независимо от того, едет ли он на мотоцикле, лавирует на джипе между бредущими по улице священными коровами, или идет пешком, он всегда торопится. При этом в выражении его лица, как у настоящего гонщика-любителя, сквозит отчаянное желание вписаться в поворот. И хотя отец Моран в соответствии с законом строго соблюдает местные верования, иногда все же лихо настигает коров. Когда отец Моран слезает с лошади или мотоцикла или выходит из машины и снимает облачение ездока или водителя, его лицо излучает улыбку человека, выигравшего гонку (что не так уж и трудно сделать в долине, где немногочисленные транспортные средства не могут составить серьезной конкуренции).
Если, мчась по городу на транспорте, он встречает кого-то, с кем ему нужно поговорить, священник резко тормозит и кричит: «Эй, идите-ка сюда, я хочу сказать вам кое-что!».
И говоря «кое-что» многим людям, отец Моран преуспел в том, что кажется невероятным в этой стране. Считают, что он обладает уникальным даром умения разбудить сонного служащего, привыкшего к тихому, спокойному течению жизни, добиться нужных решений от необязательного чинуши или нерешительного министра. Однако когда отец Моран начинает разговор, трудно поверить, что он такой занятой человек. У него в запасе всегда есть самые веселые шутки, он неизменно знает итоги бейсбольных матчей в Америке и самые сенсационные новости из горячих точек мира. Эту информацию он черпает благодаря ночным бдениям у радиоприемника.
Не будучи за рулем отец Моран излучает полное спокойствие, что является редким качеством в Непале, где большинство иностранцев целыми днями стонут и жалуются на трудности. Не таков отец Моран. «С какой стати я должен беспокоиться о том, о чем непальцы даже не задумываются», — говорит он. И он прав: только так можно жить в Непале без особых забот. Стоит также отметить, что добиться чего-нибудь в долине без рекомендаций отца Морана или Бориса потребует терпения, многих дней беспокойства и отчаяния, т. к. непальским чинушам нужны продолжительные консультации с неведомыми божествами и долгие месяцы медитации, прежде чем они начнут что-либо предпринимать.
Решая ли проблемы беженцев из Тибета или деликатные вопросы с министерством иностранных дел, отец Моран всегда спор, улыбчив и вездесущ.
Вторым столпом местной миссии иезуитов является отец Ниесан. Небольшого росточка, ненавидящего быструю езду отца Ниесана обычно можно видеть сидящим с закрытыми глазами в джипе отца Морана рядом с водителем. В школе Св. Ксавьера теперь учат английскому языку и другим дисциплинам сотни молодых непальцев, а отцы Моран и Ниесан еще находят время, чтобы помогать решению личных проблем значительно увеличившейся иностранной колонии.
Примечательным человеком здесь был и швейцарский геолог Тони Хаген, единственный человек, исследовавший весь Непал. Пусть Хиллари и Тенцинг взошли на Эверест, но никто не может похвастаться, что излазил здесь столько вершин, сколько Хаген. За двенадцать лет он исходил всю страну — прошел все перевалы и долины, добирался до всех прилепившихся к горным склонам деревушек. За эти походы ему следовало бы присвоить звание величайшего в мире альпиниста.
Подлинный исследователь, Тони прошел пешком около 290 тысяч километров по самым труднодоступным районам страны, временами спускаясь в Катманду, где он всегда старался убедить непальцев, что им следует сделать для своей родины. Никто не представлял себе масштабов и разнообразия Непала, пока Хаген не подготовил своих отчетов о девятнадцати различных племенах, которые он идентифицировал, о тысячах долин, которые пересек, и бесчисленном количестве незакартированных территорий, которые исследовал.
Храбро встречая разбойников в горах и преодолевая перевалы, считавшиеся непроходимыми, Хаген посетил сотни районов, куда до него не проникал ни один иностранец. В течение двенадцати лет он рисковал своей жизнью и чуть ли не погиб, стремясь как можно полнее познать регион, о котором практически ничего не было известно не только на Западе, но и самим непальцам, редко покидающим пределы долины, в которой обитают.
Представляется, что для швейцарцев было вполне естественным заняться изучением Непала, ландшафт которого очень напоминает Альпы. Соотечественник Хагена Вернер Шультесс прибыл в Катманду шестью неделями позже Бориса. Шультесс — усердный работник и в корне отличается от обычно неэффективных иностранных «экспертов», отправляющихся помогать развивающимся странам. Не прошло и нескольких месяцев, как он помог диким, говорящим на тибетском наречии горцам основать молочную ферму и сыроварню, которые отнюдь не хуже подобных хозяйств в Альпах и даже лучше их.
Этот проект был настолько успешным благодаря энергии одного человека, что сыр Вернера стал главной статьей экспорта Непала. Необразованные тибетцы с косичкой на затылке работают в хозяйствах, организованных Шультессом. Они проходят многие километры, преодолевая труднопреодолимые перевалы, для того чтобы собрать молоко яков, в конечном счете перерабатываемое в гигантские круги ароматного сыра, за обладание которым развернулась жестокая конкуренция между всеми крупными отелями и ресторанами Индии.
Бородатый и свирепый на вид, на деле Вернер Шультесс — тихий, спокойный человек. Он скромно отмахивается от комплиментов, но уж если задумал какое-то предприятие, Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН (ФАО), Организация Объединенных Наций и миссия помощи правительства Швейцарии сотрясаются от его начинаний.
Его лозунг: «Если они не помогут мне, то я сделаю это сам». Как Борис и отец Моран, Шультесс совершил в долине настоящие чудеса.
Роль Питера Ауфшнайтера я открыл совершенно случайно. Стеснительный и сдержанный, он избегает иностранных визитеров. Как ни странно, тибетская жена премьер-министра Бутана попросила меня разыскать его. Лишь те, кто проявляет упорство, могут заставить Питера — австрийца по происхождению и тибетца душой — раскрыться и поведать о секретах, которые он так тщательно скрывает.
Вне всякого сомнения, Питер знает Тибет лучше любого иностранца. Непритязательный и скромный, он работает в Непале инженером ФАО и разрабатывает методы помощи тибетцам в этой стране. Именно он сопровождал автора книги «Семь лет в Тибете» Генриха Харрера в неведомое покрытое снегами королевство. Ауфшнайтер находился в Тибете дольше Харрера, он был руководителем неудачной немецкой экспедиции 1939 г., отправившейся на покорение Нанга Парбата. Как только началась Вторая мировая война, англичане интернировали членов этой экспедиции.
Сбежав вместе с Харрером и пятью другими пленниками, которые направились в разные стороны, Питер оставался с Генрихом в Тибете все семь лет. И когда Генрих в 1950 г. уехал, Питер остался там и постепенно перемещался к востоку в связи с наступлением китайцев, захвативших центральную часть Тибета. После девяти лет пребывания в этом регионе Питер был вынужден покинуть страну Далай Ламы.
Досконально изучивший тибетский язык и литературу, Питер, у которого масса близких друзей среди аристократов Лхасы, вскоре сам стал настоящим тибетцем. Он навсегда обосновался в Непале, где, проживая в небольшом, но красивом ньюарском крестьянском домике, намерен оставаться до конца жизни. Как и Тони Хаген, он исходил чуть ли не весь Непал, в особенности его самые высокогорные районы, населенные людьми, говорящими на тибетском языке. Трудно себе представить более обаятельного и, в то же время, загадочного человека, чем он.
В 1952 г. эти удивительные люди и еще, возможно, десяток других были единственными иностранцами, не считая трех британских и нескольких индийских дипломатов, кого Борис встретил в Непале. И лишь в 1959 г. с открытием посольств Советского Союза, США и КНР число иностранцев в королевстве значительно возросло.
Не менее занимательными я нашел и ряд непальцев, доминировавших в общественно-политической жизни страны. Особенно выдающимся среди них был Его Высочество фельдмаршал Кайсер Шумшер Джунг Бахадур Рана. Для краткости его называли просто фельдмаршалом. Он был самой красочной и загадочной фигурой в стране.
Как-то раз друзья устроили мне встречу с ним. Мне сообщили, что в десять часов я должен быть в его дворце. Своевременно подготовившись, я вышел из отеля и прошел к величественным воротам дворца фельдмаршала по соседству с отелем Ройэл и с еще более величественными воротами дворца самого короля.
Украшенная по сторонам цветами, дорожка вела к круглой лужайке, окаймленной живой изгородью розовых кустов рододендрона. Видный ботаник, который свободно мог назвать на английском, латинском, непальском, а иногда даже на французском языке любой цветок, фельдмаршал украсил свой волшебный парк бесчисленными разновидностями непальской флоры.
У парадного входа меня встретил старый швейцар, который, низко кланяясь, предложил мне войти. Я вступил в просторный, отделанный мрамором зал, интерьер которого напоминал вестибюль музея. Там стояли редкие вазы, на стенах висели потемневшие картины и огромные чучела голов буйволов и других охотничьих трофеев.
Меня усадили на маленькую скамеечку и попросили подождать. С замиранием сердца я ожидал увидеть столь титулованного, представительного вельможу высоченного роста, и потому был несколько удивлен, когда ко мне подошел сгорбившийся от возраста миниатюрный человечек. Он в точности напоминал Вольтера, хотя и в несколько восточном стиле, но по практической смекалке — Талейрана, а по культуре и интеллигентности — французского академика.
Как и Талейран, фельдмаршал сохранил уважение к себе и остался в стороне от многих дворцовых интриг, а после краха династии Рана продолжал получать титулы и почести от новой правящей династии Шах.
Фельдмаршал с гордостью показал мне свой огромный в белых тонах дворец, построенный в версальском стиле. К нему примыкает чудесный сад в стиле Маленького Трианона, но в отличие от четырех павильонов, построенных там по капризу Людовика XIV, здесь имеется шесть павильонов, ибо, как объяснил мне хозяин, в Непале шесть времен года: весна, роса, лето, дожди, осень и зима. В его величественном дворце с огромным числом сообщающихся между собой красочно декорированных палат и комнат для гостей размещается также самая крупная и полная частная библиотека на всем Востоке. В этом не было бы ничего особенного, что могло отличить фельдмаршала, если бы не его энциклопедическая память. Стоит гостю упомянуть имя какого-либо автора книги, фельдмаршал ведет его в комнаты, набитые стеллажами с книгами. Затем он цитирует по памяти какую-нибудь фразу из книги, отмеченной гостем, и называет номер соответствующей страницы, после чего своим аристократическим пальчиком он точно указывает на то место на полке, где лежит именно эта книга.
Страсть фельдмаршала к знаниям сравнима лишь с его любовью к утонченности. Он — гурман и у него такие винные погребки, какие редко можно встретить в Азии. Как политик и дипломат он славился не менее, чем любовью к красивым девушкам и утонченным блюдам.
Впервые Борис встретился с фельдмаршалом в Клубе-300 в Калькутте, когда Его Высочество направлялся в Лондон, где в течение ряда лет был непальским послом. Вскоре после моего отъезда из Непала фельдмаршал скончался.
Казалось, что, помимо фельдмаршала, в долине обитает еще масса генералов, т. к. многие представители династии Рана были возведены в чин генерала, или, по крайней мере, полковника при рождении. В своей импозантной униформе эти офицеры по вечерам представляли забавную картину, более соответствующую предыдущему веку, когда со всеми своими регалиями они появлялись на многочисленных официальных приемах.
Борису они напоминали его раннее детство в Одессе в царской России, когда перед сном ему разрешали подглядывать в щелку на гостей, собравшихся на торжественный ужин.
В числе других именитых непальцев были три сына короля Трибувана — принцы Махендра, Гималая и Басундара. Борис подружился с Басундарой, невысоким, жилистым человеком. Глаза его светились умом, а на лице блуждала загадочная улыбка.
В Непале всегда можно было заняться чем-то необычным или встретить странных людей; и с Борисом я был готов ко всему. Через несколько дней после отъезда российского космического трио Борис поинтересовался, не хотим ли мы съездить в Ичангу.
— А что это? — спросил я, заинтересовавшись тем, что Борис собирается предложить мне.
Хотя Борис довольно непредсказуем, я даже не ожидал того, что он скажет:
— Это моя дача, куда я езжу на уик-энд.
В Катманду такая фраза звучала поистине странно — дача в долине, где не существовало уик-эндов, т. к. рабочее время никем не определялось. Более того, если исходить из королевского декрета, неизвестно на каком основании день отдыха выпадает на субботу, и потому непонятно, на какие дни приходится уик-энд.
Когда я поинтересовался у Ингер, что за дача у них в Ичангу, она рассеянно ответила:
— Не знаю. Ведь вы уже познакомились с Борисом. Он договорился с одним из вельмож Рана о том, чтобы взять в аренду какое-то хозяйство в горах.
Когда я попытался узнать подробности у Бориса, он лишь заметил, что ему надоели приемы, и он решил заняться свиноводством. Если бы так ответил мне кто-нибудь еще, я бы вышел из себя, но с Борисом надо быть готовым ко всему.
Три дня спустя я спокойно сидел в баре «Як и Йети» с молодым британским альпинистом, когда внезапно отель огласил резкий вопль. Мы все вскочили в тревоге, т. к. со двора донеслись новые вопли. В моем мозгу промелькнула мысль о том, что мне как-то довелось услышать от Бориса: был случай, когда пекари отеля зарезали друг друга ножами. Я бросился на галерею второго этажа за баром и вгляделся в глубину парка. Там было темно, и все было спокойно. В этот момент по винтовой лестнице вниз из своей комнаты сбежал Борис.
— Прибыли свиньи, — крикнул он мне на бегу.
И вскоре, стоя рядом с ним, я наблюдал, как на заднем дворе выгружали сорок три хрюкавших и визжавших свиньи белой йоркширской породы, которых привезли грузовиком из Индии. Это Борис телеграммой попросил своего близкого друга магараджу Куч Бихара прислать ему своих породистых свиней. Следовательно, Борис вовсе не шутил, он действительно намеревался разводить этот скот.
Со своим энтузиазмом и эйфорией по поводу того, что он станет единственным свиноводом во всех Гималаях, и жадно ожидая получать отличный бекон и свежую ветчину, он совсем забыл подготовить место, где его визгливое стадо смогло бы отдохнуть.
— А как же Ичангу? — спросил я, вспомнив, как он упомянул дачу, где собирался разводить свиней.
— Ах, Ичангу, да, да, мы поедем туда послезавтра, но свиньям придется остаться здесь. Для них еще не подготовлено место. Куда же мы могли бы поместить этих чyдных животных? — продолжал он, словно десять часов вечера было самым подходящим временем для поисков участка, где можно было бы разместить сорок три хрюкающих и визжащих особи, возбужденных сотнями километров мучительной пыльной дороги.
Выход был найден, но для нас с женой он оказался весьма печальным: стадо свиней разместилось рядом с нашим бунгало.
— Мы разместим их за бунгало, — сказал Борис.
Пользуясь фонариками и при содействии посыльных отеля, мы с Борисом сумели загнать стадо в загон позади нашего пристанища. Мари-Клер без воодушевления, а точнее, весьма холодно, отнеслась к этому соседству. На следующее утро мы сочли, что Борис обладает чересчур богатым воображением. Когда мы пили утренний чай, в воздухе витал печально знакомый аромат.
Обрядившись в пижаму, я вышел на веранду бунгало, чтобы глотнуть свежего воздуха. К моему вящему разочарованию, снаружи аромат был и того хуже. Едва я переварил эту неприятность, как заметил, что на меня уставились сотни глаз. На кирпичной стене, отделявшей нас от улицы, грозя развалить ее, скопилась огромная масса непальцев, которые хохотали до упаду и весело переговаривались. За одну ночь стадо свиней стало главной достопримечательностью города. Сотни крестьян и носильщиков грузов с детьми на руках удивленно глазели на огромных бело-розовых чудовищ, так отличающихся от тощих маленьких черных непальских свиней с длинной чахлой щетиной.
В течение трех недель нам приходилось мириться с этим соседством, положившим конец нашему уединению и истощившим драгоценный запас духов Мари-Клер.
Мы молились о том, чтобы поскорее настала суббота, и мы смогли бы, наконец, отправиться в Ичангу, т. к. заслужили глотка свежего воздуха, которым прежде славилась долина.
Борис предупредил, что мы выйдем на заре. Когда я поднялся в его квартиру, было десять, а Борис возлежал в ванне и читал роман.
— Буду через минуту! — крикнул он. — Позовите мне посыльного. — Я пригласил служащего, и вскоре Борис занялся инструктажем на непальском. Казалось, это никогда не кончится.
Мы смогли отправиться не ранее двух часов дня. Меня не удивило, когда я стал свидетелем того, как на ступеньках крыльца отеля вокруг Бориса появились десятки деревянных корзин, железных ящиков и прочего багажа. Можно было подумать, что мы отправляемся на Эверест. Это стало еще более очевидным, когда в отель цепочкой вошли десять носильщиков грузов. Рыская вокруг, я обнаружил корзину французского вина, бесчисленное количество бутылок водки и массу других грузов, которых хватило бы для того, чтобы целый полк мог бы отпраздновать Рождество.
— Сегодня я займусь готовкой, — торжественно объявил Борис. — Я приготовлю такой борщ, какого вам еще не приходилось пробовать.
С этим мы погрузились в три лендровера — Борис, Ингер, Мари-Клер и я — вместе с десятком носильщиков грузов, двумя поварами и низеньким непальским подрядчиком, который, по расчетам Бориса, за сутки построит свинарник.
Наши машины с грохотом выехали со двора отеля в город. С гудками клаксонов мы пробирались по заполненной народом центральной улице Катманду, объезжая священных коров, жадно пожиравших глазами содержимое деревянных лавок, обрамлявших улицу с обеих сторон. Проехав мимо группы музыкантов, мы выскочили на площадь Хануман Дхока в центре Катманду, представляющую собой одно из самых впечатляющих зрелищ города. По сути, эта площадь — целый лес пагод в ее центре и вокруг нее. На пирамидоподобных платформах воздвигнуты многочисленные маленькие храмы, некоторые из которых покрыты черепицей, а другие позолотой. Повсюду маячат большие каменные фигуры стоящих на коленях крылатых божеств или каменных быков, лежащих по соседству с живыми.
Пробираясь между храмами и толпами людей, презрительно относящихся к автотранспорту, мы достигли кишащей народом аллеи на берегу реки Багмати, вдоль которой простирается Катманду. Багмати — приток священного Ганга и потому тоже считается священной в Непале. В связи с этим на ее берегах обычно пылают яркие костры, на которых сжигают усопших. Тарахтя по древнему мосту из дерева и кирпича, никогда не предназначавшемуся для проезда автомашин, мы уверенно достигли другого берега реки. Здесь, в двух шагах от столицы начинаются бледно-зеленые рисовые поля, простирающиеся на юго-восток по крутым склонам холма, на котором располагается великий буддистский храм Шьямбунатх*, древнейшая святыня для паломников, спускающихся в долину.
Объехав холм и благочестивых тибетских паломников, мы устремились к границе долины. В пяти километрах от города, на открытом каменном карьере, джипы остановились. Здесь Борис гордо объявил, что дальше нам придется взбираться в горы на своих двоих.
Наш поход на выходные дни становился целой экспедицией. Носильщики
_____________________________________
* Второе его название — Сваямбунатх (прим. перев.)
взвалили груз на плечи, а Борис, несколько утративший былую форму в результате бесконечных вечеринок с коктейлями, затягивающимися до поздней ночи, первым вступил на крутую неровную тропу, по которой мы удалились от мирных окрестностей долины Катманду.
Истекая потом, я попытался догнать его, и он, задыхаясь, стал рассказывать о красоте местного пейзажа. С той минуты, как мы оставили машины позади, перед нами как будто открылся новый мир. Узкая тропа проходила между живыми изгородями из цветущих растений и кактусов. Мы прошли мимо нескольких домиков цвета охры, где маленькие девочки в рваных одеждах и с цветами в волосах изумленно взирали на наш странный караван. Обойдя развалины двух древних храмов, резные полуразрушенные стены которых могли бы стать украшением любого музея, мы прошли еще около часа.
Наконец, одолев длинный крутой склон, мы вышли в Ичангу. Не успел я отдышаться, как Борис повел нас осматривать свой новый «сказочный» дом. Построенный на узком, высоком скальном выступе, дом представлял собой нечто среднее между английским коттеджем и непальским жилищем. Из его окон была хорошо видна долина Катманду. Город, лежащий у нас под ногами, казался бледно-розовым островком, плывущим по озеру, образованному рисовыми полями, заполненными водой, в которой отражалось бледно-голубое небо. За долиной горизонт закрывали огромные белые ледяные пики Гималайского хребта, сияющие на солнце.
Прямо под нами на крутых террасах с трех сторон виднелись огромные рощи апельсиновых и других цитрусовых деревьев, цветы которых распространяли такой аромат, который напоминал об Итальянской Ривьере. Вокруг дома был устроен вымощенный камнем аккуратный сад с сетью маленьких оросительных канав, дно которых было выложено кирпичом. По ним, пузырясь, текла вода, вытекавшая из небольшого ручья.
С задней стороны дома скальный выступ примыкал к большой горе, склоны которой были покрыты высокими соснами и кустарниками рододендронов. Выяснилось, что эта гора является собственным заповедником короля, в котором всего в часе ходьбы от города обитало множество леопардов и гималайских медведей. Этот поразительный дом, единственный в своем роде во всей долине, был построен специалистом из семьи Рана, который сумел объединить лучшее, что есть в непальской архитектуре, с европейским стилем. Ичангу оказался подлинным раем, устроенным посреди сказочного ландшафта.
Когда прибыли носильщики с грузом, Борис занялся устройством быта. В дом внесли кровати, развернули матрасы, и вскоре на небольшом костерке с помощью двух слуг Борис принялся готовить наш ужин. Казалось, у него находилось время для всего, и хотя мы все были заняты делом: поиском керосиновых ламп и спасением мебели от наводнивших дом термитов, Борису удалось приготовить поистине царский ужин, которым мы отметили свое первое появление на его «свиноферме».
Пока готовился борщ, мы с Борисом, держа в каждой руке по стакану «Кровавой Мэри», прошлись по участку. Он возбужденно рассказывал, где будут построены загоны для свиней, и как он изменит планировку оросительных канав и переустроит апельсиновые рощи. У него на все были планы, и, казалось, он даже не хочет прислушиваться к доводам, которые я пытался довести до его сознания. Во-первых, как можно доставить всех свиней на такую высоту? Чем они будут кормиться? Но все это мало заботило Бориса, у которого на все был готов ответ.
В тот вечер, закусив копчеными устрицами и икоркой, французскими сосисками, маслинами и тому подобным, мы отведали чудесный русский борщ, приготовленный Борисом. Начиная с того дня, мы с Борисом и Ингер каждый уик-энд скрывались в Ичангу, и там, после того как он завершал инструктаж рабочих, интенсивно строивших загоны, которые должны были сделать его самым высокогорным торговцем свиньями в Гималаях, я впервые смог поговорить с ним в спокойной обстановке.
Наконец-то я получил возможность расспросить его, какими судьбами его занесло на Восток. Расположившись у столика, стоявшего у окна с видом на Катманду, потягивая водку и поглядывая на мерцающие далеко внизу тусклые огни города, теплыми ночами Борис рассказывал мне отдельные эпизоды своей удивительной жизни.
IV. Большевики и балет
Семья Лисаневич была родом из Одессы, крупного портового города Украины, расположенного на берегу тихих вод Черного моря.
На мой вопрос, как началась его невероятная карьера, он дал поразивший меня ответ: — Я всем обязан русской революции.
— Понимаете, если бы не она, я, как и мои старшие братья, пошел бы в императорский военно-морской флот, отслужил бы положенный срок, а затем помогал отцу разводить лошадей в нашем именьице Лисаневичка на Украине. В Одессе приятный климат, почти как в Катманду, хотя иногда бывает холодновато, когда с северных равнин дуют морозные ветры.
— У меня было три брата. Я был младшим и большую часть времени в детстве проводил, околачиваясь на конюшнях и тренировочных площадках для лошадей. Я вставал ранним утром и наблюдал, как отец занимается выездкой коней на дорожке, как раз перед нашим домом.
— В Одессе наш дом находился на окраине города, между дорожкой ипподрома и кадетским училищем. Эти два места играли главную роль в моей жизни того периода.
Отец Бориса, Николай Александрович Лисаневич, был довольно известным в России коннозаводчиком. Он привез из Англии чистопородного жеребца Гэлтимора, ставшего одним из ведущих производителей русских рысаков. Каждое утро до завтрака семья Лисаневичей встречала богатых князей и генералов, приезжавших справиться о состоянии своих лошадей и понаблюдать за их выездкой.
Борис, ускользавший от своей бдительной гувернантки-француженки, бежал в загон к отцу и его друзьям, где общался с видными спортсменами, обращавшимися к его опытному отцу за советом.
Совсем юным, в девять лет, за три месяца до положенного возраста он был отправлен в одесское кадетское училище. В ранние годы, одетый в миниатюрную форму, он познал жесткую дисциплину. Именно в училище он получил свое образование. Когда четыре года спустя в России разразилась революция, он все еще учился там.
Сегодня многие забыли, насколько не спонтанной и не внезапной была русская революция. По всей стране образовались очаги сопротивления, и в течение трех лет отдельные районы страны десятки раз переходили из рук в руки от революционных властей к царским и наоборот. В тот мятежный период история Одессы была в особенности насыщена бурными событиями. Сначала, в 1917 г., контроль над городом был в руках красных. После небольшого боя кадетское училище, главный оплот белогвардейского сопротивления, было захвачено, кадетов построили на плацу, вручили им красный флаг и через пятнадцать минут приказали ходить парадом перед руководителями местного ревкома.
Молодые кадетики, все до единого страстные монархисты, не осознавая грозившей им опасности, самостоятельно подготовили мятеж. В перерыве, перед приказом о проведении парада, они вымочили красный флаг в керосине, и в тот момент, когда парад дошел до трибуны, знаменосец поджег флаг. За этим последовали жестокие репрессии, закончившиеся временным расформированием училища. Вместе с другими кадетами Бориса отправили домой, а город охватил хаос.
Поначалу власть в городе принадлежала ревкому, однако вскоре пришло известие о приближении Красной Армии.
Польский легион, сражавшийся с красными, под их натиском откатывался к Одессе. Поляки, державшие своих лошадей у Лисаневичей, собрались убегать и согласились захватить с собой Бориса с отцом.
В одно прохладное утро отец велел Борису подготовиться к отъезду. Было еще темно, когда Борис оделся, обулся в жесткие сапоги и упаковал все необходимое для поездки, которая могла быть столь же утомительной, сколь опасной. Нервничая, Борис пошел в конюшню, проследил, чтобы кони получили хорошую порцию овса и были должным образом подкованы. Он с братьями молча вывели коней из загона. Ему помогли забраться в седло и дали поводья еще двух коней, которых он должен был вести за собой. Когда над Одессой взошло солнце, они были в пути. Утреннюю тишину нарушало лишь цоканье лошадиных копыт.
Первые дни оказались особенно трудными, т. к. чистокровные рысаки нервничали, мотали головой, вставали на дыбы и тащили на себя поводья. Трудно доставалось пересечение маленьких деревянных мостиков. Будучи прекрасным наездником, Борис скоро справился с двумя лошадьми, которых вел в поводу. Постепенно лошади выдохлись, и эта задача становилась все легче и легче. Для Бориса это было первое серьезное приключение. Переезжая из деревни в деревню, из одной гостиницы в другую, они мчались то галопом, то рысью через Румынию и Балканы, понемногу пробираясь к северу и через леса в Польшу, пока, наконец, через семь недель, проведенных в седле, их отряд не прибыл в Варшаву.
Сегодня такой поход наделал бы много шума в печати и освещался как выдающаяся экспедиция. В 1917 г. это было стихийным путешествием, т. к. в России практически не существовало асфальтированных дорог, а главным средством связи служили лошади.
И, как нарочно, стоило им добраться до Варшавы после такого нелегкого пути, им стало известно, что Одессу освободили от красных. Поэтому через несколько дней после прибытия в польскую столицу, они отправились поездом и по морю обратно в Одессу через Константинополь.
По прибытии они нашли свой дом в полном порядке. Город был под контролем белогвардейцев, однако вскоре ситуация изменилась. Борису было всего тринадцать лет, но он добился зачисления в императорский военно-морской флот в качестве кадета и помощника старшины-рулевого. Его флотская карьера была очень короткой. В Одессе вновь наступили хаос и сумятица. В течение некоторого времени отдельные районы города наряду с белой гвардией контролировал французский флот. Четвертая часть города оставалась в руках красных, а еще один район был под властью анархобандита Махно. На границах этих враждебных друг другу районов были сооружены баррикады из столов, стульев, кроватей и другой мебели и булыжников, вывороченных из мостовых. Иной раз с какого-нибудь возвышения всего в сотне метров друг от друга можно было видеть развевающиеся флаги враждующих сторон. Лучшим способом узнать, что происходит и в чьих руках находится власть в данном районе, было взглянуть на форму гвардейцев, занимающих баррикаду.
Пока продолжалось такое запутанное положение, Борис возвратился в кадетское училище, которое опять оказалось в районе, контролируемом белогвардейцами.
Именно в тот момент трагически погиб второй по возрасту брат Бориса — Михаил. Он находился на миноносце, командир которого сомневался в лояльности экипажа. В своем большинстве матросы выступали на стороне революции. Зато офицерам удалось взять ситуацию под контроль, в основном благодаря строгой дисциплине, поддерживающейся во флотилии миноносцев. Однако при патрулировании вод Балтийского моря корабль, на котором служил Михаил Лисаневич, наскочил на германскую мину. Он находился вблизи берега, и команду тонущего судна удалось спасти и переправить на берег. Но офицеры, которым на берегу угрожали революционным трибуналом, мужественно решили остаться на борту корабля, в соответствии с благородной традицией на российском военном флоте, предпочтя погибнуть вместе со своим судном.
Известие о трагической гибели Михаила было получено семьей Лисаневичей в тот момент, когда Одесса все еще частично была под властью Белой армии, а Борис еще учился в кадетском училище. Учитывая сложное положение, в котором находился город, было решено эвакуировать училище в Туапсе. Там запас продуктов у них иссяк, кадетов перестали кормить и они выживали, лишь делая набеги на сады местных жителей. Через некоторое время, когда ситуация в Одессе, казалось, оборачивается в пользу белых, с помощью судов иностранных флотов училище возвратилось обратно и из кадетов был сформирован «Особый эскадрон тыловой поддержки».
Там в возрасте пятнадцати лет Борис впервые попал под обстрел и во время маневров в пригороде был ранен пулей в бедро. Мало кто из пятнадцатилетних ребят мог бы похвастаться тем, что пробыл пять лет на военной службе и был ранен. Таким образом, уже юность Бориса предвещала жизнь, полную приключений.
В Одессе люди испытывали лишения, жили в страхе и отчаянии. Город все еще некоторое время оставался свободным. Будучи бойцом «Особого эскадрона», Борис ночевал дома, но когда рана зажила, каждое утро являлся в кадетское училище, где ребята узнавали о событиях, происшедших за ночь, и получали очередные приказы. Город заполонили самые противоположные слухи. По некоторым из них можно было сделать вывод, что красные наступают и находятся уже на окраине. Никто не знал, кому и чему верить. Было плохо с продуктами питания. Отца Бориса не было в городе, и до семьи дошел слух, что он захвачен в плен и куда-то увезен.
Мать Бориса скорбела о смерти Михаила, а старший сын в то время был на севере, где сражался против красных. Она решила, что вместе с оставшимися в Одессе двумя младшими сыновьями ей следует бежать в Румынию. В те дни Лисаневичи жили в доме своей тетушки, вблизи центра города, где к ним присоединилась еще одна родственница г-жа Гамсахурдия. В течение нескольких дней до даты, назначенной для побега, в доме царила суета. На заднем дворе был готов конный экипаж, вещи были сложены на его крыше. Все было готово для выезда. Накануне Борис сбегал в кадетское училище, чтобы узнать последние новости о том, где находятся красные. Для него было страшным ударом обнаружить, что в училище не было ни души. Оставалось верить только слухам, ходившим по городу, а они были неблагоприятными: оказалось, что красные рядом.
На следующее утро еще до восхода солнца семья была готова тронуться в путь. Брат Бориса молча отворил ворота и собирался нажать на стартер своего мотоцикла, чтобы поехать перед экипажем, как вдруг в конце улицы раздались выстрелы. Затем мимо с грохотом промчались запряженные четверкой коней тачанки, на которых были установлены пулеметы с обслугой из небритых солдат, крест-накрест увешанных патронташами. Ошибки быть не могло: это были красные, входившие в город со всех сторон. Одесса пала, дорога в Румынию была отрезана.
Из дома, куда разочарованно вернулась семья, Борис наблюдал, как солдаты простреливают улицу из пулеметов. А на другой дороге, расположенной под прямым углом к этой улице, он увидел, как несколько белогвардейских офицеров набиваются в автомобиль, стреляют и уносятся в обороняющийся город.
Теперь Лисаневичи застряли в своем доме и оказались окруженными. Поскольку о бегстве нечего было и думать, они распаковали багаж и устроились в доме, походившем на осажденную крепость.
Когда стрельба затихла, люди рискнули снова выйти из домов. Многие считали, что их опять освободят, т. к. за последние несколько лет они привыкли к регулярной смене власти. Но время шло, все угомонились, революция завершилась.
Хотя Борис был очень молод, он был в отчаянном положении. Поскольку он служил в военной части и был кадетом императорской армии, он не мог ожидать ничего хорошего от красных в случае, если они найдут его или у них возникнет какое-либо подозрение в отношении него. Поэтому они со старшим братом Александром составили план побега. Но, придя как-то вечером домой, он узнал, что брат уже ушел. За несколько часов до этого Александр спешно сообщил матери, что договорился с рыбаками, которые собираются выйти в море и согласны забрать его с собой за рубеж. Александр не мог ждать брата и, кроме того, было бы рискованно уплыть вдвоем на одной шаланде с рыбаками.
Бегство Александра прошло не очень-то гладко. Всем братьям Лисаневич пришлось столкнуться со многими передрягами в годы революции. Забравшись в рыбацкую шаланду, Александр оказался на пути в Крым. Казалось, что спасение уже близко, когда на них обрушился жестокий шторм. Маленькому суденышку пришлось лечь в дрейф, и его понесло обратно на территорию, занятую красными.
Они были бы обречены, если бы не удача: на пути им встретился миноносец союзников, который подобрал их. Затем их доставили в Стамбул, откуда Александр добрался до Франции.
А тем временем Борис фактически был на положении заключенного в доме тетушки. Это не могло продолжаться долго, надо было придумать какой-то выход, чтобы Борис оказался вне подозрения. Случилось так, что их родственница г-жа Гамсахурдия была хореографом и педагогом в одесском оперном театре, грандиозной копии парижской оперы. Этот очаг культуры был центром общественной жизни в некогда жизнерадостном городе.
В результате для Бориса нашлось алиби: ему выдали удостоверение, в котором указывалось, что он артист кордебалета. Таковы были удивительные обстоятельства превращения Бориса в артиста балета. Вскоре он поступил в балетное училище и начал одну из своих многочисленных карьер, которая дала ему возможность объехать весь мир.
Занятия в балетном училище спасли ему жизнь, но ситуация в России не изменилась. Старший брат Бориса все еще сражался против красных, а отец пропал без вести и, возможно, погиб.
Теперь в Одессе был жуткий голод. Часто на улице можно было увидеть оборванных солдат, просящих милостыню. Однажды утром, через несколько недель после того, как Борис поступил в балетное училище, к их дому подошел пожилой солдат. Когда Борис попытался прогнать его, солдат, по всей видимости, немой, переступил порог. Борис собрался вытолкать его взашей, когда с изумлением и радостью узнал в нем до предела истощенного отца, лицо которого изменилось до неузнаваемости. Прошло целых три дня, прежде чем глава семейства Лисаневич смог заговорить и оправиться от шока, выпавшего на его долю.
Он рассказал, как его взяли в плен и пять дней везли без еды в вагоне, предназначенном для перевозки скота. В дороге Николай Александрович заболел тифом, его сняли с поезда и поместили в палату для больных холерой, где он провел в бреду двадцать дней. Придя в себя, он выполз из палаты и, узнав, что находится в Иманской, вспомнил, что недалеко живет один из тренеров его конезавода. Несмотря на дикую слабость, ему удалось добраться до деревни, где жил его друг. Там о нем позаботились, и он более или менее оправился от болезни. Затем друзья усадили его на крестьянскую телегу, которая должна была отвезти его до Одессы.
Поездка была долгой, а отцу Бориса было уже почти шестьдесят пять лет. По дороге на него напали крестьяне, отобравшие всю одежду, кроме пальто, а затем без сожаления выбросили его из телеги. Потеряв сознание от удара о землю, он пролежал так некоторое время, потом пришел в себя и, чудом преодолев прочие трудности, пробрался-таки по страдавшей от голода Украине до Одессы.
Как раз в тот момент до семейства Лисаневичей дошло еще одно страшное известие: петроградский трибунал приговорил к смертной казни самого старшего брата Бориса, Георгия. После позорного ухода из Архангельска английского флота он был взят в плен. Однако его заслуги и мужество помогли ему спастись. Матросы, которыми он командовал, составили петицию и передали ее в петроградский суд. Ему заменили смертную казнь трехлетним сроком тюремного заключения.
Георгий был очень популярным молодым офицером. Еще до упомянутого эпизода матросы уже спасали его от смерти. Он активно участвовал в роковом кронштадтском мятеже, когда часть флота восстала против власти красных. Два других руководителя мятежа адмиралы Щастный и Зеленый были захвачены в плен и расстреляны, зато Георгия матросы спрятали на шлюпке, где, несмотря на проведенный обыск, его не нашли. Вместе с восемью матросами он бежал в Архангельск. Там он применил свой талант изобретателя, проявившийся еще в годы учебы в санкт-петербургском военно-морском училище, где получил за изобретения две медали — от царя и от адмиралтейства.
В заснеженном Мурманске, расположенном почти у полярного круга, Георгий впервые в мире поместил авиационный двигатель на сани, таким образом, став изобретателем аэросаней. С отрядом, использовавшим этот необычный транспорт, он смог глубоко прорваться через фронт красных. Именно в те дни, когда он участвовал в одном из таких прорывов, англичане отказались от поддержки Белой гвардии и бросили ее на произвол судьбы. Георгий был захвачен в плен, приговорен к смерти, но благодаря вмешательству обожавших его матросов, смертную казнь ему заменили тремя годами тюрьмы. После освобождения он здравствовал до 1935 г., когда умер, а, скорее всего, судя по тону его последних писем, был «ликвидирован».
Революция завершилась, политическое положение в Одессе стабилизировалось, но Бориса, в котором играла кровь его боевых братьев, не удовлетворяла учеба в балетном училище. Он мечтал о побеге, но пока ему приходилось ожидать подходящего случая. Однако он с детства любил музыку и быстро осваивал искусство балета, заняться которым его вынудили обстоятельства. После суровой дисциплины кадетского училища балетная школа имела свои преимущества. Стройный, ладно сложенный, ловкий и сильный, Борис стал прекрасным учеником.
После года учебы под пристальным надзором г-жи Гамсахурдия Бориса приняли в ее труппу, артисты которой танцевали в балетах театрального сезона Одессы и операх, ставившихся в импозантном оперном театре.
Великолепие оперы эпохи царской России к тому времени исчезло, партер уже не занимали князья, бароны и генералы в мундирах с золотыми эполетами и нарядно одетыми женами. Зимой театр не отапливался, и на продуваемой сквозняком сцене температура иногда бывала ниже нулевой отметки.
В операх, где колготки были непременной частью туалета артиста, участники мужского хора одевали их поверх брюк и выглядели как монстры с раздувшимися ногами и толстыми варикозными венами. И, тем не менее, ничто не могло угасить энтузиазма русских людей, и в особенности одесситов, обожавших балет и оперу. Русские, где бы они ни жили, очень музыкальный народ, а уж мировой балет вообще всем обязан России.
Поначалу Борис недолюбливал балет, рассматривая его как зрелище для дамочек, но мало-помалу он заинтересовался им. Не то чтобы балет хоть на йоту изменил его агрессивный настрой, просто в те дни он относился к нему как к средству, дающему ему возможность выжить.
Период 1920—23 гг. ознаменовался ужасным, невиданным голодом в Одессе. Борису пришлось «выворачиваться наизнанку», чтобы прокормить себя и родителей. Тысячи людей умирали от голода. Повсюду на улицах можно было видеть истощенные тела, высохшие трупы. Борис вспоминает, что трупы оголодавших людей настолько высыхали, что даже не пахли; на них не оставалось ничего, что могло бы подвергнуться гниению. Больно было смотреть на грузовики со зловещим грузом мертвых тел, из кузовов которых торчали человеческие конечности.
Вряд ли все это создавало подходящий фон для оперы и балета. Но коммунисты уподоблялись древним римлянам: чтобы заткнуть людям глотку, они устраивали отвлекающие зрелища. Не будучи в состоянии дать людям хлеба, вместо цирковой арены Рима они поддерживали балет. В этих обстоятельствах Борису не оставалось иного выбора, как выучиться на танцовщика балета. Став штатным артистом одесской оперы, он выступал в классических балетных спектаклях перед полуголодной публикой.
Ушли безмятежные дни прошлого, элегантная атмосфера ипподрома, зеленые дорожки которого выделялись на темном фоне густых лесов России. Хотя Борис, будучи скромным человеком, не любит вспоминать о дворянском происхождении своего семейства (в отличие от множества россиян, грезящих о княжеских и герцогских титулах, часто придуманных ими самими), герб его семьи и сотни фотографий, сохраненных его матерью, свидетельствуют о роскошной жизни Лисаневичей в Одессе до революции. На многих из этих снимков можно видеть тех или иных членов их семьи, испытывающих своих прекрасных чистокровных рысаков на стипльчезе, или расположившихся на лужайке в родовом имении их матери с гигантским дворцом, сгоревшим в годы революции.
Не следует забывать, каким ударом для Бориса была такая перемена фортуны. Ибо теперь Лисаневичи обеднели до того, что были вынуждены ютиться в доме своей тетушки. Через год после установления революционной власти началось проведение «кампании по изъятию излишков». Солдаты ходили из дома в дом, забирая белье и ценности и оставляя каждому по паре простынь и скудные запасы продуктов для выживания.
— Что касается голода, тифа и революции, — рассказывал мне Борис, — я рано постиг относительную ценность вещей.
В те дни в Одессе золотой обеденный сервиз нельзя было обменять даже на буханку хлеба. Полное пренебрежение к деньгам позднее стало одной из характерных черт характера Бориса. Он так же легко мог за один вечер проиграть целое состояние, как довести себя до нищеты благодаря своей исключительной щедрости. Разрабатывая свои проекты, он никогда не обращал внимания на финансовую сторону, но, вместе с тем, ему как-то всегда удавалось не остаться без денег и самого необходимого для жизни.
В связи с острой потребностью прокормить своих артистов г-жа Гамсахурдия часто вывозила труппу на гастроли по стране. Им приходилось выступать перед крестьянами в надежде на компенсацию натурой. Выезжая на гастроли, двадцать с лишним артистов труппы, в основном состоявшей из молодых женщин, садились на поезд в Одессе и ехали по равнине до густых лесов на границе с Польшей. В поездах того времени имелись только товарные вагоны, называвшиеся «теплушками», с надписями на дверях: «8 лошадей или 40 человек». Обычно такие вагоны были настолько перегружены, что большая часть труппы ехала в тамбурах или на крыше. Поскольку угля не было, паровоз топили дровами. Часто поезда останавливались где-нибудь в лесу между станциями, и все пассажиры должны были сойти и рубить лес на дрова для паровозной топки.
С поезда приходилось пересаживаться на телеги, запряженные лошадьми, и отправляться в глухие деревни, где спектакли ставили в складских помещениях или прямо на открытой площадке. На смену комфорту детских лет Бориса пришла волнующая атмосфера ночевок в крестьянских домах.
За просмотр спектаклей крестьяне платили лярдом, мукой, хлебом и колбасой. К концу продолжавшихся от четырех до шести недель гастролей все молодые балерины кордебалета выглядели как в начале беременности, отъевшись на редких в те времена продуктах.
Борис, красивый молодой человек, был в центре внимания сентиментальных девиц труппы, в которой соотношение женщин и мужчин равнялось десяти к одному. О своих романах Борис мог бы написать целые тома книг. Мы же ограничимся здесь лишь тем, что он быстро стал вожделенным объектом окружавших его женщин, в глазах которых обладал исключительным шармом.
К концу 1923 г. голод закончился, и кризисное состояние Одессы сменилось некоторым подъемом. Борис снова начал подумывать о бегстве из России. Сестра руководительницы труппы г-жа Тамара Гамсахурдия была замужем за дальним родственником семьи Лисаневичей, который сумел выбраться во Францию. В последние годы жизни Ленин провел ряд реформ, включая начало новой экономической политики (НЭП), которые на время сделали режим в стране более либеральным. Тогда-то у Бориса и появились какие-то шансы на побег.
С помощью парижских родственников ему удалось получить от французов контракт на выступление в театре Альгамбра. Борис горел желанием уехать к брату во Францию, откуда в Россию приходили сообщения об успехе знаменитого Дягилева.
Однако нужно было как-то преодолеть одно серьезное препятствие: из-за того, что его семья в свое время относилась к классу помещиков, брат Александр бежал из России, а сам он был кадетом, у Бориса почти не было надежды получить официальное разрешение на выезд.
Тем не менее, он сделал попытку получить таковое от незадолго до того учрежденного в Москве комитета по организации зарубежных гастролей. Оказавшись в столице, он остановился в гостях у одной балерины, которая в течение двух сезонов выступала в Одессе. Борис провел в Москве две недели, обегая одно учреждение за другим в попытке собрать массу справок, которые были необходимы для выезда. В то время вовсю процветала коммунистическая бюрократия. Когда он, наконец, принес все необходимые справки в упомянутый выше комитет, ему сказали, что на изучение документов потребуется две недели, а комиссия по гастролям заседает лишь дважды в месяц.
Услышав это, Борис вышел из себя и поднял шум. Из кабинета вышел один из руководителей, чтобы выяснить, что происходит и, узнав фамилию просителя, подошел к нему. Вместо замечания он тепло отнесся к Борису, т. к. будучи фанатиком стипльчеза, он очень уважал старшего Лисаневича. Разобравшись в чем дело, он безотлагательно выдал ему временное разрешение, дававшее Борису возможность получить загранпаспорт, сказав, что как только комиссия рассмотрит его документы, в Одессу будет направлена телеграмма, в которой сообщат о разрешении на выезд или запрете.
В тот вечер, когда Борис возвратился в Одессу, в опере шел «Пророк» Мейербера. Эта ныне вышедшая из моды опера требовала устройства грандиозных декораций в романтическом духе, а в последнем акте с соответствующей вокализацией происходили разрушение и пожар дворца. В тот вечер постановщик превзошел сам себя: сгорели не только декорации замка, но пожар охватил весь оперный театр Одессы.
Развалины театра еще дымились, когда комитет по его восстановлению провел заседание, чтобы рассмотреть положение и решить, что предпринять. Глава комитета был одновременно партийным руководителем в Одессе. Узнав о том, что Борис планирует выехать во Францию через Германию, председатель комитета пригласил его в зал заседаний, после чего продолжил разъяснение своего нового амбициозного плана реконструкции театра. Судя по его словам, он хотел превратить его в образцовый театр с самым современным оборудованием для сцены и освещения. Исходя из этого,
комитет поручил Борису, если ему дадут разрешение, заехать в Берлин, чтобы собрать технические данные о необходимом оборудовании.
В этом предложении Борис незамедлительно узрел возможность предварить резолюцию, которую должна была наложить Москва. Он ответил, что был бы готов собрать всю необходимую информацию, однако, учитывая тот факт, что его ангажемент в Париже начнется всего через два дня после ожидаемой даты получения разрешения из Москвы, у него не будет времени устроить все дела и изучить проблему закупки оборудования в Берлине. «Однако, — предложил Борис, — если бы вы могли выдать мне документ прямо сейчас, рассчитывая на положительную резолюцию Москвы, я мог бы выехать прямо завтра и задержаться в Берлине на нужный срок».
После некоторых колебаний руководитель одесских коммунистов согласился пойти на это и подписал разрешение на выезд Бориса без резолюции Москвы.
Получив желаемое разрешение, Борис помчался к родителям. Мать, с нетерпением ожидавшая этого момента, помогла ему уложить вещи, и он попрощался с родными. Несмотря на старание казаться веселыми, и они, и Борис понимали, что может пройти немало лет, прежде чем они свидятся вновь, если только свидятся вообще.
На разрушенном до основания одесском вокзале Борис сел на поезд и начал свой путь к границе Германии, за которой открывался свободный мир. За четыре дня до того, как его документы должен был рассматривать московский орган, он спокойно пересек границу.
— Я так и не узнал, каким было их решение, но тогда мне было наплевать на это, — рассказывал Борис.
Он провел в Берлине один день и был поражен, каким чистым и незатронутым войной выглядел город. В тот вечер он пошел в цирк, чтобы посмотреть выступление знакомого одесского акробата на трапеции, с которым подружился, когда танцевал в балете. На следующий день он сел на парижский поезд и по прибытии на Восточный вокзал оказался в объятиях брата и других родственников, добившихся для него контракта на выступления в театре Альгамбра.
Борис оказался на свободе. На другой день он отправился в Версаль для получения нансеновского удостоверения — паспорта Лиги Наций для беженцев.
— Тот факт, что я был беженцем и не имел документов о гражданстве, — объяснял Борис, — послужил основанием для того, чтобы я осел в Азии, но когда мне удалось бежать из России, я не имел представления, куда в конце концов попаду.
* * *
Из Ичангу Россия казалась бесконечно далекой землей. Хотя Борису было всего девятнадцать, когда он покинул родину, он был типично русским человеком и отличался страстным темпераментом славянина. Рассказывая о своей молодости, он целиком погрузился в воспоминания о прошлом в точности так же, как он отдает всего себя любому своему предприятию.
Было довольно поздно, когда он закончил рассказ, и мы вышли в сад. Долина Катманду лежала окутанная редким туманом, над которым возвышался пирамидальный купол храма Шьямбунатх. Феерический лунный свет высвечивал темные горные массивы, окружавшие нас. С минуту казалось, будто перед нами расстилается целый мир, и все же здесь было трудно поверить, что помимо Востока на деле существует еще и далекий Запад с его войнами и революциями. Непал вновь поразил меня как подлинный Потерянный рай, забытый в веках, скрытый от мира, недоступный его разрушительному ритму жизни.
На следующее утро Бориса вновь захватили его прожекты. У меня складывалось такое ощущение, что он родился в Непале, когда я видел, как свободно он говорит на непальском и как легко решает текущие вопросы, которые поставили бы в тупик иностранных экспертов, работающих здесь по программам помощи. Некоторые лица из обслуживающего персонала требовали компенсации за моральный ущерб, т. к. в то время когда они работали у Бориса, «на них напал злой дух». К нему приходили письма от людей, желавших знать его мнение о существовании ужасного снежного человека.
Одновременно со стараниями по разведению свиней ему приходилось заниматься такими делами, как организация коммерческих сафари в партнерстве с одним непальским генералом, обязанности генерального консула в комитете по вопросам тибетских беженцев, уж не говоря о текущих проблемах его отеля и переписке с туристическими агентствами всего мира. Я только чуть-чуть затронул круг обязанностей Бориса, которые были столь многочисленны, что подчас он не успевал с ними справляться.
Недели три спустя настал великий день, когда мы с женой «освободились» от соседства свиней. Борис, который с момента прибытия элитного стада только и говорил о том, как он разместит их, накормит и будет разводить, теперь гордо помогал их переправке в горы.
Перед ним стояла трудная проблема: свиней невозможно было доставить на спине носильщиков или перевезти грузовиком, поэтому оставалось лишь погнать их вверх по узкой, крутой горной тропе. Это было непросто. Эти хитрые элитные животные с толстыми слоями жира просто отказывались идти в гору. Как мы ни старались толкать или тащить их, все было напрасно. Вокруг нас собрались толпы непальцев, которые надавали массу советов, но ни один из них не помог: пройдя несколько метров по горной тропе, свиньи остановились, а наши попытки подтолкнуть их привели лишь к тому, что они медленно попятились назад.
Когда Борис понапрасну более получаса прождал их прибытия в Ичангу, он спустился с горы, чтобы выяснить причину задержки. По приходе он сам попытался погнать стадо, но также безрезультатно. Я уже было начал склоняться к мысли о том, что, пожалуй, Борис, как его отец, больше приспособлен к разведению лошадей, нежели к свиноводству. Однако я ошибся, он все-таки вышел из трудного положения. Развернув стадо обратно, он предложил своим людям погнать свиней вниз с горы, и, к всеобщему изумлению, они все как одна двинулись в Ичангу, наверное, решив, что поступили так назло погонщикам, пытавшимся погнать их вниз.
И все же нам с супругой опять не повезло. В тот самый день, когда от нас забрали свиней, возле нашего бунгало запустили стадо громкоголосых красавцев-гусей, неожиданно прибывших из Индии. После этого мы уже не воспринимали с былым энтузиазмом прожекты Бориса в сфере сельского хозяйства.
Когда я беседовал с одним калькуттским другом Бориса о подобных начинаниях последнего, тот рассмеялся.
— Так он опять ставит свои опыты? А я-то думал, что с него хватило истории, случившейся в Куч Бихаре.
— В Куч Бихаре? — заинтересованно переспросил я.
— Понимаете ли, — объяснил собеседник. — После того, как Индия добилась независимости, у Бориса возникла потрясающая мысль культивировать тысячи гектаров целинных земель для его друга Бхайя, магараджи Куч Бихара. Когда в 1947 г. магараджи утратили власть в своих штатах, а Индия стала республикой, им разрешили сохранить в собственности лишь ту землю, которую они смогут самостоятельно обработать. Борису пришла в голову идея, что он сможет ввести в оборот для своего друга огромные площади целинных земель, заросших слоновой травой. Он завез в глубинку Куч Бихара за Ганг, туда, где не было дорог, необходимое оборудование и приступил к работе. С помощью мощных тракторов он начал распашку огромной площади, заросшей слоновой травой, будучи уверен, что эта трава больше не вырастет. Печальные результаты этой гигантской работы проявились год спустя и были не в пользу его первого опыта в сфере сельского хозяйства. Дело в том, что когда пытаются срезать корни слоновой травы, они просто дают бoльшее число отростков. На месте каждой срезанной травинки вырастало вчетверо или впятеро больше.
Вскоре я узнал, что у Бориса было несколько подобных неудачных опытов. Самым последним из
V. Канапе с икрой
Когда Борис в 1924 г. бежал в Европу, Россия страдала от горя и бедности. Зато Европа находилась в состоянии эйфории. Там этот период называли «Веселыми двадцатыми».
Для того времени характерны роскошь и фривольность, которые были призваны возместить то, что было утрачено в годы Первой мировой войны. Десятилетие, предшествовавшее краху 1929 г., было эрой прихода машин на службу богатому меньшинству. По парижским бульварам раскатывали первые спортивные авто. Полеты на самолетах оказались интересным времяпрепровождением. Чарльстон, завезенный из Америки, символизировал новую эру коротких юбок и современного образа жизни.
Монпарнас переживал свои лучшие дни: в Париже только и говорили о сюрреализме и кубизме, а на террасе кафе «Ротонда» можно было увидеть бок о бок художников, чьи имена вскоре должны были украсить стены музеев мира. Музыкантам, художникам и писателям того времени предстояло стать самыми плодовитыми и знаменитыми в нашем столетии.
Борис приехал в Париж как танцовщик балета, искусства, которым он занялся по воле случая и продолжил заниматься из-за необходимости выжить в голодающей Одессе. Не будь это в те тяжелые годы, профессия танцовщика показалась бы ему несерьезной и не заслуживающей внимания. И Борис с его военной биографией, динамичностью и энергией вряд ли довольствовался бы этой профессией, если бы не тот факт, что благодаря гению русского человека Сергея Павловича Дягилева балет в Европе 20-х годов стал стержнем, вокруг которого, если так можно сказать, концентрировалось много других художественных движений того времени.
До того момента, когда имя Дягилева получило известность в сезон 1909 г., балет деградировал до уровня небольших танцевальных интерлюдий в рамках опер и пьес или дивертисментов на авансцене при смене декораций. Превращенный в банальную пантомиму, балет утратил прежнюю энергетику и связь с творческим искусством. Понадобился гений Дягилева, чтобы менее чем за двадцать лет сделать балет одним из самых рафинированных сценических искусств. Русский балет Дягилева не только установил планку хореографического совершенства на качественно новом уровне, но балет как целостная форма искусства стал центром притяжения для художников, композиторов и либреттистов. Сам не будучи танцовщиком, композитором или художником, Дягилев оказал глубочайшее влияние на эти сферы искусства того времени. Его способность возбуждать энтузиазм у своих коллег могла сравняться только с его гением открывателя талантов.
Влияние Дягилева ощутила даже мода. Ведущие кутюрье заражались вдохновением от его балетных костюмов. Мир был обязан ему тем, что Дягилев выдвинул на авансцену таких блестящих композиторов, как Стравинский, Прокофьев, Мануэль де Фалла, Равель, Дебюсси и многих других. Помимо этого, он привлек к балету многих знаменитых художников — Пикассо, Брака, Миро, Дерэна, Матисса и Ди Кирико, которые в тот или иной период готовили декорации для его творений. В каком-то смысле он оказался пророком, и в напряженный для людей момент времени мир искусства вращался вокруг него. Что касается непосредственно балета, то, поставив «Петрушку», «Жар-птицу», «Князя Игоря», «Шехерезаду» и другие незабываемые спектакли, Дягилев явился создателем того балета, который мы знаем сегодня.
После приезда в Париж Борис не тратил время впустую. Завершив ангажемент в театре Альгамбра, он получил контракт на турне по Германии, где за несколько недель объехал шестьдесят пять крупных и небольших городов, давая в них по одному представлению. Затем он подписал контракт с Романтическим русским театром Бориса Романова, высокоталантливого хореографа, позднее возглавившего балетную труппу нью-йоркской Метрополитен оперы.
Таким образом, наш герой стал партнером многих знаменитых звезд бывшего императорского балета Санкт-Петербурга. С этой труппой он совершил турне по Италии, а затем вновь по Германии.
Однако жалованье танцовщиков было низким, и по возвращении с гастролей Борису, которому тогда исполнилось двадцать лет, пришлось искать более высокооплачиваемую работу. С помощью брата Александра, эмигрировавшего в Париж до него, и с учетом опыта его работы с лошадьми ему удалось устроиться на первую и последнюю в его жизни штатную должность десятника на автомобильном заводе Рено в Париже, где он прослужил три месяца.
Он переехал на квартиру на Пляс д? Анвер вблизи Пляс Клиши, которую снимал вместе с тремя молодыми русскими, одной из которых была прелестная балерина Соня Орлова.
Однажды вечером, возвратившись с работы, Борис застал Соню в состоянии страшного волнения.
— Приехал Дягилев, — задыхаясь, сообщила она. — Он остановился в Гранд отеле. Как бы нам встретиться с ним?
Борис ответил, что надо немедленно отправиться к нему. Тогда они даже не подозревали, что Дягилев, по натуре рассеянный и эксцентричный человек, так же недоступен для людей, как эфиопский император. Борис быстро облачился в свой единственный приличный костюм и поспешил вместе с Соней в метро. Они направились в Гранд отель на Пляс де л? Опера в надежде, что исполнятся их самые фантастические мечтания.
Задыхаясь, они примчались в фойе отеля, где остановился Дягилев, и пожелали увидеться с великим маэстро. Они спорили с администратором, когда подошел мускулистый мужчина в черном пальто с меховым воротником.
— Ну, — спросил джентльмен, — так вы хотите повидать месье Сергея Дягилева?
Со своим русским акцентом Борис ответил на французском, что они надеются на аудиенцию и хотели бы стать артистами знаменитой балетной труппы Дягилева.
— Ах, вот оно что, — сказал джентльмен. — Так вы русские. — Затем он продолжал на родном языке Бориса: — Приходите завтра утром к театру Могадор и попросите г-на Григорьева.
Борис и Соня знали, что Григорьев — знаменитый менеджер дягилевской труппы.
— Скажите, что пришли от имени Сергея Дягилева.
С этими словами мужчина взял ключи у портье и пошел в свой номер.
На следующее утро они поймали такси (Борис уже оставил свою работу, предчувствуя положительный исход предстоящей встречи) и направились к театру Могадор. Там они нашли Григорьева, сидевшего в полуосвещенной оркестровой яме. На первый взгляд Григорьев казался угрюмым и страшным человеком, таким же необщительным, как шотландцы. Он был не просто режиссером Русского балета, он был становым хребтом труппы и правой рукой Дягилева. Именно он держал все под контролем, доверяясь лишь своей записной книжке.
Он мрачно окинул Бориса взглядом и попросил его подождать своей очереди, пока другие молодые танцовщики пройдут пробы на пустой сцене.
Наконец, настала его очередь. Его попросили выполнить ряд фигур, а затем сесть на место. Никто не заверил его, хорошо ли он выступил или плохо. Однако через несколько минут Григорьев получил записку от Дягилева с просьбой отправить Бориса в театр Сары Бернар, где проходила репетиция. Вместе с Григорьевым и мастером балета Баланчиным Борис поехал в указанный театр, чтобы его проэкзаменовал сам великий маэстро.
— Я был так взволнован, — говорит Борис, — что превзошел сам себя. Прежде мне никогда не давался двойной пируэт, но, выступая перед Дягилевым, я просто порхал. И меня приняли.
Теперь Борис попал в самое святилище балета. С 1925 г. и до самой смерти Дягилева ему довелось приспосабливаться к темпу жизни, заданному одним из величайших гениев балета того времени.
Уже через несколько дней после того, как Бориса приняли в труппу, он получил второстепенную роль в балете «Петрушка» Стравинского, в котором изображена русская ярмарка, на которой куклы оживают. Борис играл роль полицейского. Когда начиналась первая репетиция, Дягилев крикнул: «Лисаневич! Надеюсь, вы знаете, что в этой роли у меня начинал карьеру Масин. Верю, что вы достойно продолжите его традицию».
Жизнь Бориса наполнилась поездками через всю Европу, пребыванием в отелях в каждой столице и ежевечерне электрифицирующей атмосферой в зале, когда над сценой поднимается занавес и танцовщики и балерины оказываются перед зрительным залом, заполненным элитарной публикой Европы, пришедшей аплодировать постановкам величайших творческих гениев нашего столетия. До самой кончины Дягилева ему предстояло разделять успехи и испытания, выпавшие на долю одной из самых выдающихся балетных трупп всех времен.
При одаренности Бориса казалось, что он вполне мог повторить карьеру Масина, если бы не его независимый характер и непредсказуемый образ мыслей, которые позднее сделали ему славу в других сферах. Судьба обещала ему необычную карьеру даже в искусстве балета, но уж если он взял бы себе кого-нибудь за образец, то это был бы скорее Марко Поло, нежели Леонид Масин.
Если говорить о знаменитых балетах, поставленных Дягилевым, в которых танцевал Борис, то в числе многих других это были «Карнавал», «Фантастический магазин», «Князь Игорь», «Треугольная шляпа», «Парад», «Петрушка», «Меркурий», «Жар-птица». Три недели в Лондоне, три недели в Италии, месяц в Париже, четыре месяца в Монте-Карло… таков был напряженный график гастролей. В целом Борис выступал приблизительно в двадцати пяти спектаклях почти во всех европейских столицах, а подчас в таких потрясающих стенах, какие, например, являет собой дворец Альгамбра в испанской Гренаде.
Такой напряженной работы было бы с избытком достаточно для любого человека, но не таков был Борис. Ему недостаточно было лишь знать свои партии, он хотел одновременно изучить профессию хореографа. Он хорошо играл на пианино, знал все роли в своем спектакле и на репетициях его часто просили подменить больных артистов.
Слава балета выплеснулась далеко за сцену театра. За кулисами, в ресторанах и гостях Борис встречался и дружил с такими выдающимися персонами, как Жак Кокто, Дерэн, Матисс, Стравинский, Серж Лифарь, Мануэль де Фалла и многими другими великими деятелями искусства из круга знакомств загадочного Дягилева, которого за седую прядь в черных волосах называли «шиншиллой».
Когда в 1927 г. Борис был на репетиции в Монте-Карло, его настигло печальное известие о смерти отца. В 1923 г. старшего Лисаневича, которого хорошо знали в кругах специалистов по коневодству, назначили управляющим конного завода на Кубани. И вот теперь, став жертвой малярии, он скончался.
Из всех сцен и городов, где выступала труппа, Борису больше всего нравилось играть в Монте-Карло, который после войны находился в зените славы.
Большие гала-представления в сверкающих хрусталем залах казино, приемы в висячих садах элегантных вилл на берегу лазурного Средиземного моря предшествовали каждому спектаклю и следовали за ним. Как все артисты труппы и как сам Дягилев, Борис жил не по средствам. Большинство танцоров были в вечном долгу, жили на авансы, которые им скупо выдавал невозмутимый Григорьев.
Именно с целью поправить свое материальное положение Борис затеял одно из своих «экономических предприятий». Он обожал икру и, поскольку не мог позволить себе наесться ею досыта, занялся торговлей этим продуктом, рассчитывая на прибыль с учетом распространенного на Ривьере угощения гостей тостами с икрой. При содействии друзей вскоре Борис снабжал икрой всю Французскую Ривьеру.
К концу театрального сезона артисты кордебалета были свидетелями того, как Борис получает причитающуюся ему долю от больших барышей. Когда Борис скопил небольшое состояние, он с присущей ему щедростью пригласил друзей на шикарный ужин. Вечер закончился вместе со всеми нажитыми им деньгами в казино. «Тогда-то, — комментирует Борис, — я понял, что фортуна переменчива».
Но эта первая неудачная попытка сколотить состояние не обескуражила Бориса. Деньги значили для него куда меньше, чем икра, а ею он на время наелся досыта.
* * *
Борис выступал в составе Русского балета пять лет. Летом 1929 г. труппа находилась в Монте-Карло. Театральный сезон завершился, и Борис, как и другие молодые артисты, нуждался в деньгах. 19 августа он столкнулся на улице с Григорьевым. Только он собрался броситься к нему с просьбой выдать еще один аванс, как заметил, что тот застыл на месте. Он был бледен как смерть. Затем Григорьев кинулся к Борису. «Случилось страшное, — сказал он. — Я только что узнал, что несколько часов назад в Венеции скончался Сергей Павлович Дягилев».
Григорьев попросил Бориса сообщить эту новость Анне Павловой, давней подруге Дягилева и величайшей балерине того времени. Павлова остановилась в Отель де Пари, выходящем фасадом на спокойные лазурные воды бухты Монте-Карло. Борис направился в отель и в занимаемый Павловой номер-люкс. И хотя он крайне деликатно сообщил ей печальное известие, она упала в обморок прямо к нему на руки.
Всю свою жизнь Дягилев был суеверен. За много лет до того одна цыганка предсказала ему, что он умрет на воде. По этой причине Дягилев отказался сопровождать свою труппу, когда она отправилась на гастроли в Америку через океан. В соответствии с предсказанием великий гений скончался в Венеции, окруженной водой. Его тело с помпой провезли на похоронной барже по Гранд-каналу.
С кончиной Дягилева окончилась целая эра. На некоторое время труппа Русского балета была расформирована. Борис и несколько других артистов оказались на мели в Монте-Карло в долгу как в шелку и почти без надежды на то, что в скором времени труппа будет восстановлена.
Сказать, что Борис был находчив, значит, ничего не сказать. Его товарищи все еще скорбели по поводу кончины Дягилева, а он уже объявился в Париже на бульваре Мадлен с фотокамерой в руках.
— Чем занимаешься? — окликнул его друг с террасы кафе.
— Как, разве ты не в курсе? — озадаченно ответил Борис. — Я фотограф.
А три месяца спустя он уже не был фотографом. Теперь он сам заключал контракты и снова танцевал. Четыре месяца в опере Монте-Карло, затем в Южной Америке. Продюсер балета Парижской оперы Леон Стац занимался организацией гастролей по Бразилии и Аргентине для Франко-Русского балета. Бориса с Верой Немчиновой, Шолларом и Анатолем Вильзак взяли в качестве ведущих танцовщиков. Труппа отправилась в путь. Гастроли были неудачными для всех, кроме Бориса. В Буэнос-Айресе великая балерина санкт-петербургского Мариинского театра Елена Смирнова предложила ему контракт, по которому он должен был танцевать в знаменитом театре Колон шесть месяцев в Европе и столько же в Буэнос-Айресе.
Однако когда подошло время вернуться в Южную Америку, его планы внезапно изменились. У Бориса уже была аргентинская виза и билет до Буэнос-Айреса на итальянском лайнере «Конте Бьянкамано», который через несколько дней должен был отплыть в Южную Америку, когда Борис заглянул в репетиционный зал казино в Монте-Карло, чтобы повидать старых друзей, которые приехали с оперной труппой Шаляпина.
Наблюдая репетицию, он заметил невысокую очень красивую девушку в розовых трико и черной тунике. Пригласив ее на обед, часом позже он узнал, что ее зовут Кира Щербачева. Она жила в Париже с матерью-грузинкой и отцом, который, будучи прежде командиром корабля в императорском военно-морском флоте России, теперь естественно стал таксистом.
К концу обеда они были влюблены друг в друга. Управляющим труппы шаляпинской оперы был Борис Романов. Ему был нужен хороший характерный танцовщик, и на следующее утро все устроилось ко всеобщему удовлетворению. Билет в Буэнос-Айрес и двухлетний контракт с очень приличным жалованьем были отправлены обратно, а с труппой шаляпинской оперы был подписан шестинедельный контракт. Через несколько дней, проведенных в Монте-Карло, труппа со своим новым артистом отбыла в Лондон.
Однако там Борис вскоре понял, что «любви и прозрачного воздуха» маловато для того, чтобы нормально жить, в особенности в туманном Альбионе. Спасение пришло от Леонида Масина, который пригласил его в миланский театр Ла Скала. Приехав в самый большой и знаменитый оперный театр мира, Борис узнал, что Муссолини предоставил два миллиона лир — тогда это были очень приличные деньги — на постановку балета Отторино Респиги «Белькис» (Царица Савская). Леонид Масин готовил хореографию, а Бенуа — декорации. Со всей Италии были собраны сотни танцовщиков и балерин, а роль царицы должна была сыграть настоящая курдская принцесса Бедерхан. Вероятно, это был самый грандиозный балет всех времен.
После трех месяцев репетиций и одиннадцати выступлений Борису предложили новый контракт для исполнения главной роли в балете «Векьо Милано» (Старый Милан). Вскоре после его заключения Борис получил письмо из Лондона. Оно было от Масина, который просил быть его дублером в спектакле «Мирэкл» (Чудо), режиссером которого был Макс Рейнхард. Перед Борисом стояла дилемма. Сразу он не мог уехать, т. к. был связан контрактом. И все же у него появился такой шанс, о котором можно было только мечтать.
Проблема решилась сама по себе. Местное отделение фашистской партии выступило с протестом против того, чтобы бывший белогвардеец получил роль патриота графа д? Альбы в «Векьо Милано». Борис охотно забрал чек за разрыв контракта и радостно отправился в Лондон через Париж.
Во французской столице он нашел Киру в постели. Со своей обычной спешкой и энтузиазмом он велел ей немедленно подниматься и отправляться с ним в Лондон. «Там мы поженимся», — сказал он. Неделю спустя они сыграли свадьбу в Лондоне. Леонид Масин был шафером.
«Мирэкл» имел огромный успех. Это не было ни балетом, ни пьесой, а скорее комбинацией пантомимы, балета и оперы. Уникальную в своем роде музыку написал Хемпердинк. Продюсировал спектакль знаменитый лондонский импресарио К. Б. Кочрэн, а режиссером был Макс Рейнхард. Сюжет носил мистический характер и вызвал много споров. В общем, речь там шла о монахине, которая испытывает страстное желание уйти из монастыря и окунуться в светскую жизнь. Она влюбляется в некоего рыцаря и перед статуей Девы Марии дискутирует, оставить ли ей религиозную общину или нет. Наконец, движимая страстью родить ребенка, монахиня выхватывает маленького Иисуса из рук статуи, которая внезапно оживает, облачается в монашеское одеяние и занимает свое место в монастыре. Затем героиня переживает неприятные приключения и возвращается в монастырь со своим собственным мертвым ребенком молиться о прощении. Отрицательным героем спектакля является злой дух Шпильман, который преследует монахиню вне стен монастыря.
Действие в начале и конце спектакля происходит в соборе. Сочетание религиозного и богохульного характера постановки с самого начала вызвало много споров. Спектакль шел в лондонском театре Лицей. Роль Шпильмана играл Масин. Прекрасная австрийская балерина Тилли Лош исполняла роль монахини, а Диана Мэннерс (леди Диана Даф Купер), знаменитая английская красавица и дочь рутландского герцога, играла роль Мадонны.
Появление на сцене такой светской леди, известной как самая красивая и желанная в английском высшем обществе, лишь обострило интерес публики.
Еще одну главную роль играл Глен Байэм Шоу. Уже в 1931 г. известный как выдающийся актер, позднее он стал еще более знаменит как директор Шекспировского мемориального театра в Стратфорде-на-Эйвоне, а недавно стал продюсером спектакля «Росс», основанного на документах о жизни Лоуренса Аравийского.
По прошествии первых шести месяцев работы с Масиным в театре Лицей была сформирована новая труппа, и Борис занялся постановкой нового спектакля с режиссурой Рейнхарда, но с другим составом. С этой труппой он более года гастролировал по Соединенному Королевству. Борис выступал вместо Масина в роли Шпильмана вместе с Дианой Мэннерс и Гленом Шоу. Английская пресса и публика с восторгом отзывались об игре Бориса в роли злого духа, отмечая, что он выступил не хуже Масина. Во всех рецензиях, помимо восхваления таланта Дианы и Глена, отмечалось прекрасное выступление молодого русского Б. Лисаневича.
В возрасте двадцати семи лет Борис добился полного признания в балете и театре. Изголодавшийся новичок из Одессы теперь выступал в Лондоне как звезда балета наряду с Дианой Мэннерс. Мало кому из танцовщиков доводилось блистать как Борису рядом с такими мастерами, как Леонид Масин, Серж Лифарь, Георгий Баланчин, Антон Долин, Нинет де Валуа, Вера Немчинова, Любовь Чернышёва, Фелия Дубровская, Александра Данилова и многими другими.
Обладая огромной энергией и талантом, Борис превратил мечту любого артиста в реальность, добившись выдающихся успехов, славы и признания.
И все же эта карьера, которой довольствовалось бы большинство молодых людей, не могла удовлетворить Бориса. Мечтал ли он о какой-нибудь другой определенной карьере? Сомневаюсь. Борис скорее практик, чем мистик, и ни он, ни кто-либо еще не мог разглядеть в тогдашнем блестящем молодом танцовщике балета того Бориса, которому вскоре было суждено завоевать абсолютно иную репутацию выдающегося охотника на тигров и близкого друга королей и раджей.
Казалось бы, карьера Бориса развивалась по накатанному руслу, однако судьба сложилась так, что все изменилось. Теперь, когда он убедился в том, что обладает всем необходимым для того, чтобы стать ведущим артистом, эта перспектива в какой-то степени утратила для него привлекательность.
А тут еще английские власти не захотели возобновить его рабочую визу и лишь под мощным давлением влиятельных друзей Бориса согласились продлить ему разрешение на выступления в английских театрах на тот срок, пока ставится спектакль «Мирэкл».
По окончании этого срока фирма Мосс Эмпайр, владевшая сетью музыкальных залов Англии, предложила ему десятимесячный контракт на постановку его собственных спектаклей. Он уже было занялся репетициями, когда британские власти заставили его покинуть страну.
Наконец-то Борис получил ту независимость, о которой всегда мечтал. В течение нескольких месяцев он гастролировал в музыкальных театрах Франции, выступая вместе с женой в Довиле, Каннах, Пари Пляж, а также в театре Пэрэмаунт в Париже. Как раз когда они с Кирой выступали в Париже, Борис получил приглашение на гастроли по странам Среднего Востока и Юго-Восточной Азии.
— Почему бы и нет? — заявил он.
VI. Водка в Китае
В 1933 г., когда Борис отправился в Индию, англичане делали третью попытку восхождения на Эверест. Экспедицию возглавлял Хью Рутледж. В печати появилось много статей на этот счет. Все надеялись, что, наконец, прольется свет на загадочное исчезновение Мэллори и Ирвина на северном гребне в 1924 г. Экспедиция Рутледжа не смогла взойти на вершину, но зато, пройдя через ледник Ронгбук к Северному Колу, ее участники заглянули в запретный для иностранцев Непал. А два года спустя Эрик Шиптон сделал правильное заключение о том, что путь к завоеванию Эвереста лежит через Непал.
Борис и не подозревал, что в недалеком будущем он будет тесно связан со всеми альпинистскими экспедициями в Гималаях, а через двадцать лет вообще поселится в Непале и станет видной фигурой в долине, человеком, проложившим путь к открытию затерянного в горах королевства для внешнего мира.
Бомбей — впечатляющий город. Его массивные шестиэтажные здания делают его самым вестернизированным городом Индии. Борис приехал туда в 1933 г. За двадцать два года до того британский король Георг V и королева Мэри отплыли в Бомбей, чтобы устроить торжественный прием по случаю коронации, на котором все индийские набобы, магараджи и принцы приветствовали нового короля Англии и императора Индии.
В те дни в эту страну не было авиарейсов, а термин «турист» в применении к Индии в основном относился к миллионерам спортивного склада и иным состоятельным путешественникам, которые отправлялись на Восток в сопровождении слуг и с огромным багажом, упакованным в двадцать-тридцать ящиков. Некоторые из них, наподобие герцога Абруцци, направлялись в Гималаи, другие, типа принца Ханса Генри из Плесси, занимались охотой в надежде выследить несколько тигров, леопардов, буйволов, а если повезет, то и парочки носорогов. Этими трофеями набивали еще тридцать ящиков и отправляли их морем, чтобы они украшали залы огромных семейных поместий в Европе.
Единственными их спутниками, регулярно посещавшими Индию, были чиновники, работавшие там или выезжавшие в командировки. Они были сотрудниками колониальной службы, особой кастой гражданских служащих или офицеров Англии. Последние в своем большинстве были выпускниками Сандхерста. Все эти люди стремились в Индии к такой жизни, которой не могли обрести в Англии: игра в поло, охота с копьем на диких кабанов, охота на крупную дичь и т. д. Все они образовывали два главных слоя четко классифицированного общества и практически пользовались там феодальными привилегиями.
Вместе с этими людьми приезжала масса нянь, школьных учителей и ремесленников, которые были необходимы для поддержания британского стиля жизни. Вместе с ними на эту землю проникало странное племя авантюристов и бизнесменов, которых можно было встретить во всех слоях индийского общества — от высмеиваемых армян до процветающих шотландцев, возглавлявших большинство британских фирм в Индии.
Бомбей — крупный морской порт и торговый центр был богатым и экстравагантным городом. Единственными индийцами, имевшими возможность наряду с британцами участвовать в светской жизни города, были немногие магараджи и невероятно богатые парсы.
Хотя национальная сегрегация там имела ограниченный характер, даже состоятельных индийцев не допускали в лучшие клубы, где, в окружении буквально сотен слуг («посыльных»), самый низко стоящий в британской социальной иерархии человек мог попивать привычные виски с содовой в такой среде, которая напоминала элитарные клубы Пиккадилли.
Что касается отелей, то лишь самые экстравагантные из европейских или американских могли напоминать такие просторные и величественные, как Гранд-отель в Калькутте, Империэл в Дели или Тадж в Бомбее. Там толстые «английские» ковры полностью заглушали шаги и так ходивших на цыпочках босых слуг, которых, в их нарядных белоснежных галифе с яркими шелковыми поясами и огромных тюрбанах, «непосвященные» легко могли принять за магараджей.
Массивные, красивые, бородатые сикхи из Пенджаба исполняли любой каприз гостей. Десятки безымянных посыльных стремительно бросались выполнить любое требование сахиба (господина).
Бориса и Киру пригласили развлекать состоятельных клиентов отеля Тадж. Для Бориса, которому в то время исполнилось двадцать восемь лет, выступление перед причудливой публикой Таджа было скорее развлечением, чем работой. Они с женой сами придумали танцевальные номера — попурри из тех партий, которые до этого исполняли на более строгих сценах.
Они быстро добились успеха в Бомбее и в последующие три года гастролировали по Азии, знакомясь с жизнью Индии, Бирмы, Китая, Явы и Цейлона.
Публика в этих странах с удивлением и признательностью восприняла выступления талантливых артистов, а англоязычная пресса восхваляла танцовщиков, выступавших ранее на сцене в заглавных ролях бок о бок с леди Даф Купер. Такие газеты, как «Бомбей Кроникл», «Калькутта Стейтсмэн», «Цейлон Таймс» и другие пестрили заголовками типа «Знаменитые русские артисты балета в Бомбее». В своих рецензиях авторы напоминали о высокой оценке, которую европейские театральные критики давали Борису за его выступления с труппой Дягилева и в «Мирэкл».
Успех открыл перед Борисом новые горизонты. Ангажементы не отнимали у него много времени и давали ему хорошую возможность познакомиться с Востоком и наиболее интересными его представителями. Борис всегда отличался склонностью к роскоши, в особенности, что касалось гастрономических привязанностей, а его полное пренебрежение к деньгам приводило к тому, что в прежние годы он постоянно жил не по средствам. Элегантный, красивый, располагающий массой свободного времени и удивительно общительный по характеру, в ходе гастролей он сумел близко познакомиться с индийским обществом.
В течение шести месяцев они с Кирой находились в Бомбее, проживая в отеле Тадж и наслаждаясь праздничным весельем улиц, понемногу познавая Восток. Борис был ошеломлен страшной нищетой, царившей в Индии, и зачарован религией парсов, принадлежавших к арийской касте, исповедующей зороастрийскую веру, древнюю религию Сирии и Персии. Особое впечатление на него произвели зловещие Башни Молчания, в которых парсы хоронили своих усопших. Это были приземистые, округлые по форме постройки с большой каменной воронкой в центре, уходившей в центральный колодец. Здесь покойников раскладывали на камнях под солнцем. Их не кремировали и не сжигали, а отдавали на съедение грифам. Тысячи этих падальщиков, несомненно, пристрастившихся к человечине, собирались вокруг этих траурных башен. А остающиеся после пира грифов сухие кости позднее сбрасывались в центральные колодцы.
Базары Бомбея дали Борису, прежде всего, ощущение биения пульса Востока, людского «муравейника», численность и энергия обитателей которого делали такой наэлектризованной атмосферу индийских городов. Он был поражен пестротой толпы на базарах от заклинателей змей до жирных, ленивых купцов, валяющихся на матрацах перед входом в свои лавки, больше похожие на логова, чем на магазины. Нищета оборванных людей из касты неприкасаемых, составлявших более трети индийского населения, поразила Бориса. Эти несчастные изгои индийского общества, закутанные в грязные, пожелтевшие лохмотья, бродили вокруг и спали прямо на улицах, если не изнемогали от пота, когда толкали или тащили за собой тяжелые тележки, подпрыгивавшие и скрипевшие на уродливых деревянных колесах.
В Бомбее была масса жалких гужевых фургонов крестьян, тысячами приезжавших из окружающих деревень. Они гордо восседали, держась за рога своих волов, чьи родственники паслись на обочинах дорог и бродили неспешным шагом, в отличие от быстрой походки людей, которые вечно рыскали в поисках хотя бы какой-нибудь еды. Одетые в белые одежды мусульмане смешивались в толпе с группами парсов и реже встречавшимися элегантными браминами. Женщины, выглядевшие так, как описано в Ветхом Завете, созерцали прохожих через квадратные отверстия в длинных, ниспадавших чуть ли не до земли накидках, прикрытых сеткой.
Когда вполне успешный ангажемент в отеле Тадж завершился, Борис и Кира были готовы выехать в Калькутту. Несколько дней спустя они сели на поезд на вокзале Виктория в Бомбее. Этот вокзал был выполненным в скверном вкусе претенциозным памятником девятнадцатого века. Железные дороги были становым хребтом британского правления в Индийской империи.
По стратегическим причинам англичане проложили железные дороги в самые отдаленные уголки страны, обеспечив на случай необходимости экстренную связь между разрозненными британскими военными гарнизонами. В уставах независимых штатов Индии (управлявшихся магараджами) предусматривалось сохранение железных дорог и телеграфных линий под английским контролем. Стальные рельсы этих жизненно важных артерий империи проходили через густые джунгли и огромные горы; свистки паровозов контрастировали с тишиной окружающей местности. Из роскошного вагона первого класса можно было созерцать самые глухие медвежьи углы империи и наблюдать, как на быках ведут пахоту сухих, пыльных полей равнины или как испуганные обезьяны убегают в почти неисследованные джунгли.
Из окон поезда также можно было мельком увидеть развалины огромных старинных дворцов, фортов и гробниц, в огромном количестве встречающихся в индийской провинции и ставших призраками исчезнувших империй, от которых остались лишь великие названия, такие как Асока, Лоди и Акбар.
После краткого пребывания в Калькутте, бывшей крупным торговым центром, Борис и Кира поехали на Цейлон. Борису этот остров показался огромной естественной сценой для дягилевской сценографии, на которой можно было бы выступать на фоне голубого моря и гор, сменяющихся рощами стройных, высоких и волосистых кокосовых пальм.
Борис и Кира выступали в отеле Гэллифейс перед чайными плантаторами и их прекрасными дамами, которые жили на Цейлоне так, как жители Луизианы до Гражданской войны.
На этом острове им по случаю предложили контракт для выступлений на острове Ява. С гастролями они проехали по всей территории голландской колонии, что позволило им обозреть совершенно иной мир, мир невысоких, смекалистых индонезийцев, живущих на своем изобилующем буйной растительностью острове. На Яве повсюду были видны признаки твердого, жесткого голландского управления, которое позднее подверглось такой суровой критике.
В Индонезии Борису довелось познакомиться со многими странными людьми, начиная от итальянского производителя мороженого, ныне живущего на Яве как «король» изолированной общины, и кончая жизнерадостным Фредом Гимбелом, американцем, одним из самых богатых людей Америки и великим путешественником. Вместе с Гимбелом Борис проехал до восточной оконечности острова, где они наняли небольшой пароход для поездки на остров Бали.
Сегодня Бали известен туристам всего мира как настоящий тропический рай, в котором прелестные босоногие девушки танцуют на фоне экзотической флоры под нежную музыку местного ударного инструмента — гамелана. В 1934 г. Борис настолько не ожидал, что Бали произведет на него такое неизгладимое впечатление, что был просто потрясен красотой и обаянием острова, его жителей и их музыки. Услышав гамелан, он был ошеломлен сходством рисунка мелодий и их звучания с музыкой Стравинского в «Sacre du Printemps»1, и, если бы он лично не знал этого композитора и того, что последний никогда в жизни не бывал на Востоке, он бы заподозрил, что на Стравинского оказала влияние музыка Бали. Что же касается танцев островитян
_____________________________________
1 Весна священная (фран.)
под эту музыку на фоне местного ландшафта, то они просто свели Бориса с ума своей красотой.
В течение многих дней Борис и Кира бродили по деревушкам этого современного рая. Затем они отправились на небольшой шхуне посетить целый ряд небольших торговых точек и деревень на многочисленных островах, встречающихся от Бали до Тимора. Проплывая по кишевшим пиратами водам, они наблюдали малоисследованные острова, примитивное население которых поголовно мчалось на берег, чтобы обменивать копру на безделушки, которые продавались со шхуны. После трех месяцев жизни на море в жарком тропическом климате они проследовали в Сингапур. Предполагалось, что после выполнения условий ангажемента в Калькутте и на Цейлоне они возвратятся в Европу.
Но Бориса совершенно покорил Восток. Бали произвел глубочайшее впечатление на него как артиста и танцовщика. Раньше он никогда бы не поверил, что ощущение красоты и полноты жизни можно испытывать не только на сцене, но и в реальном мире. Музыка, колорит, костюмы, весь облик прелестного острова стали для него олицетворением красоты и гармонии. Восток с его пестрыми толпами народа, живописными религиозными церемониями, запахами с сильным ароматом ладана, экзотической музыкой создавал такую атмосферу, которая до этого казалась Борису принадлежащей какому-то сказочному миру фантастики.
Помимо эстетической склонности к Востоку, Борис испытывал наслаждение его отчасти безумной атмосферой, в которой, казалось, высвечивались самые неожиданные стороны характера иностранцев.
Сингапур показался Борису и Кире еще одним фантастическим городом. В малайской столице встречались представители буквально всех рас Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского региона. Город был огромным торговым центром. Туда поступала вся продукция Востока: шелка из Бирмы и Таиланда, парча из Китая и Явы, предметы искусства со всей Азии. Китайские миллионеры разрабатывали богатые месторождения олова Малайи и контролировали значительную часть производства каучука, составлявшего 40 процентов мирового.
Будучи мусульманами, малайцы Сингапура держались особняком, в отличие от свободомыслящих китайских эмигрантов, бывших космополитами и, в свою очередь, управлявшихся загадочными тайными обществами.
В Сингапуре не существовало расовых барьеров, характерных для Индии и большинства других колоний. В отеле Рэфлс, где выступали Лисаневичи, свободно общались между собой представители западных стран и элита Востока. В бальной зале можно было видеть миниатюрные фигурки таиландок и бирманок, желтолицых аннамок, камбоджиек, яванок и китаянок. Все они были одеты в самые роскошные наряды из парчи и весело танцевали под современную европейскую музыку.
Из Сингапура наша пара вернулась в Калькутту, где Борис приобрел обратные билеты в Европу через Коломбо. Накануне выхода в море на лайнере компании Ллойд Триестино они оба оказались жертвами сильнейшего приступа лихорадки денге. И, тем не менее, они заставили себя встать с постели и отплыть на Цейлон, куда поспели как раз по графику, чтобы исполнить на сцене свои партии, дрожа от лихорадочного озноба. Как только представление окончилось, они поспешили отправиться на летний курорт Ньюаралия, находившийся в горах у подножия пика Адамс. Там, в обстановке, напоминавшей европейские курорты, они устроились отдохнуть на несколько дней перед возвращением в Коломбо, откуда должны были отплыть в Европу.
В одно прекрасное утро они завтракали, когда в дверь их номера постучал посыльный. Тихонько войдя, он вручил им конверт, в котором была телеграмма от театрального агентства, предлагавшего им гастроли в Китае.
Недолго думая, Борис охотно дал согласие. Они отложили возвращение в Европу, решив использовать неожиданно представившийся случай поближе познакомиться с регионом Дальнего Востока. Агент предложил им двухмесячный контракт на выступления в роскошном шанхайском отеле Кэтэй. Этот легендарный отель был непременным атрибутом всех романов и фильмов о потрясающей воображение обстановке в Китае периода между двумя мировыми войнами. Роскошный отель принадлежал британскому миллионеру Виктору Сассуну.
Полностью оправившись от приступа лихорадки, Борис и Кира упаковали багаж, в котором, помимо прочего, были большие ящики с их театральными костюмами, и выехали в Коломбо, где сели на лайнер «Конте Россо» компании Ллойд Триестино. После краткой остановки в оживленном порту Гонконга лайнер двинулся на северо-восток вдоль побережья Китая, вошел в широкий грязный эстуарий реки Янцзы, затем в мятежные воды реки Вангпу и пристал к пирсу огромного шанхайского порта.
Немногие города мира могли бы сравниться с Шанхаем по царившей в нем атмосфере. Служа воротами в Китай, Шанхай был крупнейшим и богатейшим городом Поднебесной империи. Во многих отношениях он был скорее похож на европейский, чем на китайский город. С учреждением так называемых договорных портов, в которых иностранные державы имели привилегию подчиняться своим собственным законам, а не драконовским, часто зараженным коррупцией порядкам Китая, Шанхай был разделен на ряд концессионных участков. Во французской концессии получила убежище б?льшая часть русской колонии города, состоявшей из бывших белогвардейцев. Значительный сектор занимала Международная концессия, а Япония, военные суда которой заходили в реку Вангпу вместе с судами Великих держав Запада, владела концессией на другом берегу реки Сучоу.
Вокруг кварталов европейского типа располагались китайские районы. Во всем городе, включая территории концессий, процветал китайский и иностранный бизнес. Торговые конторы китайских купцов размещались как в солидных, богато убранных помещениях, так и в огромных рядах мелких лавчонок, ютившихся в жалких темных переулках.
От Шанхая начинались огромные просторы Китая. Атмосферу города хорошо уловил Андре Мальро, назвавший Шанхай городом мятежей и интриг, над которым вечно нависала угроза со стороны непредсказуемого Китая, готового проглотить жидкие иностранные поселения. И сами концессионные территории Шанхая всегда были средоточием соперничества и интриг. Здесь, на Дальнем Востоке, решались проблемы, корни которых уходили в европейские столицы. Единственное, что было общим для всех иностранцев в Китае, так это стремление к роскошной жизни.
Для европейцев этот город был богатым раем. На широких проспектах города возвышались представительные здания офисов, отелей, клубов, банков, издательств и жилых кварталов, а их архитектура соответствовала самым изысканным европейским вкусам.
Город жил интенсивной жизнью. Матросы разных национальностей шатались по барам и притонам, коих было великое множество в районе набережной. Вдоль запруженной судами реки Вангпу простирался проспект Бунд, постоянно заполненный иностранцами, торопившимися в свои конторы, размещавшиеся в высоких зданиях, или в китайские магазины. Грязные воды реки кишели джонками, сампанами и тысячами других судов от традиционных китайских парусников до современных боевых кораблей, сновавших вверх и вниз по течению.
Вдоль улиц Нанкин и Баблин-уэлл располагались самые роскошные отели, рестораны и ювелирные магазины, в которых продавались разнообразные предметы искусства из нефрита и слоновой кости, лакированные шкатулки и другие изделия. Там же была масса выставочных залов с антиквариатом, представленным тончайшими вазами из фарфора, статуэтками, изображающими Будду, мебелью. Контрастом этому великолепию служил многочисленный уличный транспорт. В основном это были тысячи рикш, которые, обливаясь потом, развозили по магазинам богатых европейских женщин или мужчин, направлявшихся в свои банки и клубы.
В течение четырех месяцев Борис и Кира выступали перед восприимчивой публикой в отеле Кэтэй. Еще до окончания этого контракта им предложили новый, сроком еще на четыре месяца, согласно которому им предстояло выступать в Пэрэмаунт дансинг холле. Это был большой, элегантный ночной клуб, обладавший репутацией одного из лучших в Шанхае. Управляющим там был венецианец Джо Фаррен, который после многочисленных приключений, случавшихся с ним в разных странах Дальнего Востока, осел в Шанхае. Джо, ставшему большим другом Бориса, была уготовлена трагическая судьба: после Пирл Харбора он был захвачен японцами в плен, замучен и, в конце концов, расстрелян.
В Пэрэмаунте наша пара играла в мюзикле в основном сатирического плана. Один из их номеров, к примеру, назывался «Веселые 1900-е». По-видимому, в то время публикой ценились только бурлески именно подобного типа. Борис скучал по классическому балету, но, в то же время, ему было приятно, что они пользуются популярностью и регулярно получают заманчивые предложения от театральных агентств.
Несомненно, что за весь период гастролей Бориса и Киры в этой части света наибольший успех на их долю выпал в Шанхае. Поэтому вместо двух месяцев они оставались там целый год и обзавелись массой друзей. Оркестр в Пэрэмаунт состоял из русских музыкантов, с которыми Борис имел возможность делиться воспоминаниями о России.
Каждый вечер в Пэрэмаунте собирались сливки шанхайского общества, и Борис подружился с рядом влиятельных иностранцев.
Наряду с нашей парой в Пэрэмаунте выступали и другие танцевальные и драматические труппы, цыганские танцоры из Испании, американские комедианты и т. д. Среди них было два американца по имени Коуэн и Бейли,
исполнявшие короткое шоу «Черная магия», в котором пели и шутили под маской зулусов, выкрашенных в черный цвет.
В задних комнатах дансинг холла, сдававшихся состоятельным китайцам, часто курили опиум. Однажды вечером в одной из этих комнат разместился клиент-китаец. Вскоре он почувствовал ужасную жажду, характерную для курильщиков опиума. Не добившись вызова посыльного, чтобы тот принес ему чаю, голый наркоман с полотенцем, обмотанным вокруг талии, рискнул выйти в коридор, чтобы поискать кого-нибудь. Там он наткнулся на Коуэна и Бейли, наряженных зулусами. Бедняга китаец, решив, что попал в ад, и что его галлюцинации стали реальностью, завопил, бросился от американцев по коридору, увидел какую-то дверь и открыл ее. К изумлению патронов Пэрэмаунта он ворвался на сцену практически голым и вопящим от ужаса, пока не свалился в оркестровую яму.
Лишь день в день, ровно через год, посетив на короткое время другие города Китая, Борис и Кира уехали из Шанхая во Французский Индокитай. Теперь они всерьез намеревались вернуться в Европу, лишь на одни сутки задержавшись в Сайгоне, где у них был ангажемент, согласно которому им предстояло станцевать на ежегодном празднике лучшего клуба города Серкль Спортиф. Однако с характерной для Бориса беспечностью он с легким сердцем воспринял неожиданное уведомление о том, что их ангажемент продлевается еще на три месяца.
В дни пребывания на пароходе, который направлялся вверх по реке в Сайгон, супружеская пара наблюдала заросшие мангровыми зарослями берега и обводненные рисовые поля, и поражалась разнообразию вьетнамских суденышек, бороздивших воды вокруг них.
Сайгон с его широкими, поросшими высокими деревьями бульварами, к которым примыкали типично восточные, узкие, жалкие переулки, показался им городом контрастов. На его рынках с местным колоритом и площадях европейского типа сновали массы уличных разносчиков товаров, занимались своим делом ремесленники и разъезжали крошечные ресторанчики на колесах.
Главная транспортная артерия города Рю Катимa изобиловала бутиками в парижском стиле и кафетериями на обочине дорог, которые были самой характерной чертой города. Здесь можно было попробовать самые лучшие восточные блюда.
С Сайгоном резко контрастировал Шолон, его китайский двойник, отличавшийся таинственностью и шармом, характерным для других городов Востока, посещенных Борисом. В Шолоне клубы и опиумные притоны заполняли прелестные аннамки и евроазиатки. Хотя эти притоны функционировали незаконно, курением опиума увлекались как местные жители, так и европейцы.
Завершив гастроли в Серкль Спортиф, Борис и Кира в течение нескольких вечеров выступали в отеле Континенталь. В то время его звездными клиентами были Чарли Чаплин и его молодая жена Полетт Годар, приехавшие вместе с новой тещей Чаплина справлять медовый месяц. Пока женщины наслаждались шампанским и икрой, менее притязательный Чаплин, сидя отдельно от них, попивал пиво и закусывал кислой капустой.
Как-то вечером, после исполнения их с Кирой номера в отеле, Борис переоделся и вышел посидеть в кафе. Он заказал пиво, когда к нему подошел светловолосый, чисто выбритый молодой человек с моноклем и представился как Ленло, инженер-строитель и служащий из Франции.
— Мне весьма понравился ваш номер, — заметил он. — Там, где я сейчас живу, нет никакой возможности посмотреть какие-либо спектакли.
Затем он пояснил, что руководит строительством дорог в Индокитае и в данное время занимается строительством знаменитой дороги номер 13 из Камбоджи в Тонкин через Лаос. Борис слышал об этой дороге, которая должна была пройти через самые глухие уголки Юго-Восточной Азии.
Он был заинтригован рассказами молодого инженера об удивительно интересной охоте, которой он занимается в свободное время попутно со строительными работами.
Борис с детства увлекался охотой. Когда ему исполнилось десять лет, отец подарил ему ружье шестнадцатого калибра, ставшее для сына самой ценной вещью. К тому моменту, когда выяснилось, что жена Ленло русская, они уже стали закадычными друзьями. Ленло пригласил Бориса с женой погостить у него в Кратие, небольшом городке в верхнем течении Меконга, вблизи границы с Лаосом.
— Мы могли бы поохотиться вместе, — предложил Ленло. Бориса не нужно было уговаривать, — он тут же изменил свои планы, вновь отложив отъезд в Европу.
Наконец-то Борис мог утолить свою страсть к охоте на крупную дичь, которая должна была стать его главным занятием. Ленло был первым, кто дал ему реальную возможность пострелять такую дичь в самых заповедных охотничьих местах Азии.
В 1936 г. районы, где строилась новая дорога, практически оставались неисследованными. Дорога пересекала территорию лесов и саванн, населенных воинственными племенами моис. Эти примитивные аборигены, ходившие почти нагими, были свирепыми и умелыми охотниками. Как индейцы на Амазонке, они применяли охотничьи трубки с ядовитыми стрелами, с помощью которых поражали крупную дичь.
Слегка залесенная местность с неплохой видимостью чередовалась с болотами и густыми зелеными джунглями. Эта область славилась наличием многочисленных тигров, дымчатых леопардов, оленей и буйволов, в числе последних были бантенги и гауры. У бантенгов была репутация очень опасных животных, часто склонных к нападению на охотников.
В Лаосе они бродили стадами, иногда достигавшими восьмидесяти — ста голов. Через каждые сорок — девяносто километров на строящейся дороге устраивались лагеря для заключенных, которые занимались принудительным трудом. Из этих-то лагерей друзья и выезжали на охоту.
Ленло поручил капралу камбоджийской армии, охранявшему заключенных, роль следопыта у Бориса. А заключенному зловещего вида, отбывавшему наказание за убийство жены и тещи, было приказано поработать с Борисом в качестве оруженосца.
— А не будет ли в какой-то степени опасным отдать мое ружье этому заключенному и бродить рядом с ним по бушам? — поинтересовался Борис.
— Чепуха, — весело заверил его Ленло. — Ни один заключенный не осмелится здесь убежать или причинить какое-нибудь беспокойство. Они слишком боятся племени моис, которое либо убьет их, либо возвратит нам.
Несмотря на это, шагая впереди своего оруженосца, Борис никогда не чувствовал себя абсолютно спокойным.
Еще только рассветало, когда Борис с капралом-камбоджийцем и заключенным вышел на охоту. Вскоре на сухом песке они обнаружили следы, свидетельствовавшие о том, что дорогу пересекло стадо бантенгов. Охотники заметили поломанные и погнутые ветки кустарников в том месте, где проходили эти крупные животные. Донельзя взволнованный, Борис двинулся вперед, а в пятидесяти метрах позади него шли капрал и оборванный оруженосец.
Они проходили через открытый участок горелого леса, когда у комля большого засохшего дерева Борис увидел глубокую яму. Заметив, как что-то шевельнулось в глубине логова, он по глупости наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть, что это было и махнул оруженосцу, чтобы тот приблизился. В этот момент из логова с ревом, задев Бориса, вырвалась какая-то неясная тень. Когда он, хромая, отступил назад, пытаясь не потерять равновесие, раздался выстрел. Это стрелял капрал. Животное, которое только что разглядывал Борис, рухнуло в центре поляны. Это был большой дымчатый леопард. Когда до Бориса дошло, что он мог быть сильно покалечен этим зверем, у него потемнело в глазах.
Этот первый неудачный опыт нисколько не поколебал энтузиазма Бориса. Позднее в тот же день он подстрелил двух больших самцов бантенгов. К концу второго дня его трофеями стали еще два бантенга. На затихшие джунгли надвигались сумерки, когда Борис, наконец, был готов вернуться в лагерь.
У его спутников на шлемах были закреплены ацетиленовые лампы для ночной охоты, хотя Борис считал такую охоту не совсем спортивной. Капрал сообщил ему, что на участке, простиравшемся между ними и лагерем, вдоль дороги, к которой они направлялись, могут быть болотные олени.
Перекусив и слегка передохнув, Борис и следопыт разделились, и параллельными маршрутами двинулись в сторону дороги, временами жестами делая знаки друг другу.
Держа наготове французский карабин, усталый после целого дня охоты, Борис молча медленно шел к дороге. Временами он замечал вспышки лампы на голове камбоджийца-следопыта слева от себя. Все было тихо в темном, мрачном лесу.
Борис напряженно двигался вперед, вглядываясь в очертания стволов и кустарников, высвечиваемых феерическим лучом его лампы. Внезапно луч отразился от двух мерцающих глаз. «Ага, наверное, это болотный олень», — подумал он. Похолодев от волнения, он вгляделся в кустарники. Два таинственных глаза ярко светились всего в пятнадцати метрах от него. Борис поднял ружье и выстрелил. Светящиеся глаза исчезли.
Забыв всякую осторожность, Борис двинулся вперед, чтобы осмотреть свой трофей. Продираясь через кусты, он хотел поскорее выяснить, попал ли в цель. И тут, когда он раздвинул листья, мешавшие обзору, луч его лампы упал на огромную фигуру еще живого, хотя и раненого тигра, лежавшего у его ног.
Борис отпрыгнул назад, инстинктивно вытащил пистолет и пустил две пули в зверя, которого только что принял за болотного оленя. Окликнув капрала, он гордо показал ему свой трофей. Дистанция между ним и тигром составляла всего пятнадцать метров. Это был его первый тигр.
Он так гордился им, как будто это был самый большой тигр во всем мире. На деле он был сравнительно невелик, т. к. тигры Юго-Восточной Азии никогда не достигают размеров этих красивых и опасных зверей в тераях Непала.
Борис задержался в этом охотничьем раю. Каждый уик-энд они с Ленло возвращались в удобное бунгало в Кратие, где их ждали супруги. Борису с женой было там исключительно комфортно, т. к. хозяева были великолепной парой и прекрасными общительными людьми.
В один субботний день после эпикурейского ужина, на котором они лакомились изысканными блюдами из добытой за неделю дичи, запивая их прекрасным вином, Ленло достал трубки и познакомил Бориса с курением опиума. Сегодня люди, начитавшиеся детективных романов, связывают курение этого наркотика с грязным миром наркоманов и уголовников, и нам трудно представить себе, чтобы это не было так уж аморально. На деле это искаженная картина, ибо просто попробовать закурить трубку с опием из любопытства не причинит большого вреда, если только не сделать курение пагубной привычкой.*
Слуга в ливрее передал Ленло пачку высококачественного опиума — подарок короля Камбоджи — и они закурили. Впервые Борис посетил притон курильщиков опиума в Сайгоне, куда зашел для потехи. В Шолоне было много таких притонов, некоторые из которых — грязные и вызывавшие отвращение, другие — почище. Для сайгонской элиты их посещение было
_____________________________________
* Современная медицина на основании статистических данных категорически опровергает легкомысленный вывод автора (прим. перев.)
любимым ночным развлечением не столько из-за опиума, сколько из-за царившей там атмосферы. Притон, в который друзья привели Бориса, был тускло освещен светом филигранно отделанного светильника из кокосового ореха. В центре помещения стояла кушетка, достаточно большая, чтобы на ней могли разместиться шесть-семь человек. В центре на корточках сидела красивая молодая девушка, готовившая трубки. Вокруг кушетки стояли низенькие стулья и столики. Те, кто не желал курить, сидели там, беседовали и пили разные напитки.
Из дверей притонов, независимо от их градации, доносился сладковатый, таинственный, несколько тошнотворный аромат опиума. Борис с интересом следил, как прелестная девушка занималась сложной, требовавшей большого внимания процедурой набивания трубок. Эта процедура играет первостепенную роль в опиумокурении и сама по себе является искусством. Возле девушки стояли маленькие стеклянные сосуды, содержимое которых напоминало нечто вроде шоколадной массы. Это был опиум, очищенный коагулят сока из маковых зерен. Трубки делают из дерева с длинным мундштуком — плоским, круглым чубуком с очень узкой горловиной.
Девушка готовила трубки, погружая металлическую проволоку в густую пасту, а затем подогревая ее над лампадой. Опиум пузырился от жары, и тогда она смазывала им кончик проволоки. Несколько слоев смазки превращались в конический шарик. Тогда девушка согревала трубку над пламенем и вставляла шарик в чубук. Таким образом, все было готово для курения. Курильщики, лежавшие на кушетке, приподнимались, приближали свои трубки к пламени не для того, чтобы опий сгорел, а чтобы он запузырился, и затем глубоко вды
VII. Ужин с магараджами
То, что произошло с Борисом в Калькутте, уже стало легендой в дни процветания этого города накануне Второй мировой войны. Когда кто-нибудь приезжал в Катманду из Индии, он обязательно вспоминал Бориса и «добрые старые дни» Клуба-300, высокая репутация которого широко распространилась по всему миру. Даже в Париже мне доводилось слышать об этом клубе еще до того, как я узнал, что его учредителем был Борис. Поначалу я предполагал, что это какой-то особый ночной клуб, а позднее в течение длительного времени представлял Бориса, как незаметного метрдотеля в слабо освещенном помещении, следившего за своевременным обслуживанием клиентов, пока на подмостках с привычными экзотическими номерами выступают девушки, от вида которых Дягилев перевернулся бы в гробу. Даже после моей первой встречи с Борисом, отмечая его скромность, я вообразил, что в Клуб-300 посетители спускались по темной, узкой лестнице, как в какой-нибудь парижский ночной клуб, расположенный в полуподвальном помещении.
Мне пришлось переменить свое мнение, когда, к своему удивлению, я обнаружил, что это было весьма уважаемое заведение, размещавшееся в таком же большом здании, как отель Ройэл в Катманду. Чтобы окончательно разобраться в этом, я решил, что мне лучше всего самому съездить в Калькутту, осмотреть здание знаменитого Клуба-300 и на месте собрать информацию о том, каким он был.
В один прекрасный день, когда Борис был особенно загружен делами, а его авантюра с разведением свиней была в самом разгаре, он неуверенно предложил:
— Нам надо как-нибудь вместе слетать в Калькутту.
После трехмесячного пребывания в Катманду это предложение показалось мне тем более привлекательным, что нам с женой до чертиков не хватало самых банальных атрибутов цивилизации. Я скромненько мечтал о пивке (редком напитке в Непале), а Мари-Клер — о покупке массы вещей от шелковых платьев до сумочек, ибо купить товары западного производства в Непале было все равно, что искать герань в пустыне Калахари.
Калькутта показалась мне даже еще более привлекательным местом, куда следовало съездить, когда Борис предложил мне встретиться там с некоторыми из его друзей, включая целый ряд магараджей, чье имя и слава всегда интриговали меня. И настал день, когда у меня появился шанс. В то утро с Мари-Клер и несколькими друзьями мы покидали на машине долину Катманду, направляясь через горы в Калькутту, до которой по прямой линии было около 720 километров.
Учитывая малые размеры и изолированное местоположение Катманду, а также длительный срок нашего пребывания в нем, мысль о том, что мы едем в большой, оживленный город, неописуемо радовала нас. Мы, как дети, предвкушали удовольствие побывать в кино, приобрести литературу и т. д. Несмотря на наши оптимистические ожидания, на деле мы совсем не ведали, что нас ожидает открытие нового Бориса и его нового мира, так же отличающегося от Непала, как балет в Монте-Карло от жизни в Шанхае, или разведение лошадей в Одессе от свиноводства в Ичангу.
Сам Борис должен был присоединиться к нам, прилетев самолетом, когда мы завершим свой сухопутный маршрут по забитым скотом пыльным дорогам Индии. Когда после трех дней пути мы достигли занимающего огромную площадь пригорода Калькутты, наступали сумерки. За четыре года до этого я пережил в этом городе свое первое приключение, которое привело меня в Гималаи. Но тогда у меня не было никакой возможности познакомиться с тем, что мне предстояло узнать теперь.
Я приехал увидеть роскошь и богатство, а обнаружил, что, обладая шестью миллионами жителей, сотни тысяч из которых ютятся на улицах, Калькутта сегодня, несомненно, один из тех городов мира, которые производят самое отталкивающее впечатление. Одновременно это город роскоши и веселья. Больше нигде в мире нет такого контраста между богатством и нищетой. Никакие трущобы мира не могут сравниться с нищетой и грязью Калькутты. Нет слов, чтобы описать адскую атмосферу городских окраин, простирающихся на многие километры через болота и глинистые берега дельт Ганга и Брахмапутры, на которых была основана Калькутта.
Мы проехали мимо фабрик с дымными трубами. Фабрики предстали перед нами как райские оазисы, т. к. их относительная опрятность резко контрастирует с хижинами, которые лепятся у их стен. Но нет ничего печальнее, чем фабричный двор, заросший пальмовыми деревьями, или нескончаемые дороги, пролегающие через горы грязи, пыли и нищеты, надвинувшейся на город, известный как второй в империи, «город дворцов» и крупнейший мегаполис Дальнего Востока.
По сторонам узких улиц проходят канавы, играющие роль открытых канализационных стоков города, на бровках которых сидят и лежат практически голые, скорчившиеся, вечно голодные люди, превратившиеся в самые настоящие скелеты. Калькутта — это карикатура на современный мегаполис со своими омерзительными ландшафтами, представленными заводами, складами, трущобами и грязью.
Миллионы изголодавшихся крестьян хлынули в Калькутту из Бенгалии в наивной надежде достать в городе еду, которой не могли получить, работая на рисовых полях. Несмотря на массовую гибель от эпидемических заболеваний, ежегодно все новые и новые тысячи крестьян проходят через цементный ад калькуттских улиц, сталкиваясь с быками, коровами, волами и такими невиданными чудовищами, как двухэтажные автобусы. Наблюдающему эту картину прохожему приходится пересмотреть привычные стандарты и переоценить свои представления о человечестве, достоинстве и призвании человека.
Основанная Ист-Индской компанией в 1690 г. в качестве торгового поста, Калькутта вскоре превратилась в крупный процветающий центр торговли и промышленности Индии. Город расположен на глинистых берегах реки Хугли, являющейся одним из многочисленных разветвленных рукавов великой дельты.
По обманчивому руслу реки знаменитые лоцманы, хорошо знающие Хугли, ежегодно проводят тысячи судов мимо вероломных рифов и между песчаных берегов в Калькутту, таким образом, поддерживая биение железного пульса деловой жизни и промышленности города.
В прежние времена на берегах Хугли можно было наблюдать кровавые оргии человеческих жертвоприношений. Сотни индусов приносили себя в жертву крокодилам. Как писал один из свидетелей этого ужасного зрелища, «они заходили в реку и ожидали, пока свирепые животные приблизятся и утащат их в воду».
Сегодня берега Хугли пестрят складскими помещениями, доками и кранами. К северу же от города можно видеть широкие каменные лестницы, ведущие от огромных дворцов к берегу сумрачной реки, по которой плывут большие, изогнутые в виде полумесяца баржи, с десятью гребцами.
Гигантский стальной мост Хора пропускает суда к сердцу города. Здесь развалюхи уступают место цементным постройкам, у стен которых спят бесчисленные попрошайки, обернутые в грязные тряпки, являющиеся их единственным имуществом.
Все калькуттские дома, кроме тех, которые постоянно ремонтируются, быстро приобретают облезлый вид из-за влажного климата. Влага менее, чем за год разъедает даже самую стойкую краску, самую прочную штукатурку. Ибо в качестве еще одного «благословения» климат здесь исключительно неблагоприятный — невыносимо жаркий и влажный практически круглый год, если не считать краткого «зимнего» периода облегчения, когда температура редко опускается ниже тридцати градусов. Летом жизнь в городе замирает. Правительство Бенгалии и многие семьи чиновников выезжают на прохладный горный курорт Дарджилинг, расположенный на высоте 2,5 км у подножия Канченджанги в Гималаях.
В качестве реакции на жуткий климат и страшную нищету в городе англичане использовали свои быстро накопленные богатства для того, чтобы купаться здесь в роскоши, и потому Калькутта, «город дворцов», может заслуженно похвастаться самыми грандиозными резиденциями во всей Индии. В самом центре города находится майдан, огромное, поросшее травой поле диаметром около пяти километров. С одной стороны к нему примыкают прекрасные проспекты, по сторонам которых возвышаются величественные особняки, клубы и отели.
Главная транспортная артерия города — Чоуринги, на которой расположены Гранд отель и знаменитый ресторан Фирпо, а также степенный, величественный Бенгальский клуб, гигантское здание которого по великолепию соперничает с резиденцией губернатора.
К северу от майдана пролегает дорожка одного из красивейших в мире ипподромов с тенистым участком для выгула лошадей и солидно устроенными трибунами. Скачки являются здесь самым популярным спортом. Ипподром принадлежит конноспортивному клубу Калькутты. Сооружения ипподрома мало уступают своим аналогам в Жокейном клубе Парижа или в английском Аскоте. Соревнования рысаков лучших пород проводятся здесь практически круглый год. Специальная муссонная дорожка приспособлена для того, чтобы выдержать ливни муссонных периодов.
С ростом территории и значения Калькутты появлялись все более роскошные резиденции, оазисы зеленых лужаек и цветников, окруженных высокими стенами, у ворот которых по стойке смирно стоят швейцары в ливреях. Самым изысканным районом является Элипор, расположенный за беговой дорожкой ипподрома. Там, по соседству с богатыми купцами и высокими чиновниками, проживали раджи и магараджи. В имперской Калькутте деньги легко доставались иностранцам. В течение долгих лет все европейцы за сравнительно короткое время могли с гарантией нажить приличные состояния.
Хотя сам город велик, его светское общество было достаточно узким, и все придерживались давно выработанного порядка. Центром общественной жизни были клубы и вечеринки, устраивавшиеся в частных резиденциях. Местом встреч служил ипподром. Рысаков держали не только самые богатые люди. Даже молодые стажеры, занятые в крупных фирмах города, в партнерстве с друзьями могли позволить себе держать одну-две лошади.
В социальной иерархии важным фактором были не только деньги, но и членство в приличном клубе. Чтобы принадлежать к избранному социальному слою и иметь доступ к его изысканным вечеринкам, встречам на ипподроме и клубной жизни, надо было быть англичанином или просто европейцем.
Зима в Калькутте — лучшее время года. В этот сезон сюда приезжал вице-король Индии, и в его честь устраивался пышный прием «дурбар», на который прибывали все правители восточной части Индии. Магараджи со всеми регалиями, сопровождаемые адъютантами, придавали таким приемам особую пышность и торжественность. Калькутта была крупнейшим городом британской империи после Лондона.
Даже сегодня этот город является настоящим памятником колониализму. На майдане располагаются многочисленные скульптуры, напоминающие о былом величии империи. Среди них — статуи сэра Джона Лоуренса, «спасителя Пенджаба», Кэннинга, который, по словам одного автора книги, «вел империю через бурные волны мятежей к спокойным водам материального и морального прогресса».
Мемориал Виктории, огромное, спорное в плане архитектурной красоты, сооружение из белого мрамора, нечто вроде гибрида между Тадж Махалом и парижским Сент-Луи дез Инвалид, придает городу оттенок барокко. Недалеко от него высится собор святого Павла, построенный в нео-готическом стиле. Это сооружение страдает от сезона муссонов и близости к пальмам, но, тем не менее, вызывает ностальгические чувства.
Между этими монументами бродит священный скот в поисках «добавки» к своему регулярному рациону зелени и фруктов, которые они тащат с лотков торговцев.
Несмотря на колониальный характер города, до независимости не столько гражданские служащие, сколько «барра сахибы» («большие белые господа»), т. е. крупные магнаты делового мира метрополии искали в этой роскоши забвения от местных климатических трудностей.
Будучи не более веселым и космополитичным городом, чем, к примеру, Шанхай, Калькутта отличалась от других городов Индии большей изысканностью и живостью. Она быстро стала центром развлечений и роскоши, прославившимся на всем Востоке.
Еще в 1750 г. авторы публикаций критиковали калькуттских женщин за пренебрежение танцами, «которые не допускаются из-за климатических условий». Зато конные скачки здесь давно получили популярность, а калькуттская лотерея, предшественник ирландского тотализатора, уже много лет выплачивает удачливым игрокам самые высокие в мире призовые.
Смыв накопившуюся во время нашего путешествия грязь, мы с Мари-Клер пошли в итальянский кафе-ресторан Фирпо на Чоуринги. Наряду с учрежденным Борисом Клубом-300 это заведение останется символом той быстро исчезающей эры.
Выходящий на авеню первый этаж Фирпо оформлен по типу первоклассных кафе Рима и Венеции. Мраморные колонны, поддерживающие позолоченные потолки, бесконечно отражаются в венецианских зеркалах, искрящихся зайчиками от серебряных приборов, расставленных на многочисленных столиках. С одной стороны в больших стеклянных лотках выставлены шоколад, пирожные и конфеты, слава о которых в дни вице-королей широко распространилась по миру. Независимо от того, находились ли члены королевской семьи или искушенные магараджи вблизи или за тысячи километров от Калькутты на территории Индии, на их столах всегда были наборы шоколада от Фирпо, которые за большие деньги пересылались по железной дороге в запечатанных коробках и грузились так аккуратно, словно были сделаны из золота.
В ожидании Бориса мы компенсировали вынужденную диету в Катманду, вкусив некоторые из многочисленных сортов мороженого, которое также прославило итальянских шеф-поваров этого ресторана.
В тот вечер Борис так и не появился. Я не был особенно удивлен этим, т. к. он никогда не отличался пунктуальностью. Даже в отеле Ройэл он редко появлялся в оговоренное заранее время. Теперь, когда он, вероятно, находился в сотнях километров от нас, я был уверен, что он уже не приедет. Не было сомнения, что случилось что-то непредвиденное, например, пожар в отеле, или, что более вероятно, неожиданно к нему приехал какой-нибудь старинный друг из Китая или Одессы.
На следующий день в обеденное время я вновь направился в ресторан Фирпо и по красному ковру поднялся на второй этаж.
— Вы не знаете, приехал ли г-н Лисаневич? — испытующе спросил я метрдотеля.
Он окинул меня бесстрастным взглядом.
— Г-н Лисаневич из Катманду, — пояснил я.
— Так вы имеет в виду г-на Бориса! А что, вы ждете его?
— Да.
В ту же минуту метрдотель быстро прошел через отделанную хрусталем дверь в большой обеденный зал. Там, за обедом сидело не менее сотни нарядно одетых людей, многие из которых были в летах. Их обслуживали официанты в тюрбанах, из-за чего казалось, что в этом мраморном зале, с его хрустальными люстрами напоминавшем венецианский дворец, проходит бал-маскарад.
Стоя у двери, я ожидал, что метрдотель вернется вместе с Борисом. Но, к моему удивлению, он поспешно вернулся с управляющим и целой группой людей, и не успел я узнать, в чем дело, как мне пришлось пожимать десятки рук и провести небольшую пресс-конференцию.
Все в один голос спрашивали меня, когда приезжает Борис и где он остановится. Словом, поднялась целая буча, что свидетельствовало о невероятной его популярности, которую нисколько не притупило уединение Бориса в Катманду.
А минут десять спустя я был спасен от дальнейших объяснений самим Борисом, появившимся, когда я вел оживленную беседу с его друзьями в баре. Все мы были приличествующим образом одеты в темные костюмы с галстуками и маленькими глотками попивали бренди, когда с триумфом появился он в пестрой походной безрукавке, которая выглядела, по меньшей мере, странно, тысячекратно отражаясь в солидных зеркалах ресторана. Так прибыл Борис.
Я заметил в нем еще кое-что, резко контрастировавшее с поведением присутствовавших. Среди них были чайные плантаторы из Ассама, горько жаловавшиеся на нынешнее катастрофическое положение индийской экономики, менеджеры крупных фирм, отчаянно пытавшиеся вывезти свои капиталы из Индии, продать свои огромные виллы в Элипоре и вернуться «на родину» в Англию.
В разговоре с ними постоянно слышалось напоминание о «славных прежних днях», и меня удивило, что представители индийской элиты больше всех критиковали нынешнее правительство и жалели о прошлом Калькутты. Сначала я не мог понять причины этих жалоб, т. к. Калькутта казалась такой большой и современной по сравнению с Катманду, а жизнь в ней была гораздо роскошнее, чем в Европе, по крайней мере, для немногих избранных.
Но, приглядевшись к городу поближе, я заметил, что все его учреждения понемногу приходят в упадок. Город дворцов превращается в город призраков. Те, кто здесь остался, казались удрученными. И среди этих людей лишь Борис выделялся динамичностью и энтузиазмом. Он выглядел лет на десять моложе всех окружающих лиц его возраста и никогда не ныл о прошлых днях.
Тут же в ресторане Борис договорился о том, чтобы нам выдали билеты на послеполуденные скачки. Таким образом, мы получили возможность посетить аристократический королевский конноспортивный клуб. Все это было сделано без затруднений, т. к. и секретарь и президент клуба были близкими друзьями Бориса.
В черном лимузине секретаря клуба мы проехали через майдан к большим кованым чугунным воротам клуба. В нем сохранялся дух величия Калькутты периода ее расцвета. В судейской ложе ипподрома все приветствовали Бориса как старинного друга, которого им крайне недоставало. Нам разъяснили программу скачек и, просматривая список владельцев рысаков, я с удивлением обнаружил, что среди них часто встречались фамилия премьер-министра Бутана Джигме Дорджи и фамилии многочисленных магараджей.
На трибунах пестрели нарядные сари и элегантные платья от ведущих парижских кутюрье. Я с удовольствием отметил, что моя приятельница Тесла Дорджи, супруга бутанского премьер-министра, превосходила всех прочих дам своим длинным, весьма современным и элегантным платьем из тибетского шелка.
И все же в атмосфере, царившей на ипподроме, было ощущение какой-то ностальгии, и я легко мог представить себе еще более поразительное значение, которое имели такие ассамблеи в те дни, когда магараджи еще были во главе штатов размером в небольшие европейские государства. Как кто-то довольно вульгарно заметил: «Теперь мы даже не можем ввозить лошадей из Англии! Это же, как вы понимаете, связано с иностранной валютой!».
Конечно, это было не единственной и не самой обоснованной жалобой из тех, что я слышал, но в ней ясно прослеживалась тоска о том пике роскоши, который верхние слои калькуттского общества знавали в те дни, когда эти же самые и многие другие люди с энтузиазмом корпели в Клубе-300 над каталогами породистых рысаков, лучших из которых они приобретали в Ирландии и Англии, откуда их везли за тридевять земель по морю ради развлечения новых владельцев на скачках по выходным дням.
Теперь, когда вместе с Борисом я обходил места былых достопримечательностей города, те дни ушли в Лету.
* * *
Это произошло более тридцати лет назад, в 1934 г. в то время, когда у Бориса и Киры был первый ангажемент в столице Бенгалии. Тогда Борис впервые упомяянул в разговоре с видным представителем «сливок» калькуттского общества Алленом Локартом (позднее ставшим сэром Алленом Локартом), что его удивляет тот факт, что во втором по значению городе британской империи нет приличного места, куда можно было бы пойти после двух часов дня, когда в учреждениях заканчивается работа.
— А почему бы вам не попытаться учредить такой клуб? — предложил Локарт.
Несколько дней спустя в Фирпо, где выступал Борис, он встретился с одним из калькуттских богачей Дж. К. Махиндрой, служившим менеджером по сбыту крупнейшей фирмы Тата, бывшей торгово-промышленным гигантом Индии. Ее владельцем и главой был знаменитый парс из Бомбея г-н Дж. Р. Д. Тата, мультимиллионер, чье огромное состояние складывалось из дивидендов, получаемых в таких отраслях, как авиаперевозки, металлургическая промышленность и разнообразная торговля. Ему-то и еще одному богатому джентльмену д-ру Рао Борис предложил учредить клуб для европейской и индийской элиты. Эта идея воплотилась в жизнь после возвращения Бориса из Китая.
В 1936 г. Борис приехал на уик-энд в Калькутту из Муссури. Его мать прислала ему письмо из Франции (где жила с сыном Александром после эмиграции из России в 1928 г.), в котором настоятельно просила его встретиться с дальним родственником семьи Джоном Уолфордом. Г-н Уолфорд, давно живший в Калькутте, был директором имевшей высокую репутацию пароходной фирмы «Блэкер и Ко».
В итоге, приехав в субботу в Калькутту, Борис направился на ипподром, где и встретился с Джоном Уолфордом, который представил его ряду представителей городской элиты. Они обсудили вопрос об учреждении клуба. Уолфорд договорился с Дж. К. Махиндрой встретиться за ужином у Фирпо в тот же вечер. После скачек Уолфорд подвез Бориса в отель Грейт Истерн, где нашему герою пришлось одеть «черный галстук», без которого нельзя было обойтись в такого рода делах.
Выходя из такси, Борис умудрился прищемить дверцей руку. От боли он не успел даже застонать, как водитель, заметив, что дверца приоткрыта, попытался захлопнуть ее, вторично больно защемив Борису пальцы.
Таким образом, рождение Клуба-300 в тот вечер было в прямом смысле болезненным, т. к. обсуждая свой план с Дж. К. Махиндрой, Борис держал свои пораненные пальцы в стакане со льдом, который прятал под столом.
Тем не менее, по-видимому, обсуждение было плодотворным. Махиндра увлекся идеей Бориса и предположил, что при содействии друзей сумеет найти поддержку такому предприятию, которое многим показалось бы глупым, т. к. речь шла не об учреждении еще одного европейского клуба, которых в городе и так хватало, а смешанного индо-британского.
В Калькутте в то время было больше клубов, чем в любом другом городе региона. Если в Англии функционировало множество частных клубов, то в Индии и британских колониях их было еще больше. Известный историк Г. У. Форрест отмечает, что в Индии «англичане, к сожалению, подражают роскошному стилю жизни знати империи моголов, и эта роскошь и великолепие стали рассматриваться как необходимость».
В числе самых знаменитых был Бенгальский клуб, элегантное заведение на Чоуринги. Членство в клубе дозволялось только «барра сахибам» (белым господам). Рациональный и традиционалистский, этот клуб никогда не позволял женщинам вторгаться в его степенную обитель, а когда по случаю его столетнего юбилея женщин все же пригласили, группа старейших его членов выбыла из клуба, с омерзением отнесясь к тому, что их святилище будет осквернено слабым полом. Это было заведение, предназначенное только для белых, и не могло быть и речи о допуске индийцев, какими бы богатыми и влиятельными они не были.
Что касается королевского конноспортивного клуба, куда Борис сводил нас, то это было также сегрегированное учреждение. Будучи одним из богатейших, он получал значительные средства, имея процент от контрольного пакета акций ипподрома. До появления ирландских тотализаторов клуб играл в лотерею на Дерби, и пулька тотализатора калькуттского клуба составляла несколько сотен тысяч английских фунтов. Получая по десять процентов со всех ставок, конноспортивный клуб накопил весьма приличные средства.
Имелся также Сатедэй-клуб для молодых людей из крупного купечества. Отбор членов клуба был очень скрупулезным, и в членстве категорически отказывали не только индийцам (об этом не могло быть и речи), но и мелким торговцам любой расы. В то время крупное купечество и мелкие торговцы составляли четко определенные слои в многослойном «пироге», составлявшем калькуттское общество.
Высшим слоем городского общества были гражданские служащие, имевшие свою собственную иерархию в зависимости от занимаемой должности. В отсутствие вице-короля номером один был губернатор Бенгалии. К этому же слою относились «барра сахибы», представленные состоятельными владельцами и директорами крупных фирм. За этой группой следовали армейские офицеры и крупное купечество. Ниже рангом стояли мелкие торговцы, хозяева магазинов и отелей.
С самого своего основания Калькутта имела четко стратифицированное общество, а у некоторых самых первых генерал-губернаторов был даже свой двор, с таким же строгим протоколом, каким отличались дворы германских княжеств в период до Бисмарка.
В числе других клубов стоит упомянуть Клуб Толлигани, щеголявший полем для игры в гольф и беговой дорожкой на территории великолепного парка, вокруг которого громоздились городские трущобы. Само существование этого клуба «только для белых» в таком месте было оскорбительным для всех индийцев, богатых и бедных, настолько резко
контрастировала роскошь его садов и обслуживания с развалюхами, окружавшими аккуратные газоны клуба.
Нет нужды говорить, что все эти заведения обслуживало огромное число слуг в тюрбанах и прочего персонала. Ни один из клубов не допускал приема индийцев, кроме Калькуттского клуба, куда не допускались только женщины.
Но Борис, обладавший удивительной способностью пробуждать в людях энтузиазм, заразил друзей своей инициативой. Было решено назвать новое учреждение «Триста», имея в виду, что раз Калькутта — второй город Британской империи, а в Лондоне имеется знаменитый «Клуб-400», то, следовательно, калькуттский должен называться «Клубом-300». Поскольку цифра 400 в Лондоне означала число членов, то предполагалось, что калькуттский клуб будет еще более эксклюзивным, чем лондонский.
Дж. К. Махиндра представил Бориса местному адвокату Е. Л. Уоттсу, являвшемуся президентом более чем шестидесяти фирм. Г-н Уоттс составил устав клуба, который должен был стать частным заведением, финансируемым небольшой группой бизнесменов до того, как будет акционирован его членами. В качестве членов-основателей были предложены, помимо Аллена Локарта, хорошо известные представители калькуттского общества Тоби Кемпбел, Пэтси Уоррен и Мишель Леве, пришедшие в восторг от такого революционного начинания.
Было решено, что клуб будет не только иметь смешанный евроазиатский состав, но и функционировать круглосуточно, что было серьезной новацией для города, в котором, как и в Англии, большинство закусочных и питейных заведений закрывалось в два часа дня, что сравнительно рановато для тропического климата.
Борис немедленно начал подыскивать подходящее здание для клуба. В центре города было немало солидных зданий, но ни одно из них не отвечало требованиям, предъявляемым Борисом. В его богатом воображении рисовалось такое место, которое было бы не только роскошным, но и поистине уникальным и хорошо приспособленным для целей нового клуба.
Неожиданно он нашел то, что искал. Это был большой дворец, уникальный как по импозантности, так и по истории основания. Это здание, которое в городе именовали «Безумием Филиппа», уже в течение многих лет пустовало. Оно было воздвигнуто одним из трех знаменитых «строителей Калькутты», человеком, чей эксцентричный характер стал легендой.
В 70-е годы XIX века в Калькутту приехали трое молодых честолюбивых армян. Без гроша в кармане эти самоуверенные молодые люди заключили между собой пари: кто из них, разбогатев, воздвигнет в городе самое экстраординарное здание. Все трое друзей в той или иной манере занялись строительством или стали агентами фирм, занимающихся недвижимостью, и все трое взяли себе английские фамилии и стали миллионерами.
Один из них — Дж. К. Голстон, построивший гигантский особняк, именуемый Голстон Парк, позднее ставший резиденцией баснословно богатого хайдарабадского низама. Голстон построил еще ряд особняков на главной улице города Парк-стрит и стал королем калькуттской недвижимости, пока спекуляции не привели его и двух его компаньонов к банкротству.
Второй армянин, взявший фамилию Стивенс, построил и в течение некоторого времени был владельцем Гранд отеля, в то время крупнейшего в мире. Сегодня этот отель занимает гигантский квартал на Чоуринги. Долгое время это был единственный отель, в котором на каждого клиента приходилось по двадцать лиц обслуживающего персонала, а к каждому номеру-люкс примыкала прихожая, в которой у дверей клиента спали несколько посыльных.
Что касается третьего друга — Филиппа, то он успел неплохо нажиться, занимаясь недвижимостью и торговлей углем, прежде чем начал строительство упомянутого выше дворца «Безумие». При жизни он отличался удивительно экстравагантными поступками. К примеру, он сконструировал паровой автомобиль в форме гигантского лебедя.
В течение некоторого времени Филипп развлекался катанием на нем по городу, пока власти не были вынуждены запретить ему эти прогулки, т. к. это вызывало массовые волнения. Следует сказать, что гигантский лебедь на колесах часто делал остановки, выпускал пар из ноздрей, начинал дрожать, гудеть и, наконец, нес яйца из чистого золота, из-за чего огромные толпы людей нетерпеливо следовали за ним. Сегодня этот чудо-автомобиль выставлен в одном из музеев Бомбея.
У Филиппа была любовная связь с красивой молодой леди. Свой знаменитый мраморный дворец «Безумие» он построил для нее. Но, к сожалению, накануне свадьбы его невеста убежала с рядовым солдатом. За многие годы Филипп потратил значительную часть своего состояния на детективов, пытавшихся разыскать ее, пока, наконец, не отказался от поисков и не удалился от дел в свой дворец «Безумие» на Театр-роуд, где в двенадцати апартаментах поместил двенадцать девушек разных национальностей. Раз в неделю он устраивал холостяцкие вечеринки, в ходе которых в залу на больших серебряных подносах в виде смачной приправы вносили двенадцать прелестных девушек.
В конечном счете, Филипп разорился и умер в доме для умалишенных. Все три армянина потеряли б?льшую часть своих богатств, когда поддержали спекуляции Голстона с недвижимостью. Сам Голстон перешел в своей деятельности все границы и после Первой мировой войны был объявлен банкротом. Стивенс покончил с собой, но Голстон прожил до 1948 г. и был популярным старичком, до самой смерти бывшим завсегдатаем ипподрома.
Здание с такой интересной историей было именно тем, что подыскивал Борис. Осмотрев все четыре этажа мраморного дворца и огромный сад на его территории, он решил, что Клуб-300 во что бы то ни стало должен разместиться именно там.
Театр-роуд — улица, на которой возвышается дворец «Безумие Филиппа», — расположена под прямым углом к майдану и, как ни странно, тянется до самого собора. Всегда испытывая тягу к грандиозности, Борис нисколько не был смущен размерами огромного здания. Конечно, этот дворец не напоминал членам клуба родной очаг. Массивное, прямоугольное здание размером с целый квартал офисов, с газонами, за которыми ухаживали как в викторианские времена, оно скорее напоминало крупный банк, перенесенный в чудесный сад.
Со своим впечатляющим, массивным порталом, обрамленным огромными фонарями из кованого чугуна, освещавшими пролет ступеней, ведущих в мраморный зал, это строение было достойно «города дворцов».
«Это как раз то, что мне нужно», — подумал Борис, уже представлявший себя королем в этом замке.
После недолгих переговоров 6 декабря 1936 г. был подписан договор об аренде здания, и клуб должен был открыться ровно через двенадцать дней, 18 декабря. За этот короткий срок Борис предполагал превратить дворец в респектабельное заведение: перестелить паркет, оборудовать кухню, нанять персонал, подыскать шеф-повара и музыкантов и добиться достаточно привлекательного имиджа нового клуба, чтобы гарантировать его успех.
С характерной для него энергией, он сумел совершить этот невероятный подвиг. Целая армия плотников, каменщиков, водопроводчиков и штукатуров немедленно приступила к работе. Было закуплено и установлено необходимое оборудование для кухни и ресторана. Были наняты повара, бармены, официанты и посыльные.
С детства будучи сам гурманом, Борис был полон решимости добиться того, чтобы блюда, подаваемые в клубе, были поистине эпикурейскими. Поскольку в городе не было по-настоящему талантливого оркестра, он нашел двух пианистов и барабанщика и научил их играть в унисон. Подобного ансамбля еще не бывало, зато такая необычная комбинация музыкантов, по крайней мере, отличалась крайней оригинальностью.
К открытию Клуба-300 не менее шестисот гостей, включая большинство магнатов и самых популярных и влиятельных людей Калькутты, приняли приглашение посетить его.
Гостей ожидали в 11 часов вечера, но к ужасу Бориса сад клуба в 6 часов вечера выглядел наподобие какого-нибудь двора мастерской, настилка паркета в бальном зале не была завершена, плотники все еще устанавливали стойки двух баров и монтировали мебель. В 8 часов вечера все были в панике. Борис носился по всему зданию, заставляя привыкших к медлительности бенгальских мастеров ускорить работу, а в то же время непрерывно звонил телефон: новые члены клуба запрашивали адрес, а друзья Бориса спрашивали, нельзя ли привести с собой несколько больше гостей, чем планировалось.
И, наконец, трудно поверить, но когда стрелки часов подошли к одиннадцати, все недоработки были устранены, и Борис поспешил привести себя в божеский вид, чтобы приветствовать гостей у парадного входа.
Вскоре после половины двенадцатого пожаловали первые гости, за которыми последовала длинная вереница лимузинов, в которых прибыли самые именитые люди Калькутты: служащие, спе
VIII. Тигр – охотник на женщин
На третий день нашего пребывания в Калькутте Борис захватил меня в район Алипора, где хотел познакомить со своим лучшим другом Бхайей, магараджей Куч Бихара. Когда-то его резиденция Вудлендс занимала несколько десятков акров в этом жилом районе. Позднее часть его земель была продана. Тем не менее, роскошный дом магараджи производит большое впечатление, а рвение слуг, которые опрометью бросились открывать дверцы машины, все еще свидетельствовало о принадлежности нашего хозяина к «королевской» знати и о его высоком положении.
Было бы нелегко рисовать анахронистическую картину магараджи и его владения. Исходя из детских представлений, я ожидал встретить потентата в тюрбане, а на деле встретил изумительно красивого человека, недавно перешагнувшего за сорок, или, по крайней мере, мне так показалось.
Дом, отделанный в самом современном виде, свидетельствовал о потрясающей роскоши. Управительницей в нем была элегантная и очень красивая молодая англичанка, жена Его Высочества. Здесь ничто не напоминало о феодальной строгости дворцовой жизни в Непале.
Магараджа, блестящий и веселый человек с безукоризненным итонским английским, был явно настоящим аристократом. Единственной экзотической ноткой, — которую я постоянно замечал с тех пор, как приехал в Индию и Непал, — были охотничьи трофеи — чучела голов крупных зверей и ковры из тигриной шкуры. Все это напоминало о том, что в Индии есть исключительная возможность заняться спортом королей и принцев — охотой на тигров.
Маленький тигренок, заползший в гостиную, пока мы утоляли жажду, свидетельствовал о том, что трофеи, украшающие дом, не просто напоминают об ушедших днях. Настоящий любимец семьи, малыш-тигренок заставил меня забыть, как свирепы и страшны тигры, и что охота на них — одна из самых рискованных и волнующих, и все еще достаточно широко практикуется и в настоящее время.
Хотя население Индии составляет 475 миллионов1, значительную часть ее площади занимают джунгли и болота. Даже там, где эти земли обитаемы, имеется масса дичи, т. к. туземцы не имеют права убивать диких животных,
_____________________________________
1 В начале XXI века — около 1 миллиарда
да у них для этого нет и средств. Широко известные рассказы о зверях-людоедах легко объяснимы тем фактом, что в густонаселенных районах обитает поразительное множество тигров и леопардов.
До того, как охота в Индии стала спортом, ею занимались раджи и вельможи высокого ранга по нижайшей просьбе местных крестьян избавить их местность от зверя-людоеда или особо опасного зверя, зарезавшего много скота.
Впоследствии охота на тигров стала очень популярной и в качестве развлечения знати заменила собой такой распространенный у них прежде вид спорта, как охота с прирученными гепардами, любимое занятие великих могольских императоров. Так же как европейская знать обожала охоту на оленей (из истории Франции известно, что при этом три короля погибли, упав с лошади), индийские вельможи занимались охотой на тигров.
В чащобах или саванне они практиковали охоту на слонах. Удобно устроившись на спине гигантского животного в прямоугольном коробе типа паланкина, они могли передвигаться по непроходимым местам. Как нынешняя аристократия воодушевленно держит чистокровных рысаков, так многие магараджи гордились тем, что держат большое число хороших охотничьих слонов.
В некоторых районах Индии слон все еще считается священным животным. Великого индийского бога Ганеша, покровителя домашнего очага и советчика во всех начинаниях, изображают с головой слона, животного, почитаемого за его ум.
Во всех религиозных и государственных процессиях и церемониях участвуют слоны, покрытые великолепной, часто украшенной драгоценными камнями попоной. Слонов не только покрывают шелками и бархатом, но и раскрашивают, превращая их в легендарных разноцветных чудовищ.
Для Бориса, как и в прошлом с членами Клуба-300, главным предметом разговора является охота. До войны зимой на каждый уик-энд любимым времяпрепровождением калькуттских бизнесменов была охота на бекасов в окрестностях города. Там было так много этих маленьких быстрокрылых птиц, что охота на этих пернатых всего в каких-то восьми километрах от центра Калькутты была очень привлекательным занятием.
До войны жизнь Бориса в этом городе была приятной и спокойной. Почта в Европу уходила по морю в пятницу утром, а после полудня почти все офисы в этот день закрывались. Борис обедал у Фирпо или у Пеллити, где купечество собиралось, чтобы в приятной обстановке завершать последние сделки за неделю. А вечером он либо был на концерте у Фирпо, устраивавшемся на галерее ресторана с видом на майдан, либо шел в популярный клуб Толлигани, хотя этот клуб был особенно популярен за практиковавшийся там «гольф с завтраком». На эту забаву приходили на заре, до того как жара даже англичанам помешает вольготно ходить по полю.
Теннис и гольф занимали послеполуденное время Бориса до вечерних коктейлей и приемов, посетители которых обычно завершали день в Клубе-300, где по субботам развлекались до самого утра. У Бориса оставалось совсем мало времени для того, чтобы вздремнуть, т. к. в половине первого начинался первый забег на ипподроме или стипльчез на беговой дорожке в Толлигани в период муссонов. Единственным отклонением от этой приятной рутины служили вылазки в глушь страны для охоты на крупную дичь.
В Лаосе Борис уже познакомился с некоторыми видами элитарной охоты, практикуемой в Юго-Восточной Азии, но с еще б?льшим воодушевлением он выехал с магараджей Куч Бихара на свою первую большую охоту на тигров в Индии в 1939 г.
С той минуты, когда он сошел с поезда в Куч Бихаре и вошел в ворота дворца, у него возникло ощущение, что он попал в средневековый замок. Вокруг сновали слуги, прибывали следопыты с докладами о ситуации в джунглях. Бхайя отдавал короткие указания о времени выхода на охоту, и сию же секунду сотни людей отправлялись в буши, чтобы устроить лагерь.
Эти охотничьи лагеря в Индии не имели ничего общего с простенькими стоянками, с которыми Борис познакомился в Индокитае. В некоторых палатках была такая роскошь, как горячая и холодная водопроводная вода, удобная мебель и ковры вместо земляного пола. Для охоты магараджа нанимал десятки погонщиков слонов, охотников и следопытов.
Никакими словами нельзя описать напряженную атмосферу в стане охотников перед облавой. Как только охотники докладывали, что выследили тигра, лагерь преображался. Все как загипнотизированные молча выслушивали описание следов зверя. Без промедления составлялся план действий. Магараджа отдавал распоряжения о расстановке слонов. Огромные животные тяжелой поступью выступали из лагеря, а гости занимали места на своих опустившихся на колени слонах и приглушенными голосами обсуждали шансы на добычу желанного трофея.
Когда Борис добрался до места, где был привязан обреченный на расправу буйвол, его волнение утроилось. Следы вокруг были немым свидетельством трагедии, разыгравшейся прошедшей ночью, когда тигр загрыз буйвола. Можно было легко различить отпечатки мягких лап этой большой кошки, кружившей вокруг приманки, пока не настал момент атаки. Земля была залита кровью, а по широкой полосе можно было судить о том, в какую сторону тигр утащил свою жертву.
Охотники показали на густую чащобу, которую вскоре должны были окружить загонщики. Где-то там, в прохладной тени, в тот момент наверняка лежал царь джунглей.
Затем началась облава. Треск ломающихся древесных веток и кустарников показал направление движения слонов-загонщиков. Сидя на мощном слоне с длинными бивнями, Борис внимательно наблюдал, выжидая появления свирепого зверя. Момент ожидания является самым волнующим и притягательным за всю охоту. Все чувства обостряются, каждый звук или шевеление заставляют вздрагивать от нетерпения. Загонщики, передвигающиеся на слонах, перекликаются друг с другом, обезьяны с визгом разбегаются, а за ними быстрой рысцой следуют грациозные фигуры пятнистых оленей.
Вот слоны-загонщики уже приближаются, становятся видны их хребты над высокой травой, в которой они перемещаются, как тяжело нагруженные корабли в бурном океане. Затем из подлеска внезапно появляется тигр, шагающий медленно и величаво, в ярости колотя хвостом из-за того, что его покой посмели потревожить. В этот момент он замечает слонов и замирает на месте. Это та самая доля секунды, когда надо стрелять, т. к. иначе тигр умчится, как стрела. В охоте на тигра именно этот момент делает ее самым привлекательным видом спорта.
Борис прицелился и выстрелил. Тигр, оскалившись, рванулся вперед, затем грузно упал на землю. Первая облава завершилась, Борис добыл свой трофей.
Организация облавы — не простое дело. Малейшая оплошность со стороны загонщиков может оказаться гибельной для охотника.
За этой первой охотой последовала целая серия охотничьих вылазок, в которых Борис принимал участие. В джунглях он чувствовал себя в своей стихии, и даже сегодня его друзья считают Бориса одним из самых лучших охотников из тех, кого они знавали. Видимо, он обладает каким-то шестым чувством охотника на крупную дичь и памятью, позволяющей ему запоминать каждый уголок джунглей.
Во время охоты он становится напряженным и уже не тратит время на разговоры, шутки или бездумные замечания. Целиком сосредоточившись на поиске дичи, он становится неустанным стратегом, настоящим фанатиком этого дела.
В Индии практикуются самые разнообразные методы охоты на тигров. Борис перепробовал их все: выслеживал дичь пешком, на слоне и охотился со стационарной платформы. Стрельба с платформы — наименее спортивный метод. Для этого к столбу привязывают буйвола и ждут, пока тигр не зарежет привязанное животное. Когда сообщают, что тигр сделал свое дело, на близлежащем дереве устраивают платформу. Охотник забирается туда к вечеру, т. к. тигры редко возвращаются к туше убитого ими животного среди бела дня. Вполне вероятно, что, переварив съеденное предыдущей ночью мясо, тигр вновь вернется к этому месту перед заходом солнца. Охотник молча сидит и ждет. До появления зверя могут пройти многие минуты, и даже часы. Такая охота не очень-то спортивная, хотя обычно охотник добывает свой трофей.
Один знакомый Бориса, богатый магараджа, отличавшийся эксцентричностью, устраивал охоту с привадой на широкую ногу. В его индийском штате проходила дорога протяженностью 50—60 километров. Через каждые два километра он устраивал платформу, у которой привязывал к столбу козу или буйвола. К вечеру магараджа садился в машину с встроенным холодильником, куда ставил шесть бутылок содовой и два литра виски (таков был его вечерний рацион), и фонарем. Таким образом, обеспечив себе все удобства, Его Высочество отправлялся в путь и отстреливал зверей на приваде. Его личный рекорд на такой, с позволения сказать, охоте составил семнадцать леопардов и одного тигра за один вечер.
Однажды Его Высочество сидел на плохо сколоченной платформе на высоте около шести метров. Внизу лежал зарезанный тигром буйвол, а в руках магараджи была двустволка калибра 0,577. Через некоторое время появился тигр. Магараджа прицелился и выстрелил. Неожиданно выстрел произошел сразу из двух стволов. В результате убитый тигр упал по одну сторону свалившейся на землю платформы, а полумертвый магараджа — по другую.
Когда несколько недель спустя этот магараджа приехал в Калькутту и зашел в Клуб-300, он отдал бракованное ружье Борису с просьбой отремонтировать его. Борис отнес его в Мэнтон, лучшую оружейную мастерскую Калькутты. Забрав отремонтированное оружие, Борис поехал опробовать его и, к счастью, сделал это не с вышки.
«Я прицелился и выстрелил, — рассказывал он, — и меня буквально подняло в воздух и опрокинуло назад, хотя я и был готов ко всему. Оказалось, что выстрел снова произошел сразу из двух стволов одновременно».
Будучи в Индии Борис имел возможность испробовать самые лучшие в мире виды ружей от 22 калибра до крупнокалиберных штучных дробовиков. У магараджи Куч Бихара имеется прекрасная коллекция ружей — от комбинированного гладкоствольного нарезного двадцатичетырехкалиберного под пулю и дробь до редкого четырехкалиберного с нарезным стволом.
У дедушки магараджи, отличавшегося богатырским телосложением, была четырехкалиберная двустволка штучного изготовления специально для него. Она была такой длинной и тяжелой, что ее могли поднять только одновременно два человека нормального телосложения. Именно магараджа Куч Бихара прославил свой штат как место для «большой охоты». В своей книге, озаглавленной «Тридцать семь лет охоты на крупную дичь», магараджа перечисляет невиданное количество тигров, медведей, носорогов, пантер и диких буйволов, добытых им или его знатными гостями, в числе которых были представители высшей знати Европы и Востока, включая князя Эстергази, лорда Лэнсдауна, лорда Гамильтона, князя Кристиана Виктора, принца Ханса Генри из Плесси и др.
Высокая репутация охоты в этом штате базировалась также на большом числе прекрасно обученных слонов, принадлежащих местным магараджам. В Куч Бихаре, Ассаме и Дуарсе пешая охота практически невозможна, т. к. слоновая трава там вырастает высотой до 6—10 метров. Естественно, что слонам уделяется большое внимание. Они доживают до шестидесяти лет. У каждого есть своя кличка и родословная.
В целом, различают четыре типа слонов: «таскеры» — крупные экземпляры с массивными бивнями, на спины которых водружают тяжелые паланкины из дерева и плетенки; «макна» — самцы без бивней; «кунке» — быстрые и проворные; и «чакна» — самцы без бивней, но с большой головой. Всех прирученных слонов называют «хати», а диких слонов в Ассаме называют «банува».
Когда Борис впервые попал в Куч Бихар, в стойлах магараджи было около семидесяти слонов. Слонов, которые не несут паланкины, покрывают попонами и большими, набитыми соломой из джута матрацами, закрепленными перекинутыми через живот толстыми тросами. У магараджи был один слон, который резким трубным звуком подавал сигнал о близости тигра.
Потревоженные шумом, производимым загонщиками или слонами, тигры могут без колебаний напасть на последних и нанести им когтями глубокие раны, одновременно впиваясь зубами в кожу. Чаще всего слоны выходят из такой схватки победителями, но страдают от жестоких ран и потери крови. Слонов выручают их размеры. Им бывает достаточно сделать кувырок, чтобы задавить противника или поднять тигра хоботом и ударить о древесный ствол. Иногда он пинает тигра, с удивительной скоростью бежит за ним и затаптывает до смерти своими гигантскими ногами, а затем встает на колени и давит его головой и бивнями. И все-таки тигры являются опасными противниками даже для слонов.
Старые или охромевшие тигры, подраненные охотниками, обычно становятся людоедами. О них ходят бесчисленные легенды, многие из которых характерны преувеличениями. Но факт остается фактом, что тигры-людоеды встречаются довольно часто, и каждый из них вполне может убить двух-трех человек, а чаще всего и больше. Тигр, ставший людоедом, если есть такая возможность, начинает питаться исключительно человечиной. А поскольку взрослый тигр прожорлив, то его жертвы могут исчисляться десятками.
Коренное население Индии — это слишком бедные и невежественные люди, не имеющие сил и средств положить этому конец. Более того, тигры-людоеды способны проходить большие расстояния и находить новые жертвы на окраине тех деревень, где информация о них еще не распространилась. Людоедами становятся не только тигры, но и пантеры, которые еще более опасны, т. к. преследуют крестьян вплоть до самых хижин.
В 1939 г., охотясь в штате раджи Бамры, юго-западнее Калькутты, Борис сумел выследить тигра-людоеда. Он давно мечтал об этом. Дело было так. Известие о нападениях тигра-людоеда в соседней деревне пришло во дворец раджи в пять часов дня. Борис немедля поехал в эту деревню. В то утро тигр убил трех женщин. Это была типичная индийская деревенька с хижинами из самана, некоторые из которых покрыты соломой, другие — тонкой гончарной плиткой.
По приезде Борис застал всех жителей деревни в глубочайшем трауре. Их стенания можно было услышать издалека. Стояла удушливая жара, и поскольку вода в большинстве колодцев высохла, три женщины пошли постирать белье в лесном родничке за три километра от деревни. Несколько часов спустя проходивший мимо водоема крестьянин нашел двух женщин мертвыми. Ударом лапы тигр разодрал им затылки. Прибежавшие крестьяне нашли следы крови, из чего сделали вывод, что была еще одна женщина, которую тигр уволок с собой.
На следующее утро перед восходом солнца Борис разыскал местного жителя, хорошо знавшего окрестности, и, пройдя мимо рыдавших у погребальных костров женщин, они направились к роковому родничку. Там они осмотрели пятна крови и следы, оставленные тигром, утащившим свою жертву в лес.
Деревню окружали небольшие холмы с пологими склонами, покрытыми соляными деревьями и бамбуковыми рощами. В разгар жаркого сезона значительная часть леса и подлеска выгорела, отчего видимость была вполне приличной. Идя по следам тигра, Борис и туземец вскоре обнаружили страшно изуродованные останки третьей женщины. Ее грудная клетка была разорвана, ребра обглоданы, руки и ноги объедены до костей, а голова превратилась в бесформенную массу окровавленной плоти.
Борис отвел взгляд от отвратительного зрелища и осторожно отошел в сторону — осторожно, потому что знал, что тигр должен быть недалеко, где отдыхает и нагуливает аппетит, чтобы затем доесть эти ужасные объедки.
Вокруг царило безмолвие. В мареве было видно, как волны жаркого воздуха перекатывались через побуревшие травы подлеска. Борис пошел крадучись вокруг холма, на котором они нашли останки. Сердце молотом билось в его груди от возбуждения. Ему еще не приходилось встречаться с тигром-людоедом, и он понимал, что в глазах этого зверя он был всего-навсего еще одной порцией еды.
В отличие от других тигров, которых он выслеживал пешим порядком, этот при виде людей не стал бы уходить, а, скорее всего, сразу же напал, как те, которые часто кидались на слонов Куч Бихара.
«Внезапно, — вспоминает Борис, — я заметил тигра, лежавшего среди высоких бамбуковых деревьев примерно в шестидесяти метрах выше меня. У меня был пятизарядный маузер. Я прицелился и выстрелил, но пуля зацепила ствол бамбука и отклонилась. Тигр вскочил на ноги и помчался от меня вверх по холму. Не успел он добежать до гребня, за которым исчез бы из виду, как я снова выстрелил. Пуля попала ему в заднюю часть спины, но я не знал, был ли он в смятении, или взбешен. Он резко развернулся и вновь побежал, но на этот раз вниз по склону, прямо на меня.
Находясь внизу, я мог видеть только его голову. Я прицелился ему в лоб и спустил курок. Однако выстрел не прозвучал — ружье дало осечку. Я поспешно прицелился снова. На этот раз осечки не было, пуля попала ему точно в лоб. Тигр замер на месте, приготовился к прыжку и скользнул вниз в трех метрах от меня. Там он остановился и замотал головой. Я видел, куда угодила пуля, и ожидал, что он свалится замертво. Но он продолжал стоять, мотая головой.
Памятуя об осечке и о том, что у меня в обойме осталась всего одна пуля, я не решился сразу же стрелять. Наконец, через несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, все еще мотая из стороны в сторону головой, он развернулся и пошел прочь. Я быстро зарядил новую обойму и дважды выстрелил, после чего он рухнул на землю бездыханный.
Когда я убедился, что он мертв, мне представилась возможность осмотреть его. Он был огромным, но тощим и костлявым. У него был свирепый вид. Вероятно, в схватке с другим тигром он утратил б?льшую часть хвоста. На всех четырех лапах у него было только по три целых когтя, а в пасти лишь один целый зуб. Не было сомнения, что он стал людоедом из-за старости».
Когда Борис доставил людоеда в деревню, траур жителей тут же сменился праздничным весельем, и в тот же вечер они устроили большую облаву в соседнем лесу, с тем, чтобы Борис добыл им мяса для еды. Облава оказалась исключительно успешной. Из джунглей выбегали целые стада оленей и кабанов. Выбирая только самые крупные экземпляры, Борис подстрелил двух гепардов, кабана, двух медведей, двух антилоп нильгау и ряд других животных. Нильгау — крупная антилопа величиной с лошадь. На хинди нильгау означает «голубой бык». Поскольку быки и коровы в Индии священны, нильгау, благодаря своему названию, охранялись крестьянами и сильно размножились, нанося огромный ущерб посевам.
Приблизительно в 1953 г. власти Индии переименовали эту антилопу из «нильгау» в «нильгора», что означает «голубая лошадь». В результате контрабандисты и охотники с чистой совестью могли добывать это животное.
Подобным образом в Непале относящиеся к семейству коров яки в 1856 г. были объявлены относящимися к семейству оленей, и потому могли входить в продовольственный рацион непальской армии, вторгшейся в Тибет.
Находясь в Калькутте, Борис имел возможность охотиться практически в любом уголке центральной и восточной части Индии. В центральном регионе он часто охотился с раджой Кариа. Там он отстреливал оленей и буйволов, будучи сопровождаем на охоте местными стрелками племен гонд и байга. Эти аборигены являются величайшими следопытами Индии и несравненными охотниками.
В районе Пуна бомбейской провинции Борис часто охотился на леопардов, как и вблизи Куттаки в штате Орисса, где добыл еще одного тигра-людоеда.
До Второй мировой войны процедура получения разрешения на охоту в Индии была довольно простой. Сначала в управление лесов направлялся запрос на разрешение охотиться в определенных участках джунглей, затем при необходимости организовывался наем слонов, после чего, получив разрешение, можно было отправляться в путь.
Но Борису больше всего нравилась охота не с большой компанией, а в одиночку на слоне перед восходом солнца. В это время в джунглях можно встретить много зверей, возвращающихся в свои логова. Слышится многоголосое пение птиц и царит оживление, предшествующее наступлению жаркого дня. В один из таких дней слон, на котором ехал Борис, внезапно остановился и задрожал. Погонщик, сидевший на шее слона, издал резкий крик: «Мара, мара, сахиб, мара!» («Змея, господин, змея!»).
На тропе перед слоном лежала огромная королевская кобра, самая смертоносная и опасная змея Индии. Хотя для ехавших на слоне людей она была мало опасна, кобра могла напасть и убить своим смертельным укусом самого слона. Ружье Бориса было заряжено дробью номер четыре. Он выстрелил из обоих стволов и расчленил змею надвое. Перед его взором прошло страшное зрелище: обе половинки кобры расползлись по разные стороны тропы.
Просто невозможно описать очарование джунглей на рассвете. Массивные, заросшие мхом стволы деревьев, открытые, болотистые участки, поросшие гигантской слоновой травой, которая колышется на ветру, создавая впечатление гигантского рисового поля. Атмосфера в лагере охотников всегда волнительна, и когда человек остается в джунглях один на один с крупным диким зверем, вполне вероятна ситуация, в которой схватка, несмотря на неравные силы, может окончиться не в пользу охотника.
В декабре 1938 г. к Борису явился швейцарец Холленштайн, его калькуттский друг и заядлый охотник. Он попросил Лисаневича помочь ему застрелить опасного дикого слона, бродившего по джунглям. Департамент лесного хозяйства штата Ассам разрешил отстрел этого слона и даже назначил премию за его голову.
Однако приближалось Рождество, и поскольку в Клубе-300 начиналась предпраздничная лихорадка, Борис не имел возможности отлучиться. Ему против его воли пришлось остаться, в то время как Холленштайн с друзьями швейцарцами, которые были настоящими охотниками, отправился без него.
И все же по прошествии нескольких дней Борис не удержался и, сев на поезд, приехал в лагерь, раскинутый швейцарцами. По прибытии он пришел в ужас, узнав, что Холленштайн погиб.
Оказалось, что его убил тот самый бродяживший слон. Швейцарец ехал на прирученном слоне и напал на его след. Он слез на землю и начал преследовать «бродягу» пешком через густые заросли травы. Выследив мощное взбешенное животное, укрывшееся в чащобе, он выстрелил. Слон рухнул в траву. И когда приблизились остальные члены команды, ехавшие без оружия на слонах, Холленштайн допустил непростительную для охотника глупость: сочтя слона мертвым, он подошел к нему со стороны головы. Не успел он приблизиться, как раненое животное выбросило хобот, загребло его и на глазах беспомощных друзей ударило о землю с такой силой, что он тут же погиб. Не удовлетворившись этим, «бродяга» поднялся на ноги и до неузнаваемости изуродовал несчастного охотника своими мощными бивнями.
Вне всякого сомнения, преследование дикого зверя, сидя на слоне, небезопасно. К примеру, бывают страшные случаи, когда слон попадает на зыбучие пески. Часто случается, что джунгли и саванны Ассама и Куч Бихара уступают место заболоченным участкам, в которых утопает слон. Для слонов такая гибель особенно мучительна, т. к. торчащий из глинистой жижи хобот дает животному возможность дышать еще несколько часов даже после того, как туловище и голова засосаны болотом. Когда слон начинает тонуть в таком топком месте, людям, сидящим на нем, следует проявить особую осторожность, т. к. в состоянии паники слон будет цепляться за что угодно, включая людей, лишь бы подложить себе что-нибудь под ноги и остаться на поверхности.
Еще чаще бывают случаи, когда слон внезапно впадает в бешенство. Тогда возникает вероятность того, что он сломя голову понесется через джунгли, и люди, сидящие на нем, либо сорвутся с его спины, либо разобьются о ветки и стволы деревьев. Падение со слона, помимо прочего, сопряжено еще и с опасностью того, что в панике слон может принять упавшего за тигра и затоптать несчастного до смерти.
К счастью, погонщик обычно узнает о том, что слон может впасть в бешенство по нагноению желез, расположенных за его ушами. Тем не менее, случаи бегства слонов нередки. К примеру, Ингер, вторая жена Бориса, чуть ли не погибла в такой ситуации.
Бывают и более редкие случаи, когда тигру удается схватить человека, охотящегося на него сидя на слоне. Имел место и такой случай, считающийся уникальным в истории охоты на тигров, когда один плантатор, знакомый Бориса, будучи на слоне подвергся самому настоящему нападению тигра. Это был один из страшных эпизодов охоты на тигра, от рассказов о котором волосы встают дыбом. Тот тигр не был людоедом, а лишь был перед этим ранен.
Был и такой эпизод. Один неопытный индиец, чайный плантатор, неудачным выстрелом ранил тигра в окрестностях Пакса Дуара, севернее Куч Бихара, у границы с Бутаном. Посчитав тигра мертвым, он отправил людей за тушей. Когда они вошли в лес, то внезапно подверглись нападению взбешенного зверя. Одного из них тигр сразу загрыз, второго сильно поранил.
На следующий день по просьбе индийца местный чайный плантатор англичанин г-н Пуллэн отправился с двумя слонами и погонщиками на охоту за раненым тигром. Пуллэн с погонщиком ехали впереди, а другой погонщик, непалец, ехал на втором слоне.
Когда они возвращались после безуспешных поисков, тигр внезапно напал на них. Он вспрыгнул сзади на спину первого слона. Пуллэн попытался отогнать тигра ружьем, но тигр схватил ружье зубами и, случайно нажав на курок, привел его в действие. Напуганный выстрелом слон споткнулся и упал, сбросив Пуллэна и погонщика.
От удара Пуллэн потерял сознание, а, придя в себя, обнаружил, что у него сломаны рука и нога, а вторая нога страшно искромсана зубами хищника, который стоял над ним, оскалив пасть. Пуллэн услышал крик своего погонщика и увидел его на дереве в нескольких метрах над собой. Погонщик крикнул ему, чтобы он попытался приблизиться, и тогда он втащит его к себе на дерево. В отчаянии, опираясь на относительно здоровую руку, рана в которой сильно кровоточила, Пуллэн подполз к дереву. Тигр неотступно следовал за ним.
Плантатор обязан жизнью смелому приходу второго слона, чей погонщик, рискуя жизнью, заставил испуганное животное подойти поближе и опуститься на колени прямо перед взбешенным тигром и раненым человеком. Затем непальцу удалось поднять плантатора на спину слона, где тигр не мог его достать. Аптечка и многочисленные швы, наложенные на его израненные конечности, спасли ему жизнь, хотя в Англии он в течение нескольких месяцев провалялся в больнице, где в конце концов ему ампутировали одну ногу. Непальский погонщик получил медаль за храбрость. Нужно ли говорить, что это невероятное приключение является одним из самых фантастических в летописи охоты на тигров.
Хотя друзья Бориса не соглашаются с ним, сам Борис утверждает, что ему никогда не приходилось вступать в настоящую схватку со слонами, тиграми или медведями. Со временем Борис стал еще более увлекаться охотой. В 1958 г. он добыл своего шестьдесят восьмого тигра. Это отнюдь не рекордный результат. К примеру, магараджа Саргуджи, несмотря на преклонный возраст, добыл 1177 тигров, установив мировой рекорд, и все еще продолжает охотиться. Однако таким количеством добытых тигров, как у Бориса, может похвастаться далеко не каждый охотник, в особенности, если учесть, что он не является профессионалом и не имеет тех возможностей, которыми обладают магараджи.
Помимо шестидесяти тигров, включая трех людоедов, Борису принадлежит уникальное достижение, непревзойденное до сих пор: единственный добытый белый леопард — на его счету.
Это произошло на охоте в компании с большим другом Бориса магараджей Думраона, чьи большие имения занимали часть территории нынешнего штата Бихар, простирающегося к западу от Бенгалии, вдоль и к югу от непальской границы.
Начиная с 1938 г. Борис ежегодно выезжал на охоту с магараджей Ассама, не считая многочисленных вылазок с Думраоном из его имения.
Думраон, невысокий, коренастый, веселый мужчина, заядлый, ловкий охотник был знаменит еще и тем, что затеял и выиграл одну из самых долгих судебных тяжб в Индии, а, возможно, и в мире. Один мошенник утверждал, что дед магараджи усыновил его за день до смерти, и потому титул магараджи Думраона по праву принадлежит ему. При поддержке какого-то финансиста обманщик-претендент вел тяжбу в течение сорока пяти лет во всех судах Индии, и, в конце концов, дело было передано в тайный совет
Британии, где был вынесен окончательный вердикт. По иронии судьбы это произошло в 1946 г., т. е. за год до того, как Индия стала независимым государством, и все магараджи и родовитые помещики потеряли свои имения.
В 1942 г. Борис и Кира выехали на охоту с магараджей Думраона и его супругой в Бихар, в лес, по соседству с городом Сассарам. За первые три дня охоты они ничего не добыли, несмотря на то, что их команду сопровождала сотня загонщиков-аборигенов. Фактически поездка оказывалась напрасной. Борис провел ночь на платформе над привадой, но так и не увидел тигра, несмотря на то, что тот рычал где-то по соседству, но так и не вернулся доедать убитого им быка.
В последний день утром было устроено три последовательных облавы, но вновь впустую. Ни один зверь не вышел из сушняка, где росли деревья сэл и бамбук. В конце концов, все, глубоко разочарованные, возвратились в лагерь. Кира и Махарани (супруга магараджи) решили прогуляться, а Борису магараджа предложил в порядке утешения пойти пострелять павлинов. Они отправились пешком. Магараджа захватил нарезное ружье 16 калибра, а Борис, на всякий случай, ружье и винтовку.
Они прошли около сотни метров от лагеря и уселись на тропе в пятидесяти метрах друг от друга. Загонщики начали свою работу, медленно продвигаясь в сторону тропы. Они были недалеко, и их крики были слышны, но из леса никто не вылетел и не вышел. Все шло к тому, что им опять не повезет. И вдруг примерно в тридцати метрах Борис увидел странное животное. Это определенно был леопард, но в нем было что-то необычное.
Борис поднял винтовку, которую, к счастью, взял с собой, и выстрелил. Пуля поцарапала зверю голову. Круто развернувшись, хищник бросился прямо к Борису, но остановился как вкопанный в трех метрах от него. Борис все еще сидел на тропе в неудобном для стрельбы положении. Он быстро открыл затвор винтовки, пустая гильза вылетела, но из-за волнения он открыл затвор не до конца. Поэтому, когда он спустил курок, раздался всего лишь сухой щелчок. С зловещим рыком большая кошка развернулась и исчезла в чащобе. К этому времени загонщики практически вышли на открытое место.
В этот момент Борис обнаружил, что у него произошла не осечка, а просто он не отвел затвор до упора и потому новый патрон не был дослан в казенник. Он уже вставал на ноги, когда леопард, налетевший на загонщиков, пустился обратно по тропе. Когда Борис поспешно выстрелил, зверь перекувырнулся и исчез в кустах.
— В кого вы стреляли? — спросил подошедший Думраон.
— В странного леопарда.
Затем они нашли следы крови на ближайших кустарниках. Поскольку становилось темно, они решили оставить преследование на полчаса и вернуться в лагерь, чтобы поужинать.
Отужинав, они продолжили поиск по кровавым следам и вскоре наткнулись на мертвого леопарда.
К их изумлению, зверь не был похож ни на одного из виденных ими л
IX. Сумятица в королевстве
Когда началась война, Борис поспешил пойти добровольцем в регулярную армию, но его не взяли из-за того, что он русский. Тогда он вступил в силы гражданской обороны Калькутты, где его оформили в отдел цензуры, учитывая то, что он владел иностранными языками.
В тот напряженный период первых месяцев войны у Бориса и Киры родилась дочь, которую назвали Ксенией. Другой приятной семейной новостью был приезд из Франции матери Бориса, Марии Александровны Лисаневич.
В первые годы войны в Калькутте было относительно спокойно. Город стал базой Индии по производству боеприпасов, которой руководил старый друг Бориса Аллен Локарт. Были расширены калькуттские доки и построены мастерские по ремонту военных судов. Однако лишь после катастрофы в Пирл Харборе и вступления в войну Соединенных Штатов Калькутта приобрела большое значение в качестве стратегического центра военных операций в азиатском регионе.
В начале войны, когда внешне в Индии ничто не внушало беспокойства, на деле ситуация в стране обострилась: долго вызревавшая борьба индийского народа за независимость вскоре вылилась на поверхность в целом ряде восстаний. Различные политические партии, возглавляемые интеллектуальными и религиозными вождями, воспользовались военной обстановкой для того, чтобы выразить свою ненависть по отношению к английским колонизаторам.
Одной из таких партий была партия конгресса, которая объединила интеллигенцию страны под боевым руководством Джавахарлала Неру. В свою очередь, Махатма Ганди возглавил ту часть населения, которая выступала за борьбу без насилия. Их пассивное сопротивление оказало огромное влияние на обстановку в стране, становившуюся все более напряженной.
В Бенгалии все было спокойно, несмотря на то, что бенгальский борец за независимость Субхас Чандра Бозе накануне войны совершил секретную поездку в Берлин, рассчитывая на поддержку Гитлера. Несколько месяцев спустя Бозе был конспиративно доставлен в Японию на немецкой подводной лодке. В составе японской армии он прошел маршрут через ряд стран Юго-Восточной Азии до Бирмы, откуда обращался по радио к бенгальцам с призывом поднять восстание против английского господства. Вскоре после этого бенгальский лидер неожиданно погиб в авиакатастрофе, и сегодня считается в Калькутте национальным героем.
Весной 1942 г. Борис находился в Симле, севернее Нью-Дели. Когда там был поднят мятеж, он поспешно сел на поезд в Калькутту, сопровождая заболевшую жену одного из своих друзей. На протяжении трех дней они ехали по разоренной территории. Все встречавшиеся на пути железнодорожные станции были сожжены; казалось, что вся страна пылает огнем. Невозможно было достать ни еды, ни питья. На редких остановках пассажиры не осмеливались покидать поезд из страха быть захваченными и растерзанными фанатиками.
По возвращении Борис не узнал Калькутту, настолько она изменилась. В городе кипела работа, связанная с войной. Разгоралась битва за Азию. Японцы вторглись в Китай, Малайю, Филиппины, Индокитай, Таиланд и Бирму. Калькутту наводнили американские солдаты. Город стал главным центром военных операций десятой бригады ВВС США. Внезапно джунгли Ассама, где Борис часто бывал на охоте, превратились в стратегически важный район.
Дорога на Бирму подверглась атаке со стороны японцев и вскоре была перерезана, в результате чего Китай оказался в изоляции. Сайгон, Бангкок, Сингапур и Рангун попали в руки врага. Следующим крупным городом на пути японцев была Калькутта.
До свободной от японцев зоны националистического Китая теперь можно было добраться только по воздуху. Так был устроен первый и самый известный в истории воздушный мост. Взлетавшие днем и ночью с крупных авиабаз, поспешно устроенных в джунглях и на равнинах Ассама, мужественные летчики летали через тибетские и китайские Гималаи в Куньмин и Чунцин.
Летчики, базировавшиеся в Калькутте, производили странное впечатление. Это были отчаянные сорвиголовы и искатели приключений. Среди них были высокооплачиваемые «солдаты удачи» из группировки американских добровольцев, именуемой «Летающими тиграми», и молодые люди из частной коммерческой китайской корпорации национальной авиации, работавшие вместе с мужественными летчиками десятой воздушной бригады. Их задачей было снабжение Китая оружием, бензином и боеприпасами.
Клуб-300 наводнили генералы и полковники, т. к. по традиции допускалось членство в клубе старшего офицерского состава. На краю сада, входившего в территорию клуба, американцы возвели огромное здание типа ангара. Его называли «Монсун сквер гарденс». В нем был устроен зал, рассчитанный на три тысячи солдат, куда на гастроли приезжали знаменитые кинозвезды из США и Англии.
Над квартирой Бориса на верхнем этаже Клуба-300 разместился штаб артиллерийской части. Однажды вечером Борис стоял на крыше клуба с полковником, командовавшим этой частью, и в это время над их головами тесным строем пролетели десятки самолетов.
«Это наши летчики возвращаются после бомбежки Рангуна», — пробормотал полковник, и в ту же минуту, к его удивлению, послышались взрывы бомб. Это была первая бомбардировка Калькутты японцами. К счастью, за всю войну город подвергся таким атакам всего три раза, причем самым жестоким был тот самый рейд, который Борис наблюдал с крыши клуба. В основном бомбы упали в районе порта. Погибло довольно много людей, но серьезного военного урона причинено не было, хотя в тот день в порту стояли три корабля с боеприпасами, которые в случае попадания бомб могли бы взорваться и разрушить значительную часть города.
Получилось так, что Борис не только обеспечил успешную деятельность клуба в мирное время, но добился того, что клуб стал самым популярным прибежищем для отдыха офицеров и одновременно ключевой неофициальной военной штаб-квартирой в городе. Сам Борис близко подружился с американским бригадным генералом Фрэнком Хэггетом, которого за глаза называли Чарли.
Вскоре громогласный весельчак генерал Хэггет стал заядлым охотником на крупную дичь. Борис вывез его на первую для генерала охоту на тигров в Куч Бихар, где тот за один день подстрелил почти трехметровую тигрицу и трехметрового тигра, что было настоящим рекордом.
С размещением в Бенгалии десятой воздушной бригады магараджа Куч Бихара предоставил в ее распоряжение свой частный аэропорт для подготовки молодых летчиков. Вскоре Борис стал возить многих генералов и других старших офицеров в джунгли на охоту. В любое время самолеты Дакота и двухмоторный Бичкрафт могли отвезти высокое начальство на охоту на тигров в Куч Бихар или Ассам.
Однажды генерал Джордж И. Стрейтмейер, руководивший всеми воздушными операциями в индо-бирманском секторе из своей штаб-квартиры, устроенной в здании бывшей джутовой фабрики в Калькутте, позвонил Борису и спросил, не мог бы Борис свозить генеральского друга, полковника Ормонда Хантера на охоту.
Поскольку Борис в тот момент не мог отлучиться надолго из городка, он предложил свозить полковника Хантера на бекасиную охоту в окрестностях Калькутты. В тех местах встречается множество бекасов, и охота на них доставляет массу удовольствия. Полковник приехал, и они договорились отправиться на охоту в ближайшее воскресенье.
Как выяснилось, полковник был родом из Саванны (штат Джорджия) и был хорошо знаком с охотой на бекасов, которых немало пострелял на родине.
В воскресенье они выехали в шесть часов утра. Борис посмеивался про себя, заранее будучи уверен в том, что уже к десяти часам утра полковник будет еле волочить ноги, т. к. охотиться надо было на рисовых полях, где приходится бродить по узким и скользким перемычкам между рисовыми чеками, пробираясь по глубокой, вязкой глине при температуре 40о.
Они хорошо поохотились до часу дня, и, когда присели перекусить, Борис был крайне изнурен, а полковник казался свежим как румяное утро. После часового отдыха они продолжили охоту до пяти часов вечера. Каждый из них добыл по 65 бекасов, но Борис умирал от усталости, в то время как полковник ничуть. С той поры они стали большими друзьями и часто выезжали поохотиться на самую разную дичь от бекасов до тигров.
Другим американским офицером, с которым Борису довелось близко сдружиться на ниве охоты, был генерал Роберт Р. Нейланд, командовавший американскими войсками в калькуттском секторе. Боб Нейланд, статный мужчина, который мог работать по шестнадцать часов в сутки, уделяя сну всего пару часов, был также тренером футбольной команды, а впоследствии заведовал кафедрой легкой атлетики в университете Теннесси.
Поскольку Китай был заблокирован и изолирован от союзников, шло нарастание военных действий в Ассаме. Неожиданно изолированные и труднодоступные районы Ассама вдоль границы Бирмы и Бутана стали ареной бешеной деятельности. В эти отдаленные районы по воздуху и по суше переправлялись тысячи тонн оборудования, а для снабжения горючим крупных аэропортов Лидо и Чабуа через девственные леса Ассама был проложен нефтепровод.
Клуб-300 посещали многие молодые летчики, рассказывавшие удивительные истории о своих долгих, страшных полетах над Гималаями в Китай. Многие из этих молодых пилотов гибли, т. к. когда Куньмин и Чунцин подверглись налетам японских бомбардировщиков, радиопередатчики этих городов замолкли, и сотни самолетов сбились с пути и разбились в джунглях Юннаня или на высоких, недоступных участках плато Гималаев. В ходе героических усилий летчиков по снабжению Китая без вести пропали почти две тысячи самолетов. Многие пилоты были зелеными новичками, только-только вышедшими из летных училищ Америки. Здесь им пришлось столкнуться с тяжелейшим испытанием в длительных полетах в период муссонов. Десятки этих пилотов нашли здесь свою могилу.
«Было ужасно видеть столько молодых людей, обреченных на такую трагическую судьбу», — вспоминает Борис о тех днях.
Возможно, благодаря своему отчаянному характеру, такому же, как у них неистовому темпераменту, Борис был особенно популярной личностью у молодых летчиков. На этот счет Борис не желает распространяться. Уже в Нью-Йорке после того, как я уехал из Непала, от старых знакомых Бориса мне довелось узнать, что он неоднократно высылал собственные деньги молодым вдовам своих приятелей пилотов, не возвратившихся на свои базы.
Это лишь один из многочисленных примеров исключительной щедрости Бориса, которой он никогда не бравировал и которая особенно ярко характеризует его благородную личность. В Клубе-300 Борис всегда был в курсе того, как проходили полеты над Гималаями. Самыми выдающимися летчиками-завсегдатаями клуба были пилоты знаменитой эскадрильи «Летающих тигров», большинство из которых были отставными военными летчиками США, откликнувшимися на призыв к добровольцам помочь Китаю в борьбе против Японии. Получавшие 600—750 долларов в месяц и по 500 долларов премиальных за каждый сбитый японский самолет, эти молодые сорвиголовы совершали вылеты непосредственно с китайских баз, и на их самолетах были китайские опознавательные знаки.
Часто они спали на земле, под крыльями своих машин, вылетали в любое время суток, подчас прямо в пижамах, совершая атаки на японцев. Иногда они шли на такую уловку: договаривались с пилотами британских ВВС и Десятой эскадрильи США, уступая им число сбитых ими самими самолетов, с тем чтобы те могли получить определенную долю премий, полагающихся «Летающим тиграм».
В Клубе-300 собирались многие пилоты коммерческих авиалиний Китайской корпорации национальной авиации, также летавшие через Гималаи. Борис часто выезжал с находящимися в увольнении летчиками поохотиться в Ассаме и Куч Бихаре. Будучи главной фигурой в клубе, он, естественно, получал из первых рук массу информации о военных действиях, и потому вскоре его заподозрили в том, что он занимается шпионажем в пользу русских. Офицеры военной разведки тщательно следили, чтобы посетители клубного бара не выдавали военных секретов, но тщетно.
Уже после войны Борис узнал, насколько серьезно его воспринимали как шпиона. Когда в 1946 г. они с Кирой приехали в Америку, в порту Саванны (штат Джорджия) его ожидали три офицера. Двое из них были его старыми друзьями — генерал Боб Нейланд и полковник Ормонд Хантер, с которыми он часто выезжал на охоту. Третий был совершенно незнакомым человеком. Он зашел на борт судна и подверг Бориса строгому допросу. Оказалось, что американская разведывательная служба знала практически о каждом шаге Бориса в военный период. Ему было забавно слушать, как этот офицер зачитывал ему летопись его повседневной жизни. В конце концов, перекрестный допрос был прерван генералом Нейландом, большим другом Бориса.
Вечером Нейланд и Хантер устроили в честь Бориса прием, который продолжался до четырех часов ночи, а в шесть утра они сели на зафрахтованный ими катер и отправились на рыбалку за зубаткой. Было поймано мало рыбы, но зато выпито много пива.
Этот случай был не единственным, когда Бориса заподозрили в шпионаже, учитывая необычайно широкий круг его знакомств и массу информации, которую он получал о военных действиях в Азии. Индийцы и американцы считали его русским агентом, а русские — американским.
Хотя все эти подозрения были беспочвенны, остается фактом, что в течение какого-то времени в Клубе-300 велась секретная подпольная деятельность. Все это началось в один из тихих вечеров в 1944 году. Было очень поздно, и некоторые члены клуба уже расходились. Сидевшие в баре офицеры толковали о военных действиях. Никто из обслуживающего персонала не заметил большой лимузин, который въехал во двор клуба со стороны Театр-роуд.
Машина въехала под хорошо освещенный портик клуба, и улыбающийся швейцар спустился с крыльца, чтобы открыть дверцу хозяину лимузина, генералу Махабиру, видному члену клуба и большому другу Бориса. Из машины также вышел мужчина лет тридцати пяти, невысокого роста, с большим пучком волос и каким-то мальчишеским видом. Никто не обратил внимания на их прибытие. Молодой генерал быстро провел нового гостя по мраморной лестнице на третий этаж. Перед входом в квартиру Бориса сидел сонный служащий. Заметив гостей, он поднялся, а, узнав Махабира, поправил свой тюрбан и постучал в дверь.
— Заходите, — крикнул Борис. Отвесив поклон, служащий объявил о приходе генерала Махабира с другом.
За вошедшими гостями захлопнулась дверь. Генерал Махабир учтиво поклонился и представил Бориса молодому, несколько застенчивому другу. Оказалось, что это был монарх Непала, король Трибуван, единственный в мире индуистский правитель, царь и бог девятимиллионного населения страны. Для того, чтобы организовать эту встречу, потребовалась максимальная осторожность и долгая подготовка.
Дело в том, что молодой монарх был не просто королем, но еще и пленником, пленником своего собственного премьер-министра из семейства Рана, который управлял страной и изолировал короля в золотом королевском дворце, как в тюрьме. За королем неусыпно шпионили. Будучи коронован еще ребенком, он не мог свободно ступить и шагу.
В течение целого столетия его предки были лишены своих прав и не выпускались за порог своего дворца. Покончить с королем Непала правители семейства Рана не могли, т. к. народ страны поклонялся своему королю как богу.
В своем дворце король Трибуван имел все, чего мог пожелать — все, кроме свободы. Поступавшая ему почта тщательно просматривалась, посетителей проверяли, и «тюремщики» максимально заботились о том, чтобы никто и ничто не могло помочь потомку державных королей народности гуркха вернуть себе бразды правления.
Познакомившись с королем, Борис понял, что под маской стеснительности скрывается боевая натура человека, который никоим образом не поддался року. Он был готов любой ценой вернуть власть, узурпированную у его династии. Его обуревало стремление познать мир, получить информацию, помощь и образование, в которых ему было отказано. Он нуждался в книгах об управлении государством и многих других, которые скрывали от него.
Король быстро подружился с Борисом, который немедленно снабдил его необходимыми книгами и другими материалами. Этот побег короля от своих телохранителей и эскорта во время его краткого визита в Калькутту во главе группы чиновников, лояльных семейству Рана, был первым из целой серии последующих побегов. Таким образом, Клуб-300 стал штабом операции по возвращению власти в Непале ее законному монарху.
Королю удавалось обманывать своих охранников под предлогом визитов к врачу, а друзья помогали ему посещать в городе те места, которые ему хотелось. Дружба Бориса с королем пустила глубокие корни, и ей предстояло радикально изменить русло течения его жизни.
В конце войны через Калькутту прошла процессия двух- и трехзвездных генералов с европейского театра военных действий для получения символической медали «Звезда Чоуринги» в знак уважения к тому вкладу, который город внес в победу над врагом.
Поскольку все генералы мечтали поохотиться на тигров, были задействованы Борис и военная авиация.
После войны Борис и магараджа Куч Бихара затеяли строительство ликероводочного завода в этом штате. Этот проект доставил Борису столько забот, сколько у него не было даже за все время его последующего пребывания в Непале. Вначале все шло хорошо. Но впоследствии, после завоевания Индией независимости в 1947 г. и выделения Восточного Пакистана, штат Куч Бихар, расположенный на его границе, оказался отрезанным от Калькутты, не имея туда ни автомобильной, ни железной дороги. Это привело к тому, что завод пришлось закрыть.
В тот период, когда Борис занимался строительством завода, ему все больше хотелось посетить Америку. Там он рассчитывал возобновить дружбу с ветеранами «Летающих тигров» и Десятой эскадрильи. Кроме того, Кире к этому времени уже надоело пребывание в Калькутте.
В 1946 г. Борис отошел от руководства Клубом-300, хотя сохранил свою квартиру на третьем этаже и продолжал свою деятельность в качестве почетного секретаря еще в течение ряда лет. Целых десять лет со дня создания своего детища — клуба — Борис был средоточием светской жизни в Калькутте. Его кухня стала легендарной, а все выдающиеся шеф-повары сегодняшней Индии прошли подготовку у клубного мастера кухонных дел Галицкого. Клуб пускал в оборот новые коктейли, диктовал моды и благодаря Борису приобрел высокую репутацию в Азии и во всем мире.
Смелое решение Бориса организовать клуб со смешанным евроазиатским членством принесло свои плоды. Борис напряженно работал, чтобы клуб стал привлекательным. И теперь это было высокоприбыльное, четко организованное учреждение. В этой связи интерес Бориса по отношению к нему несколько притупился, а исключительная любознательность и стремление к новым приключениям заставили его искать новую область, где он мог бы приложить свой творческий талант.
Благодаря тому, что у него теперь было много друзей в Америке, Кире не пришлось долго его убеждать уступить ее желанию съездить в Нью-Йорк. К тому времени между ним и Кирой уже в течение ряда лет назревали разногласия. Жена не разделяла горячей любви Бориса к Индии, и их брак оказался под угрозой разрыва.
В Нью-Йорке у Бориса быстро образовался круг новых друзей. Находясь там, он организовал экспортно-импортную фирму «Борилис», функцией которой было установление коммерческих связей со странами Среднего Востока и Юго-Восточной Азии. Получив заказы, он возвратился в Индию, ставшую для него настоящим родным домом, которому принадлежало его сердце. Затеянный им коммерческий бизнес оказался не слишком успешным, т. к. вскоре независимая Индия запретила платежи иностранной валютой за импортируемые товары, а продувные нью-йоркские дельцы могли легко облапошить Бориса.
Он написал жене, чтобы она вернулась в Калькутту, однако она решила остаться в Америке. Через шесть месяцев Борис вновь приехал в Нью-Йорк. К тому времени Кира организовала балетную школу в Нью-Лондоне (штат Коннектикут). После краткого пребывания там Борис, не собиравшийся оставаться затворником в таком маленьком городке, вновь уехал в Калькутту.
Проходя по Чоуринги, Борис не узнавал город, настолько он изменился. Рядом с шикарными отелями и ресторанами громоздились хибары. Вслед за достижением независимости и разделом Индии там началась жуткая резня. По всей стране происходили кровавые столкновения индусов и мусульман, перешедшие в такую ужасную бойню, которой еще не было за всю историю Азии.
При этом пострадала Калькутта, поскольку она делилась на колонии мусульман и индусов. Только в уличных стычках погибло более десяти тысяч человек. В одно мгновение испарились все друзья Бориса из мусульманской общины, а массовый наплыв беженцев-индусов из Восточного Пакистана сделал Калькутту одним из самых перенаселенных городов мира. Начался исход из страны британских гражданских служащих. Жизнь в Индии коренным образом изменилась, хотя в Калькутте это было менее заметно, чем во многих других городах, т. к. большинство британцев, проживавших в Калькутте, чаще были не гражданскими служащими, а торговцами. В первые годы независимости продолжали работать многие прежние учреждения и организации города. Мало того, некоторые клубы даже ухитрились сохранить свой статус «только для белых», и это бытует даже в наши дни, основанием для чего служит довольно справедливый принцип: отдельные члены иностранного землячества имеют полное право на организацию своих собственных клубов.
В большинстве других индийских городов сложилась иная ситуация: там бегство британцев привело к разрушению их общественных организаций и учреждений и передаче их в руки индийцев, которые, в соответствии с их расовыми и культурными традициями, не были расположены или готовы сохранять аристократические замашки бывших колониальных властей.
Не причинив серьезного материального ущерба Индии, закрытие клубов в какой-то степени лишило страну в глазах иностранцев ее несколько старомодной привлекательности. Несколько лет спустя после ухода Бориса с поста секретаря Клуба-300, когда его членами все чаще становились представители более низких социальных слоев общества, клуб начал хиреть. За небольшой срок со времени ухода Бориса неудовлетворительная работа новой администрации привела к истощению финансов и опустошению ликероводочных запасов. Ограничение импорта алкогольной продукции, отказ в продлении лицензии на круглосуточную продажу вино-водочных товаров и введение в стране дней «сухого закона» довели клуб до роковой черты.
Последняя попытка снова пригласить Бориса, предпринятая членами клуба, чтобы спасти положение, оказалась неудачной, т. к. Борис не получил карт-бланш, необходимый для реорганизации заведения в соответствии с его
былыми аристократическими стандартами, и Клуб продолжал работу до 1961 г., но это было лишь тенью прежнего благополучия.
В то же время для Бориса Калькутта оставалась привлекательным городом. В окружении своих старых верных друзей — генерала Махабира, магараджи Куч Бихара и настоящего красавца-мужчины магараджи Прити Синга он занялся рядом новых проектов.
С окончанием войны его материальное положение значительно улучшилось. В один поздний августовский вечер 1947 года после обильных возлияний в головах этой компании созрел авантюрный план. После ряда совещаний и таинственных переговоров на свет появилось удивительное, элегантно оформленное послание, направленное 450 представителям высшего общества Калькутты. В нем говорилось следующее: «Накануне отъезда первой в мире научной экспедиции по изучению голливудских кинозвезд вас сердечно приглашают на встречу в Клубе-300 23 сентября в 8 часов вечера. (Будут предложены освежающие напитки)».
Перед этой встречей в клубе разгорелась оживленная дискуссия по немаловажному вопросу о том, какие блюда предложить гостям. Борис решительно предлагал новое блюдо из крабов. Шеф-повар Галицкий выступал против, настаивая на том, что сезон крабов окончился. И все-таки было решено поддержать предложение Бориса.
Большинству гостей показалось странным и забавным, а некоторым даже несколько шокирующим, сообщение о предстоящей экспедиции, оглашенное в бальном зале клуба. Гости с аппетитом поедали крабов и оживленно обсуждали предложенный проект. Если бы они знали, что экспедиции за три месяца предстояло израсходовать семьдесят тысяч долларов, они бы поняли, насколько интересно это предприятие. Было очевидно, что даже Голливуд, который трудно было чем-нибудь удивить, будет несколько потрясен, когда индийские магараджи и Борис устроят смуту в Беверли Хиллз. Киномиру предстояло увидеть самых настоящих магараджей, которые были в точности так же обворожительны, как и их фантастические собратья, изображаемые на экране. Не стоит забывать, что все трое приятелей Бориса были не только очень богаты, но и поразительно хороши собой.
Именно на этой прощальной встрече Бориса впервые представили Ингер Пайфер, прелестной молодой блондинке из Дании, которая впоследствии стала его женой. К этому времени было слишком поздно отказываться от голливудской экспедиции и остаться в Калькутте, хотя, по словам Бориса, после встречи с Ингер он подумывал и о таком варианте.
На следующий день после банкета, когда члены научной экспедиции садились на самолет, вылетавший рейсом на Гонконг и Манилу, оказалось, что гости страшно отравились блюдом из крабов. Деловая жизнь в Калькутте застопорилась на целую неделю, т. к. более 260 гостей банкета попали в больницы, где один из них провел полтора месяца.
— Для нас это не было бы так уж серьезно, — рассказывал Борис, — если у Прити Синга не начались сильные рези в животе. Диагноз показал, что их происхождение имеет тот же характер, что и болезнь, поразившая наших гостей в Калькутте. Что нам оставалось делать? Пришлось провести десять дней в Гонолулу, прежде чем в полном здравии продолжить экспедицию, перед которой стояли очень непростые задачи«.
В Гонолулу Прити Синга поместили в больницу. «Из нас заболел только он один, — вспоминает Борис, — хотя, например, я поглотил массу крабов».
Когда Прити Синг выздоровел, наша четверка была готова нагрянуть в Голливуд. После того, как члены экспедиции дважды чуть было не потеряли бумажник, в котором хранились все ее финансы, казначеем выбрали Бориса. Экспедиционной базой стал роскошный Таун Хаус в Лос-Анджелесе, а позднее — бунгало в отеле Беверли Хиллз.
Приезд в Голливуд самого заманчивого холостяка из Индии, магараджи Куч Бихара, и трех других красавцев-мужчин не мог не взбудоражить молодых старлеток Голливуда, признанных актрис и даже настоящих звезд.
В ранние утренние часы члены экспедиции, судя по всему, проводили значительную часть подготовительной работы, а по вечерам занимались планированием встреч со знаменитостями киношного мира.
Телефон не умолкал с семи часов. При этом тот или иной член экспедиции сразу по двум телефонным линиям торжественно заявлял, что еще никогда не встречал более утонченных леди, чем те, с которыми беседует в данную минуту.
Поначалу Борис, взявший на себя обязанности казначея, поражался экономности членов экспедиции. Он полагал, что когда у них кончатся деньги, они попросят у него новую сумму, и тогда он пошарит в казне и выдаст требуемое. Но в течение первой недели ни один из его коллег так и не явился за деньгами.
Объяснение этому не заставило себя ждать: вскоре пришел счет из отеля за прошедшую неделю. Из него явствовало, что оплата проживания в номерах по сто долларов в сутки была еще далеко не самой большой суммой из произведенных расходов. Среди прочих расходов, за которыми последовали новые, например, значилось:
Цветы, Куч Бихар…………………200 долл.
Цветы, Махабир……………..…….500 долл.
Наличные, Прити Синг…………..1000 долл.
Все это привело к тому, что из-за быстрого истощения финансов срок работы экспедиции пришлось сократить до двух месяцев.
Поскольку отчета об ее работе так и не было получено до сих пор (1966 г.), трудно судить о ее результатах. Но одно ясно: в Калькутте до сих пор циркулируют сообщения об ее успехе и о приключениях ее членов, постоянно обрастающие все новыми подробностями из уст магараджи Куч Бихара, Бориса и реже Махабира. Что касается магараджи Прити Синга, то он трагически погиб в авиакатастрофе в 1950 г., когда разбился самолет компании TWA Constellation.
Из Голливуда друзья вылетели в Чикаго с целью посетить завод Студебекер в Саут Бенд и закупить три машины с открывающимся верхом. Эта поездка прошла без приключений, если не считать того, что казначей потерял пять тысяч долларов, которые впоследствии каким-то чудом нашлись. Из Чикаго они проследовали в Нью-Йорк, после чего экспедиция распалась, и Борис самостоятельно вернулся в Калькутту, горя желанием вновь увидеть Ингер.
Мать Ингер, датчанка, мужем которой был шотландец Чарльз Макнаб Скотт, с неудовольствием восприняла ухаживания сорокадвухлетнего Бориса за своей юной дочерью, и скоренько спровадила Ингер в Копенгаген.
Но даже это не могло помешать влечению, которое Борис и Ингер испытывали по отношению друг к другу. Когда Ингер собиралась в Копенгаген, Борис поспешил в Бомбей, чтобы увидеться с ней еще раз в зале для транзитных пассажиров. Затем он возвратился в Калькутту и вскоре отправился в Нью-Йорк переговорить с Кирой. Жена предпочла остаться в Америке, и, в конце концов, они добились развода.
Вернувшись в Индию, новоиспеченный холостяк принял неожиданное решение связать свою жизнь с Ингер. Недолго думая, он вылетел в Копенгаген, куда сослала ее мать. В декабре 1948 г. они поженились, и их возвращение в Калькутту вдвоем было рождественским сюрпризом для г-жи Скотт.
Ингер была воспитана в Дании в консервативном духе, и лишь ее молодость и живой характер позволили ей уживаться с этим непредсказуемым мужем. Вскоре она обнаружила, что, несмотря на то, что Борис был гораздо старше ее, он отнюдь не собирался вести тихую, размеренную жизнь.
Тем не менее, второй брак Бориса оказался удачным. В Калькутте они поселились в прежней квартирке Бориса на верхнем этаже Клуба-300. Однако большую часть времени они проводили в Вудлендсе, где у Куч Бихара был чудесный дом.
Именно тогда у Бориса возникла мысль впервые заняться сельским хозяйством. В связи с провозглашением Индией независимости земельные владения магараджи сократились с размера в целый штат до нескольких тысяч акров, которые по закону он был обязан обрабатывать. В этой связи Борис предложил свои услуги, весьма рассчитывая превратить пустующие земли в сельскохозяйственные угодья.
Как и во всех проектах, задуманных Борисом, ничто, включая советы специалистов, не могло помешать его энтузиазму. Чуть ли не в одно мгновение, что поразило даже его ближайших друзей, Борис превратился из городского человека в стойкого первопроходца — покорителя новых земель.
В первые годы супружеской жизни Борис и Ингер испытывали немалые трудности. Поскольку они квартировали в помещении клуба, их жизнь была чередованием вечеринок с наездами в Куч Бихар. В марте 1950 г., через пять месяцев после рождения их первенца Михаила, Борис отправился с семьей в Куч Бихар, возглавив экспедицию, задачей которой была доставка в имение магараджи современного оборудования, необходимого для амбициозного сельскохозяйственного проекта.
Поскольку раздел Индии и образование Восточного Пакистана привели к тому, что Куч Бихар оказался отрезан от прямых шоссейных и железных дорог, связывавших его с Калькуттой, экспедиции пришлось продвигаться по тропам и гужевым дорогам. Предполагалось, что переход займет четыре дня. Самой серьезной проблемой было форсирование Ганга. Даже сегодня восточное русло мощной священной реки Индии пересекает лишь один мост. Единственной альтернативой служит переправа на примитивных плоскодонных, оснащенных парусом баржах сомнительной плавучести, которые едва держатся на воде.
На одну из таких барж Борис погрузил джипы и трактора со своим маленьким сыном и женой и несколькими индийцами, которые должны были управлять этими машинами. Поскольку прямо напротив места погрузки на другой стороне реки не было дороги, им предстояло проплыть около пятидесяти километров вниз по течению, чтобы добраться до места, откуда можно было продолжить путь по суше.
Беда постигла их вскоре после отплытия, когда баржа, нагруженная металлическими инструментами и буксируемая их собственным перегруженным суденышком, на середине реки стала оседать в воде. Команда тонущей баржи перескочила на тяжело нагруженное судно, на котором были едва сбалансированы джипы и другие машины и оборудование.
Когда новые пассажиры в смятении скопились на борту, неуклюжая баржа опасно накренилась и зачерпнула грязную воду, которая водопадом хлынула в трюм, отчего все пассажиры насквозь промокли.
Растолкав перепуганных индийцев и оттеснив их с осевшего борта, Борис выровнял судно, в том время как вторую баржу унесло течением. И все же мутная речная вода все еще билась в трюмах. Схватив пару ведер, Борис передал их команде, и с помощью пинков и кулаков заставил индийцев вычерпывать воду. Понемногу осадка баржи несколько сократилась.
Однако, бросив взгляд на далекий берег, Борис с ужасом заметил, что из-за сильного встречного ветра они ни на йоту не продвинулись вперед. Предполагалось, что поездка займет пять часов, но проходили час за часом, а неуклюжая посудина все еще оставалась на траверзе одного и того же пустынного участка песчаной прибрежной полосы.
Когда знойное солнце тропик
X. Развлечения в тюрьме
23 сентября 1951 г., удобно расположившись в личном самолете короля Непала, специально предоставленном для него, Борис нетерпеливо вглядывался в иллюминатор, в то время как самолет приближался к короткой, поросшей травой взлетно-посадочной полосе в долине Катманду. Сегодня это место именуется аэропортом Гаучер, т. е. «коровьим лугом», каковым оно и было в сентябре 1951 г. Перед приземлением летчику приходилось несколько раз облетать эту площадку, чтобы шумом двигателей разогнать пасущихся коров.
В ту самую минуту, когда Борис ступил на землю долины и встретил первого же низенького широко улыбающегося непальца, он понял, что Непал станет его домом. За всю свою полную треволнений жизнь Борис не встречал такого очаровательного места, как долина Катманду, владение короля Трибувана, запуганного монарха, которого он тайно принимал после знакомства с ним в своей квартирке над Клубом-300.
К тому времени Борису наскучила Калькутта, как прежде наскучили балет, жизнь в Париже и Монте-Карло, Шанхай и многие другие места. Индия пришла в упадок, и Борис внезапно понял, что страной будущего является Непал, его нетронутая цивилизацией земля с неограниченными возможностями и поразительной притягательностью.
В день своего первого приезда в Катманду Борис нанес визит молодому атташе посольства Индии. Последний снимал две комнаты на втором этаже огромного дворца в большом саду, где росли высоченные сосны, в тени которых располагались лужайка и теннисный корт. Борису не могло даже прийти на ум, что впоследствии именно в этом самом дворце будет устроен его отель Ройэл.
После распития прохладительного, по выходе из квартиры атташе Борис обнаружил, что у входа во дворец его ожидает лимузин. За рулем сидел сам король Трибуван, приехавший со своими сыновьями, принцами Гималайей и Басундарой. Было довольно поздно и машина проехала незамеченной по мощеным кирпичом улицам Катманду. На пустынных улицах было тихо, т. к. сохранявшийся уже сто лет комендантский час обязывал население, как это было в средневековой Европе, оставаться дома после одиннадцати часов вечера.
Вельможи, желавшие выйти из дома в темное время суток, должны были знать пароль, который менялся каждую ночь.
Когда машина подъехала к резиденции второго принца, фары внезапно высветили в середине дороги фигуру огромного леопарда. Он запрыгнул на невысокую стену сада, с которой целую минуту наблюдал за машиной, после чего быстро испарился в садах, окружавших тесно выстроенный ряд зданий.
Борис был просто в шоке при виде леопарда, разгуливавшего прямо в столице Непала. И хотя это был единственный подобный случай, Борис понял, насколько необычным местом является долина Катманду.
Король оказал Борису очень теплый, дружественный прием и уделил много времени рассказам о достоинствах своей страны.
В 1951 г. в Непал сумели проникнуть лишь несколько иностранных подданных. В основном это были сотрудники британского посольства, британские офицеры, командовавшие войском гуркхов, ряд ученых и друзей королевского семейства.
Попав туда из шумной, грязной Калькутты с ее трамваями, конторами, поездами и машинами, Борис был поражен тем обстоятельством, что Катманду даже не ведал о таких ординарных вещах, как, например, телефон. И все же никакие тривиальные клише, к которым прибегают для описания девственного шарма Непала и Катманду тех лет, не могут отразить подлинного облика этой страны.
С другой стороны, Борис понял, что Непал веками не был и не являет собой примитивную страну. Его настоящая привлекательность заключается в том, что, несмотря на изолированное положение и вековую фобию по отношению к внешним влияниям, Непал являет собой страну с высоко-развитой своеобразной культурой. В сравнении с бедными глиняными хижинами Индии, Ирана и большинства государств Юго-Восточной Азии Катманду казался чем-то вроде богатого средневекового европейского города. В нем превалировали большие двух-, трех- и четырехэтажные кирпичные здания. Вдоль узких улиц располагались аккуратные, ухоженные магазинчики. В глаза бросалась гармоничность архитектурных пропорций.
Гармонию стилей, четко отражавших традиционный уклад жизни местного населения, не нарушали ни отсутствующие железные дороги, ни автомашины, которых почти не было, ни бетонные здания или автостоянки.
Глазам иностранца здесь уже не представал дешевый контраст между телегами, запряженными быками, и двухэтажными автобусами, заклинателями змей по обочинам дорог и шумными такси, который делает значительную часть стран Востока банально притягательными.
Казалось, что долина Катманду дышит спокойным процветанием, довольством, так естественным для места, устроенного жителями в соответствии с обычаями, вполне отвечающими их потребностям. Ученый или эксперт, несомненно, обратил бы внимание на то, что на улицах Катманду есть какие-то вещи, которые можно усовершенствовать, но вряд ли кто-нибудь из них отметил серьезные изъяны. Катманду — это творение утонченной культуры ньюаров, город, в котором нет трущоб или бросающейся в глаза бедности, и которому нечего прятать от взоров иностранцев.
Путешествие во внутренние районы Непала, несомненно, дает массу впечатлений. Пеший переход за пределы долины Катманду представляет собой самую настоящую экспедицию. Приходится брать с собой провизию не только для себя, но и для носильщиков. В дороге практически не встречаются рынки, а у местных крестьян нет желания продавать продукты из тех небольших запасов, которыми они располагают.
По выходе из долины Катманду путник открывает для себя Азию Киплинга и Перл Бака одновременно, какие-то черты Китая и Индии на фоне такого первозданного ландшафта, по сравнению с которым швейцарский выглядит чересчур окультуренным.
Вызывающие ужас мостки, связанные грубыми, примитивными веревками, перекинуты через мощные потоки, бурные воды которых несут с подножий крупных ледников огромные камни. Склоны узких ущелий покрыты густыми джунглями, в которых истошно визжат обезьяны и рыскают свирепые леопарды.
Выше джунглей появляются рисовые поля и деревушки, которые жители предпочитают устраивать на высоких склонах, а не в глубоких расселинах. Всего за несколько часов путник попадает из жаркого пояса речной долины в прохладу поросших сосной склонов предгорья. Из лета он возвращается обратно в весну, о чем можно судить и по растительности, которая сменяется, как будто листаешь страницы огромного ботанического альбома. Вместо пальм и бамбука появляются дуб, крупные рододендроны и другие деревья умеренных зон.
Нет ничего поразительнее рододендроновых лесов Непала, которые примерно в течение месяца обрамляют розово-красным ореолом рельеф предгорий, над которыми высятся холодные белые, зубчатые башни высочайших вершин мира. Дополнительную привлекательность этим лесам придает то, что деревья здесь покрыты мшаником, напоминающим морские водоросли. Мох свешивается с веток, производя такое впечатление, будто с неба протянулись какие-то ленты.
Именно в этой местности — подлинная сердцевина Непала. На повороте какой-нибудь тропы взгляд путника улавливает первые признаки ближайшего селения, свидетельством чего становится жертвенник либо мостик из каменных плит, или сами крайние жилища. Их архитектура может отличаться в разных районах, но для всех них характерно то, что они почти всегда вместительны и опрятны, и безошибочно можно утверждать, что нигде, начиная от Италии и заканчивая Японией, не встретишь таких ладно скроенных и гармоничных строений.
Саманные хижины арабов, глиняные коробки греков, жилища иранских, пакистанских и индийских крестьян неизменно выглядят хуже, чем большинство построек в сельской местности Непала.
Каждый местный домик мог бы служит приятным коттеджем где-нибудь в Европе или Америке. Все эти двух-, трех-, а подчас и четырехэтажные здания с большими окнами вместительны и пропорциональны. Вне всякого сомнения, архитекторов, которые проектировали эти строения в затерянных в глубинке непальских долинах, можно считать лучшими строителями в сельской местности азиатских стран.
Климат Непала не допускает возведения ветхих развалюх, и как бы ни был беден непальский крестьянин, согласно статистическим данным, его жилище превосходит своих аналогов у большинства крестьян мира.
Смекалистые деревообработчики, непальцы умело используют все местные строительные материалы. Гурунги возводят солидные каменные дома с кровлей из скальных плит. Таманги для кровли используют дощечки, а раисы — плетеные циновки. Эти дома либо сохраняют цвет камня, либо красятся в белый или разнообразные оттенки красного цвета.
Деревенские улицы зачастую искусно вымощены, а вдоль тысяч километров пешеходных троп страны примерно через каждый километр пути устроены аккуратные каменные скамьи для носильщиков, с тем, чтобы они могли положить свою ношу. Кроме того, на обочинах дорог деревенские жители издавна в знак внимания путникам устраивают небольшие, аккуратно выполненные убежища для бродячих торговцев и носильщиков их товаров. Там они могут укрыться на ночь от непогоды и отдохнуть.
Еще более очаровательно выглядят великие торговые пути, проходящие через Гималаи. Они представляют собой широкие, а местами даже вымощенные тропы, образуя кажущиеся бесконечными каменные ступени, пересекающие холмы и горы, нередко врезаясь в мощные утесы наподобие гигантских расселин.
В особенности знамениты пути, проходящие по долине вверх по течению реки Кали Гандаки. Ими широко пользуются люди народности такали, включающей своего рода касту хозяев постоялых дворов и их семей. В течение многих поколений люди такали контролировали великий торговый путь, связывающий Непал и Тибет.
Никакие живописные документы, свидетельства очевидцев или банальные сравнения с мифическим государством Шангри-ла не могли убедить Бориса в том, что он ошибся, когда понял, что главной уникальной чертой Непала является сохранение средневекового уклада. Катманду оказался обычным городом, похожим на город пятнадцатого века, в котором люди из тех времен ведут самую обычную жизнь.
«С самого начала, — вспоминает Борис, — меня поразило то, что все местные жители кажутся такими счастливыми, естественными и улыбающимися». Это особенно было заметно после унылой Индии, где ваше малейшее движение сопровождается подозрительными взглядами. В Непале на лицах людей, собиравшихся вокруг, чтобы поглазеть на него (тогда, как и теперь, иностранцы вызывали там огромный интерес), играли улыбки удовлетворенных людей, нашедших в стародавнем укладе жизни ответы на все свои проблемы.
Даже когда Непал поражает эпидемия, умирающие жертвы улыбаются в знак благодарности богиням, которые, по их поверьям, рассылают свое благословение через посредство болезней.
Если отвлечься от гармонии, привлекательности и красоты страны, Борис был поражен еще и энергетикой самой атмосферы в долине Катманду, которую некоторые связывают с высотой над уровнем моря. Несомненным является тот факт, что в этой долине каждое действие, слово или контакт приобретают какую-то особенную интенсивность.
Когда первый краткий визит Бориса в Непал подошел к концу, он решил, что вернется туда при первом же удобном случае. Вскоре такая возможность представилась. С возвращением к власти короля Трибувана генерал Махабир был назначен министром промышленности. Это был довольно помпезный титул для страны, в которой в 1951 г. вообще не было промышленности.
Как-то по возвращении в Калькутту Борис сидел с Махабиром у Фирпо и, когда его взгляд остановился на рюмке, наполненной виски, к нему пришло одно из его озарений.
— У меня возникла идея, — заявил Борис.
— Как, опять? — не очень удивился Махабир, который был хорошо осведомлен о бесчисленных проектах собеседника. — И что же на этот раз?
— Напитки, — ответствовал Борис, щелкнув пальцем по рюмке.
— Только не алкоголь, — запротестовал Махабир. — Помнишь, чем окончилась эпопея с твоим ликероводочным заводом в Куч Бихаре? — Полный провал. Все дорогостоящие материалы и оборудование тогда пошли прахом.
— Именно это я имею в виду, — пояснил визави. — В Непале нет запрета на алкоголь, и не вводился сухой закон, как это было сделано в Индии. Пойми, если бы нам удалось построить спиртовой завод в Непале и централизовать производство алкоголя, это привело бы к фантастическому росту доходов правительства за счет налога на продажу этого зелья. В тераях много сахарного тростника, и если все это подытожить, это будет для тебя означать начало промышленного производства. А что касается оборудования, то оно у нас есть в полном комплекте в Куч Бихаре, уже не говоря о технологии.
В Непале всеобщей слабостью является потребление «ракши» (местной рисовой водки), и потому Махабир был вынужден согласиться с тем, что воплощение новой идеи Бориса в жизнь позволило бы наполнить пустую казну государства.
При поддержке Махабира в качестве министра промышленности Борис немедленно приступил к всестороннему изучению данного вопроса. Незамедлительно проведенное исследование показало, что качество алкоголя, производимого в Непале, оставляет желать лучшего. В стране практически не было какого-либо государственного контроля в этой сфере, а налог на продажу напитков мог легко быть увеличен не менее чем двадцатикратно. Этой информации было вполне достаточно для того, чтобы воспламенить творческий гений Бориса и внушить ему оптимизм по поводу данного прожекта.
Вскоре Борис снова вылетел в Катманду. На этот раз его сопровождали Ингер и двое их сыновей. Второй сын Александр родился за девять месяцев до этого дня, в феврале 1951 г. Вместе с ними была и мать Бориса, Мария Александровна Лисаневич.
В Катманду Борис немедленно приступил к работе. Цифры, эти странные символы, никогда не были его коньком, но он всегда вносил в них целую гамму своего богатого воображения. На бумаге проект выглядел замечательно и, казалось, план его воплощения вполне обоснован, что было редкостью в предприятиях Бориса. Махабиру предстояло ввести необходимый акцизный сбор, а Борис должен был заняться производством и сбытом алкогольной продукции.
Ингер, Борис и все их семейство разместились в небольшом деревянном бунгало в пригороде, откуда открывался вид на вечные снега горных вершин и многочисленные пагоды Катманду. Однако в тот день, когда они устроились с жильем, им стало ведомо, что у Непала нет нормальных связей ни с одной страной, а вскоре к огорчению Бориса он узнал, что Непал еще не готов к введению такой умудренной системы, как акциз на алкоголь.
Борис начал понимать, насколько государственный строй Непала отличается от сложившегося в цивилизованном мире тогда, когда в первый раз попал в правительственное учреждение, огромную резиденцию последнего премьер-министра из династии Рана. Говорят, что это здание, именуемое Синга Дурбар, представляет собой самый большой резидентский дворец на всем Востоке.
За год до приезда Бориса дворец еще был заселен. Его обитателями были 1500 слуг премьер-министра Мохана Шумшер Юнг Бахадур Рана. Это было огромное белое здание в стиле барокко. Все детали его отделки, чугунные ворота, вычурные люстры, узорные зеркала и каррарский мрамор были доставлены в Катманду на загорбке носильщиков.
Когда Борис впервые попал в этот четырехэтажный дворец, то с изумлением обнаружил, что во всех его помещениях на скамейках, сложив по-турецки ноги, сидят тысячи писцов, пользующихся в качестве канцелярских принадлежностей кисточками с краской. Такой была «администрация», с которой ему предстояло иметь дело.
О пишущей машинке там и слыхом не слыхивали и, само собой разумеется, движение правительственной документации тормозилось еще хуже, чем, скажем, при административной системе императорского двора в древнем Китае. Лишь немногие чиновники владели английским языком, т. к. при режиме Рана поездки в Индию запрещались.
До 1950 г., даже если члены семьи премьер-министра захотели бы съездить в Индию, им приходилось либо симулировать приступ аппендицита, либо отращивать бороду и бежать из страны инкогнито.
Политика в Непале была и до сей поры остается на уровне дворцовых интриг средневековья. История страны за последние сто лет напоминает самые диковинные страницы «Приключений Алисы в стране чудес».
Юнг Бахадур Рана, бывший первым премьер-министром династии Рана, захватил власть в 1845 г., хладнокровно убив своего родного дядю. Затем он в одночасье истребил всех противников королевы, с которой поддерживал дружеские отношения. В этой кровавой бойне, известной как резня Кот, погибли сотни членов аристократических семей.
После этого Юнг Бахадур Рана отправил в ссылку королеву, жаждавшую продолжать бойню, и стал полновластным хозяином страны. Он пережил дюжину покушений на свою жизнь. После него были последовательно умерщвлены еще три премьер-министра, и до 1949 г. убийство правителя Непала было обыденным делом для захвата власти.
Даже отцеубийство в высшем слое непальского общества не является исключением в истории страны. И, напротив, естественная смерть являлась редким исключением для любого непальского властителя.
Такой консервативный уклад жизни характерен для всей бюрократии Катманду. Что же касается простых непальцев, далеких от политики, то их жизнь идет отнюдь не в соответствии с предписаниями руководства страны, чья власть никогда не распространялась за пределы долины Катманду.
Такой была обстановка и в тот год, когда Борис сделал попытку «начать бизнес» с местными властями. Вскоре он обнаружил, что даже летосчисление, принятое в стране, было воспринять чересчур сложно. Практически на каждый день приходился какой-нибудь праздник, сопровождавшийся разнообразными религиозными церемониями, что было связано с тем, что большая часть населения страны соблюдала как индуистские, так и буддийские каноны.
Даже в 2007 г. по непальскому календарю, что соответствует 1951 г. европейского, в глубине страны по слухам приносились человеческие жертвы. Ежегодно тысячи быков, коз и кур обагряли своей кровью жертвенные камни бесчисленных святынь Катманду.
Трудно было придумать более неподходящее место для того, чтобы начать бизнес. Борису пришлось попытаться преодолеть массу самых неожиданных препон.
Рождение в сентябре 1953 г. третьего сына Николая стало для него дополнительным стимулом удвоить усилия. Укрепившись в своем предприятии, он начал попытку реализовать свой план строительства ликероводочного завода. В симпатичное бунгало Лисаневичей частенько наносил неожиданные визиты король Трибуван, приходивший выпить чего-нибудь или поужинать. Такое необычное внимание вызывало зависть в окружении короля и сплетни в городе.
Однажды вечером в гостях у Бориса были два молодых секретаря британского посольства, когда внезапно появился король Трибуван. На следующий день британский посол был необычайно раздражен, обвинив своих ни в чем неповинных подчиненных в том, что они, не испросив официального разрешения, встречались и беседовали с Его Величеством. Король встречался с Борисом, пренебрегая протоколом, т. к. помнил об их дружбе, зародившейся в Калькутте, когда Его Величество фактически был пленником премьер-министра.
В свою очередь, и Борис часто навещал короля, который жил в небольшом бунгало в дворцовой усадьбе. Дело в том, что сам большой дворец сильно пострадал от страшного землетрясения 1934 г., когда погибли две сестры короля. К сожалению, здоровье короля пошатнулось. Из Калькутты вызвали друга Бориса, доктора Рональда, венецианского кардиолога. Он остался в Непале на несколько месяцев, но Его Величеству становилось все хуже и хуже. В конце концов, было решено отправить короля в Цюрих на специальное лечение. 13 марта 1955 г. Борис узнал о кончине короля в цюрихской клинике.
— Это был первый и последний раз, когда я видела Бориса плачущим, — вспоминает Ингер. Борис потерял близкого и настоящего друга.
Узнав о кончине короля Трибувана, все население долины погрузилось в траур. В Швейцарию вылетел принц Басундара, и тело короля доставили в Непал. Тысячи непальцев, одетых в траурные белые одежды, собрались в аэропорту, чтобы проводить короля в последний путь.
Когда Борис приехал туда, на гроб было возложено столько белых цветов, что для того, чтобы двадцать четыре носильщика получили возможность поднять погребальные носилки, пришлось убрать часть из них. Затем длинная процессия начала траурное шествие с примитивного аэродрома вдоль долины к священной усыпальнице в Пашупатинатх, до которого предстояло пройти около семи километров. Эта усыпальница является самой дорогой святыней для непальцев и одной из самых почитаемых во всем индуистском мире.
Пашупатинатх располагается на берегу реки Багмати, главной реки долины Катманду. Она считается священной в связи с тем, что является притоком священного Ганга. Пашупатинатх — это городок, окруженный сотнями небольших усыпальниц, в центре его высится позолоченная двухэтажная пагода Шивы, возле которой стоит гигантский золотой бык, на котором по преданию восседал Шива.
Только индуист в состоянии постичь значение этой святыни, таинственного магнетизирующего центра индуизма в Непале. Крутые берега реки Багмати в Пашупатинатхе испещрены многочисленными рядами сооружений, включающих эмблемы фаллического культа Шивы.
Пашупатинатх также знаменит своими обезьянами, которых подкармливают священники и которых нельзя обижать, т. к. они символизируют Ханумана, культовое божество индуистов.
По обеим сторонам дороги из аэропорта в Пашупатинатх располагаются террасированные рисовые поля и редко залесенные пастбища. Когда сюда подошла похоронная процессия, между высокими кирпичными стенами двадцатью рядами стояли сотни тысяч непальских крестьян, пришедших из всех районов страны, чтобы проводить в последний путь своего «доброго короля». Трибуван был особенно популярен у народа тем, что представлял собой символ нового Непала, свободного от династии Рана, представители которой не пользовались уважением из-за своей жестокости.
По мере продвижения погребальных дрог женщины, мужчины и дети рыдали, вознося к небу стенания, которые не могли не тронуть даже самые черствые сердца. В тот день погода была облачной и дождливой.
В Пашупатинатхе начался длительный и сложный индуистский ритуал кремации короля. На берегу Багмати соорудили огромное кострище из сандалового дерева, на которое возложили тело покойного. В тот момент, когда должны были зажечь погребальный костер, произошла заминка. Дело в том, что в прошлом было традицией сжигать королеву вместе с ее покойным мужем. Этот обычай, именуемый «сати», устарел, однако по протоколу в огонь следовало бросить золотые обручальные браслеты королевы. Но подавленная горем королева позабыла цифры комбинации дворцового сейфа, в котором держала свои драгоценности. И пока королевский сейф вскрывали, все сановники страны молча стояли вокруг погребального кострища с телом короля. На крутых берегах реки можно было видеть тысячи вельмож со всеми их регалиями. На похороны прилетели все послы, аккредитованные в королевстве, но по большей части имевшие свои резиденции в Дели.
Когда принцы Гималайя и Басундара зажгли огонь, солнце, весь день скрывавшееся за тучами, засияло на небе и глухое бормотание толпы сменилось ликующими криками: «Король умер, да здравствует король!».
После кремации началась траурная церемония. Все мужчины Непала обрили головы, никому не дозволялось носить кожаную обувь, и потому все окружающие шли босиком или в кедах.
Трон короля унаследовал его старший сын, принц Махендра Бир Бикрам. Официальная коронация должна была начаться по окончании траура. В течение одиннадцати дней двое младших сыновей усопшего короля принцы Гималайя и Басундара жили в храме Трипурешвар в Катманду на берегу Багмати, одетые в гладкие домотканые белые туники. Они спали на соломенных тюфяках, питались только пресным вареным рисом без всяких приправ и пили только фруктовые соки.
На двенадцатый день вокруг храма был разбит палаточный лагерь. Каждая роскошно убранная палатка символизировала один из покоев, в которых прежде жил скончавшийся король. В них были размещены предметы убранства, украшавшие быт короля — мебель, домашняя утварь, одежда и прочее. Затем из Индии доставили брамина (ни один непальский священнослужитель не согласился бы исполнить непопулярную функцию «гонителя злых духов»), который должен был спать на ложе покойного короля, носить королевское платье и корону. Брамина обрядили в золоченое платье, надели корону и даже новые туфли, купленные королем в Швейцарии незадолго до кончины. Затем в палатке, символизировавшей столовую короля, брамину подали обед, причем в меню входили блюда, по традиции запрещенные у индуитов. После этого брамину вручили 150 тысяч рупий, которые он тщательно пересчитал. А затем он сел на слона и поехал вброд на другой берег Багмати, в то время как толпы людей провожали его криками и градом камней, «изгоняя» его из Непала. Эта церемония символизирует принятие брамином на себя грехов усопшего короля.
Согласившись взяться за это неблагодарное дело, брамин становился изгоем для касты браминов, высшей в иерархии индусов.
После этих церемоний все имущество короля (машины, мебель и одежда) продавались на аукционных торгах, а выручка отсылалась тому самому индийскому священнослужителю.
Шесть месяцев спустя аналогичная церемония была проведена верховным жрецом долины, который получил такие же подарки в качестве «гонителя злых духов» и 600 тысяч рупий, но его не изгоняли из касты, и ему не нужно было покидать Непал.
Постепенно жизнь в Катманду возвращалась в нормальное русло. Борис потерял своего лучшего друга и опору в Непале. Но он продолжал задуманное дело: строил ликероводочный завод в Биратнагуре и пытался добиться введения акциза. Он пригласил того же технолога, которого нанял в свое время для аналогичного предприятия в Куч Бихаре, и постепенно перевозил в тераи оборудование, необходимое для первого подобного завода в Непале.
Получив эксклюзивную концессию на производство алкогольной продукции во всей долине Катманду, Борис подписал с властями контракт, по которому получал право на ежемесячный ввоз пяти тысяч галлонов ректификата из Индии до ввода в строй своего завода в Биратнагуре. Главная контора предприятия была устроена в этом местечке в помещении небольшого дворца, принадлежавшего семейству Рана.
Контрактом предусматривалось, что выручка от реализации алкогольной продукции будет делиться следующим образом: 33? процента — на покрытие производственных расходов, столько же — на прибыль и столько же — в счет налога. Борис гарантировал правительству Непала как минимум 120 тысяч рупий в качестве ежегодного дохода от налогов.
Четыреста пятьдесят непальских лавочников стали подрядчиками и оптовиками Бориса. Кроме того, он разработал хитроумный способ дифференциации различных видов алкоголя. В зависимости от добавки фруктовой эссенции и градуса эта продукция шла на продажу под маркой разных животных: 100-градусный продукт маркировался как «гаинда» (носорог), 80-градусный — как «бхаг» (тигр) и 68-градусный — как «читуа» (леопард).
Все это было гладко на бумаге, но кипевший энергией и затуманенный обманчивыми статистическими выкладками, Борис проморгал тот факт, что в долине функционировало 1200 нелегальных спиртовых заводиков. Изготовление «rakshi» (араки) в Непале всегда считалось обыденным делом для каждой семьи, а для того, чтобы с помощью традиционного метода получить этот алкогольный напиток, было вполне достаточно приобрести три керамических сосуда.
Мало того, среди самогонщиков было немало влиятельных людишек, которые гнали «rakshi» не только для собственного употребления, но и для прибыльного сбыта. Поэтому когда Борис попытался обуздать этих нелегальных предпринимателей, ему стали чинить препятствия. Власти посмеивались над его жалобами, а полиция не желала принимать какие-либо меры. Более того, вскоре Борис обнаружил, что непальские полицейские подчас даже помогают самогонщикам.
В итоге шумные протесты против попыток Бориса претворить в жизнь свой проект привели к тому, что внезапно у него отобрали лицензию на ввоз алкоголя. Это заставило его прекратить все работы еще до того, как ликероводочный завод в Биратнагуре вступил в строй.
— Мы вложили в наш проект более ста тысяч рупий, — вспоминает он, — а теперь оказались в тупике.
Разъяренный Борис попытался добиться того, чтобы ему вернули лицензию на ввоз спирта-сырца, но все было напрасно. Слишком многие видные чиновники были кровно заинтересованы в собственном высоко-прибыльном самогоноварении.
Оставался лишь единственный выход — возбудить иск против властей за нарушение условий контракта. Однако в Непале невозможно было найти юридических оснований для ведения тяжбы против властей, которые были глухи к его официальным протестам.
Пока суд да дело, Борис занялся устройством отеля Ройэл и одновременно добивался того, чтобы правительство дало разрешение на посещение долины иностранцами.
Так прошло более десяти месяцев, прежде чем пришла неожиданная новость по поводу алкогольного проекта. Как-то вечером в пятницу, вскоре после прибытия первых групп иностранных туристов, к вящему изумлению Бориса в отель Ройэл вошли три десятка вооруженных офицеров полиции и солдат в хаки. Борис спустился в холл и потребовал объяснений.
Командовавший отрядом капитан порылся в кармане и вынул свиток замусоленной бумаги, испещренный «иероглифами».
— Нас направили, — торжественно заявил он, — чтобы мы тотчас получили от вас денежную сумму в размере 175 тысяч рупий и 15 пайс.
Борис был поражен. Наверное, тут какая-то ошибка. Но нет, офицер и два его помощника сухо пояснили, что эта сумма затребована в соответствии с гарантийным обязательством Бориса уплатить правительству этот минимум за период со дня закрытия своего предприятия.
Напрасно Борис объяснял суровым полицейским, что немыслимо заплатить такую сумму почти через год после того, как правительство в нарушение контракта лишило его возможности продолжать работу, отказав ему в разрешении ввозить сырье, необходимое для производства алкоголя. Кроме того, Борис заметил, что при всем желании он не имеет возможности выплатить деньги в данный момент, даже если бы они у него были, т. к. вечером в пятницу единственный в то время непальский банк не работает и откроется лишь в понедельник.
Злобные полицейские, обменивавшиеся понимающими взглядами, не хотели и слушать этих «нелепых» оправданий и заявили, что вынуждены взять его под арест. В конце концов, Борису удалось уговорить их отложить решение вопроса на сутки, но в ту ночь у дверей его квартиры в отеле дежурила вооруженная охрана.
На следующий день к Борису пришел лукавый правительственный чиновник.
— Послушайте, — сказал он Борису, — почему бы вам не подписать документ о признании задолженности и обязательстве ее выплаты в течение трех лет, а также о продолжении работы предприятия?
Когда Борис отклонил это предложение, чиновник заявил: — Вам придется пойти со мной.
Он вывел Бориса из отеля и без обиняков сообщил, что они направляются в тюрьму.
Непальская тюрьма — не шутка. Даже сегодня самое малое преступление влечет за собой длительное тюремное заключение. По слухам, избиение заключенных было обычной практикой полиции.
Сначала Бориса доставили в офис департамента по налогам, находившийся в городке Дилли Базар. Там его временно поместили в конторку по соседству с большим помещением, где работали налоговые чиновники.
До этого в истории Непала еще не было случая, чтобы европеец оказался в тюрьме. С ним обращались в точности так же, как с местными заключенными. Его уже собирались поместить в тесную камеру, в которой находилось пятнадцать человек, и выдавать по полрупии в день на продукты и дрова, чтобы он сам готовил себе еду. Узнав об этом, британский посол немедленно выразил протест против заключения Бориса в общую камеру. В результате, вместо того, чтобы поместить его вместе с другими заключенными, обвинявшимися в таких «менее серьезных» преступлениях, как убийство или кража слона, Бориса заключили в большое помещение налоговой конторы.
Так начались первые дни его пребывания в тюрьме, что было, — на тот момент, — самым забавным инцидентом за всю его карьеру в Непале. Он до чертиков запугивал своих надзирателей и вскоре устроил кавардак в налоговой конторе, когда потребовал себе ночной горшок и регулярно выдворял из конторы всех писарей и служащих под тем предлогом, что ему требуется облегчиться либо принять ванну, пользуясь бадьей, которую ему ставили прямо посреди циновок и письменных столов, заставленных документами налоговой конторы, и в которой он привольно плескался, разбрызгивая воду на конторские принадлежности.
С небольшой галереи, открытой для публики, непальцы целые шесть дней имели возможность лицезреть такое шоу, которого еще не бывало в истории этой страны. Известие о заключении Бориса в каталажку быстро стало сенсацией, и все жители долины считали своим долгом посетить налоговую контору и поглазеть на первого за всю историю их страны белого сахиба, посаженного в тюрьму.
— Именно тогда я осознал, — рассказывал Борис, — каково быть обезьяной в зоологическом саду. За маленьким зарешеченным оконцем я видел уставившиеся на меня лица. В глазах этих людей я читал неподдельный интерес. Одно лицо под натиском возбужденной толпы быстро сменялось другим. Таким образом, я&nbs
XI. Корона из перьев
Тяжелое испытание, перенесенное Борисом, послужило еще большему росту его популярности в Катманду. Через месяц после освобождения его пригласили в форин офис и попросили взяться за организацию торжеств по случаю предстоявшей коронации нового правителя Непала короля Махендры. Вкусив тюремной похлебки от правительства Его Величества, теперь Борис должен был разбиться в лепешку, чтобы послужить королю. Он принял решение сделать все от него зависящее, чтобы коронация стала запоминающимся торжеством.
А тем временем в стране происходили ощутимые перемены. Вскоре ожидалось окончание строительства новой дороги, связавшей столицу с Индией. После тяжелых дней, проведенных в заключении, Борис снова стал посещать многочисленные вечеринки и приемы. Теперь они с Ингер получали больше приглашений, чем когда-либо раньше.
Борис говорит, что никогда не забудет утонченных приемов, устраивавшихся членами семейства Рана, в особенности по случаю свадеб. На банкетах можно было наблюдать все вековое великолепие Востока, которое давно кануло в Лету в других странах Азии. Генералы клана Рана являлись в своих шлемах, украшенных жемчугом, изумрудами и бриллиантами, мерцавшими и сверкавшими при свете свечей. Генералы и офицеры приходили на эти вечера, облаченные в превосходную парадную форму, не уступавшую по блеску и элегантности впечатляющей церемониальной форме британского посла.
В особенности сказочными были приемы у фельдмаршала Кайсера. В огромной бальной зале его дворца имелись шикарные буфеты и бары, в которых можно было сделать выбор из двадцати сортов вин бордо разной выдержки и из такого же числа бургундского всех сортов, которые выпускались за последние двадцать лет. Многие из них нельзя было разыскать даже в Европе. Имелось также десять видов крепких алкогольных напитков, которые были призваны содействовать перевариванию пятидесяти различных блюд. Гостям подавали такой роскошный ужин, каким не погнушался бы и сам Гаргантюа.
Несмотря на довольно безвкусный архитектурный стиль дворцов семейства Рана, который Борис называл «барокко Катманду», приемы, устраивавшиеся в них, отличались великолепием, напоминавшим европейские дворы давних времен.
Появление короля, его сестры и братьев всегда сопровождалось шушуканьем и воцарением тишины. Челядь отвешивала земные поклоны, а собравшиеся гости отдавали дань уважения соответственно своему положению.
В зимние вечера, когда, идя на один из многочисленных приемов, Ингер облачалась в длинное вечернее платье, она не забывала надевать длинную шерстяную поддевку, т. к. отопление просторных резиденций семейства Рана оставляло желать лучшего.
Казалось, события, происходившие во внешнем мире, не имеют никакого значения в Катманду. Сюда попадали извне лишь немногие газеты. Мирную жизнь на улицах не нарушали звуки радиоприемников. Было слышно лишь веселое позвякивание медных колокольчиков храмов, бой барабанов и свистки, сопровождавшие бесчисленные процессии, без которых не обходился ни один религиозный праздник.
Борис едва оправился от тяжелого пребывания в тюрьме, когда ему пришлось взяться за подготовку коронации нового короля. Из королевского дворца ему поступило послание, в котором говорилось приблизительно следующее: Его Величество отдал распоряжение о том, чтобы вся подготовка к приему гостей по случаю коронации была возложена на Бориса.
В Непале никто не помнит его фамилии и поэтому буквально все, начиная от короля Махендры, называют его просто «Борис».
Коронации короля предстояло стать таким событием, которое должно было потрясти Непал и привлечь внимание всего мира к едва известному гималайскому королевству. Для того чтобы празднество стало действительно величайшим событием и в то же время первым крупным шагом Непала на пути перехода от изоляции к современности, не жалели никаких денег.
Все надо было начинать с нуля. Всю массу гостей могли принять лишь два отеля: Ройэл и Сноу Вью, рассчитанные всего на пятьдесят человек. А Борису было предложено с максимальными удобствами разместить и шикарно накормить 112 высокопоставленных иностранных гостей и более 100 журналистов.
Лихорадочные приготовления сотрясали всю долину. Штаб-квартирой всей этой суматохи стал отель Ройэл. Начался ремонт всех храмов Катманду. Дороги расширялись. С помощью добровольцев асфальтовое покрытие дорог было увеличено на два километра и составило около пяти километров. Для великого события надо было реконструировать аэропорт «коровье пастбище». Сарай с соломенной крышей, служивший таможней и авиатерминалом, заменили на каменное сооружение.
В ведение Бориса передали правительственный рестхаус (гостевой дом) и еще пять дворцов для размещения высокопоставленных гостей.
Вскоре по Гималаям распространился слух, что Борис собирается закупить пятьдесят тысяч кур, сотни тонн риса и миллионы яиц для щедрого угощения. Дело могло кончиться серьезной инфляцией и волнениями, поэтому Борису пришлось официально объявить, что все продукты будут закуплены в Индии.
Всего через два месяца после тюремного заключения Борис внезапно стал одной из ключевых фигур Непала. Небольшому гималайскому королевству предстояло многому научиться у Запада, и Бориса то и дело вызывали проконсультировать людей по вопросам о том, что надо делать и чего нельзя делать, если исходить из западных стандартов.
Катманду невелик: в долине — не более 500 тысяч сельских жителей, а в самом городе — около 108 тысяч. Тем не менее, в соответствии с традициями гостеприимства власти собирались оказать гостям такие знаки внимания, которые были бы приемлемы для западного мира. И, несмотря на многовековую изолированность от мировой цивилизации, непальцам удалось не только достойно принять элитных гостей, но и предложить потрясающе красочные зрелища.
В самом центре этой суматохи находился Борис. Ко дню коронации он, можно сказать, с нуля успел реконструировать все, что требовалось для надлежащего устройства иностранных гостей. Из Индии в долину был организован воздушный мост для переброски тридцати комплектов оборудования для ванных комнат, включая ванны и водоотопители. Однако это не шло ни в какое сравнение с переброской продовольствия.
В течение трех дней заказанные Борисом чартерные ДС-3 денно и нощно летали из индийской Патны в Катманду и обратно. Это был довольно необычный воздушный мост, т. к. объектом перевозки были шесть тысяч живых кур, тысяча цесарок, две тысячи уток, пятьсот индеек и сто гусей. Наряду с ними прибыли полторы тонны снулой рыбы, — по правде говоря, чересчур снулой, — две тонны овощей и, что самое странное, пара тонн льда! Беда в том, что если не считать вечных снегов Гималаев, в Непале не было фабрики по изготовлению льда.
Перевозка такого огромного количества птицы не обошлась без происшествий. В Патну их доставили по железной дороге, а поскольку самолеты из Патны в Катманду прибыли двумя днями позже, половина живности погибла от жары еще в аэропорту. Для их возмещения уже не оставалось времени, и потому Борис был вынужден скорректировать свои наметки.
Что касается рыбы, то ее, конечно, пришлось выбросить, в особенности это касалось очень вкусных крупных рыб «becti» из Бенгальского залива, которые должны были стать фирменным блюдом коронационного банкета.
Из сотни ящиков фруктов удалось сохранить в съедобном виде только тридцать пять. Единственной утратой, которая никого не удивила, была потеря льда, б?льшая часть которого растаяла.
Эти печальные сообщения Борис получил в своем кабинете в Ройэл, где две телефонные линии военного образца соединяли его с другими важнейшими пунктами города (в то время в Катманду число работающих телефонов было наперечет). Борис провел девять дней почти без сна, т. к. одна за другой перед ним вставали все новые проблемы, связанные с предстоящей коронацией.
Как только пришло известие о гибели трех тысяч кур, в горы были отправлены местные крестьяне, которые должны были восполнить потерю. Из Индии были выписаны пятьдесят семь поваров и сто пятьдесят человек вышколенной обслуги. Совершившие первый в своей жизни авиаперелет и оказавшиеся на непривычной для них высоте, на которой расположен Катманду, они чувствовали себя как в дурмане.
Несмотря на тот факт, что весь этот обслуживающий персонал прошел доскональную проверку в калькуттском департаменте уголовных дел, лица, отвечавшие в Непале за протокольные мероприятия, решили, что королю и другим высоким сановникам должен прислуживать только местный персонал. Поэтому пришлось немедленно организовать курсы по обучению самых способных представителей из непальского персонала искусству обслуживания знати.
А число проблем все множилось. Недостаточно машин?. Немедленно пришлось заказать в Индии транспорт, который должны были доставить в Катманду по еще не до конца проложенной дороге.
Самый странный груз прибыл из США. Еще с 1924 г. для сохранения райских птиц была запрещена торговля их перьями. А вычурная корона, которую в кульминационный момент коронации должны были водрузить на голову короля Махендры, нуждалась в большом количестве таких перьев. В США решили, что вполне подходящим презентом будет отправка в Непал ста редких перьев райских птиц, которые откопали в запасниках Американского музея естественной истории в Нью-Йорке. Это был необычный, но весьма удачный подарок.
Пришлось везти из-за рубежа далеко не только такси, слуг, ванны, еду, перья и лед. Были построены новые гостевые дома и 13 километров новых дорог. Из Лондона авиагрузом доставили закупленный там за огромные деньги сервиз из фарфоровой посуды, серебра и хрусталя.
С приближением дня прибытия гостей приготовления носили все более суетный характер. На верхушке каждой пагоды можно было видеть мастеров с кисточками, обновлявших окрас деревянной резьбы, эротических изваяний на кровле или позолоту медных дверц и окон. Каждая святыня во всех городках и деревнях долины, каких бы размеров она ни была, приобретала новый вид. Некоторые из них реставрировали, другие подкрашивали. Провинция меняла свое обличье.
А тем временем Катманду оказался в фокусе внимания мировой прессы. Возможность попасть в запретную страну и воочию наблюдать пышность ее невиданного великолепия и непосредственно ощутить ее шарм привлекла из-за рубежа не менее 160 журналистов. Приехал даже репортер радио Исландии! Этот неожиданный бум еще более обострил проблему устройства гостей и снабжения их едой.
Борис соорудил для журналистов целый палаточный городок в саду отеля Ройэл. Большие палатки типа швейцарских шале стали временными пристанищами для журналистской братии. Корреспонденты рыскали по долине в поисках сенсационных материалов, соперничали между собой, фотографируя озадаченных тибетцев, стеснительных ньюарских девушек и прелестных женщин народности таманг, которые мгновенно стали центром внимания скучающих журналистов в ожидании главного события.
Единственная телеграфная линия, связывавшая долину с Индией, стала самой загруженной. Озабоченные тем, чтобы отправить свои корреспонденции раньше своих конкурентов, журналисты буквально устраивали стычки между собой, посылая отчеты в самые отдаленные районы мира на французском, английском, испанском, бирманском, китайском и массе других языков.
Несчастного телеграфиста просто засыпали требованиями, в особенности, если учесть, что ни один журналист, естественно, не знал непальского языка. Десятки корреспондентов осаждали отель Ройэл, а его бар полнился слухами и опровергающими их противоположными слухами, в то время как каждый журналист, посасывая пиво или виски, шпионил за передвижением своих соперников.
В их числе была молодая хрупкая евроазиатка. Непритязательная и скромная, она участвовала в суетной жизни Непала в течение нескольких недель, предшествовавших коронации. Будучи весьма наблюдательной, она схватывала все подробности происходивших вокруг событий. Изящная, немногословная Хан Сюин нашла в этой стране свою любовь.
На первый взгляд, ее внешность казалась довольно рядовой, но при более близком знакомстве оказывалось, что она поразительно элегантна. Направленная в Катманду, чтобы передавать отчеты о коронации в свою газету, она влюбилась в симпатичного индийского инженера, а впоследствии опубликовала прекрасный роман о Непале под названием «Гора не стареет», в котором блестяще отражен дух этой страны.
После коронации Хан Сюин неоднократно возвращалась в долину, останавливалась в отеле Ройэл и подружилась с Борисом, которого описала в своей книге под именем Василий.
Хотя ее роман является художественным произведением, можно легко узнать всех его героев. Фельдмаршал, которого она называет философом, предстает как подлинный ученый и глубокий мыслитель. Не менее жизненными предстают в ее книге генералы, ученые, журналисты, художники, миссионеры, священники, буддийские монахи и другие персонажи общества Катманду, захваченные суетной жизнью коронационного периода.
Прототипами героев романа стали отец Моран, Вернер Шультесс и Тони Хаген, а также все другие выдающиеся люди долины.
Теперь у Бориса оставалось мало времени для бесед со все новыми прибывающими журналистами, целыми днями осаждавшими его квартиру в поисках информации, требуя помощи переводчиков и проч. Пресса была предоставлена самой себе, ибо началось прибытие почетных гостей.
Центром внимания теперь стал маленький аэропорт Катманду с его новеньким зданием, еще пахнувшим свежей краской. В небе над долиной еще никогда не видели такое множество стальных крылатых чудовищ. Как в крупных аэропортах, винтокрылым машинам приходилось кружить высоко над полем в ожидании своей очереди перед посадкой.
Первыми прибывшими гостями были делегации из Бутана и Сиккима. Бутанцев представлял Джигме Дорджи, опытный премьер-министр и шурин короля. Он прибыл вместе с изящной женой Теслой. Остальные три члена делегации были облачены в национальные костюмы: просторные двубортные пальто, один рукав которых был порожним. У них было обнажено одно
плечо, открывавшее элегантную сорочку из тибетского шелка с круглым воротничком. Из-под подола пальто виднелись обнаженные ноги бутанцев.
Сиккимскую делегацию возглавлял магараджкумар (наследный принц) Палден Тондуп Намгиал, ныне ставший магараджей. Его брак с американкой Хоуп Кук в 1963 г. произвел мировую сенсацию.
Бутанской делегации пришлось идти пешком и ехать целых восемь дней, чтобы добраться из своей столицы до Индии перед тем, как сесть на самолет, доставивший их в Непал.
Таким образом, коронация дала возможность собраться вместе правителям трех изолированных и таинственных гималайских государств.
По-своему производили впечатление и другие гости. Индия была представлена вице-президентом Радхакришнаном. Вице-премьер Китая был облачен в обязательный для китайских коммунистов монотонный костюм, резко контрастировавший с вычурной одеждой других гостей. Англию представлял граф Скарборо, Францию — ее посол в Индии граф Остророг. Затем прибыли посланцы Японии, Бирмы, Таиланда и все остальные делегации. Из США на коронацию приехали специальные представители президента Эйзенхауэра д-р Майо и его супруга. Лоуэлла Томаса сопровождала целая команда с киноаппаратурой Синерама. Им было поручено зафиксировать на пленку все подробности церемонии.
Когда подбили все бабки, Борис к своему отчаянию обнаружил, что вместо ожидавшихся 112 официальных гостей приехали 190.
В отеле Ройэл началась паника. Мало того, что погибали куры и протухла рыба, тут еще нагрянула и целая орда гостей, на которых не рассчитывали. Это было тяжелое испытание даже для такого талантливого организатора, как Борис.
В самом роскошном из пяти гостевых домов Ситал Нивасе в суете при устройстве ванных комнат забыли об установке на крыше баков с водой. И Борису пришлось послать нарочного закупить красивые традиционные непальские котелки и поставить цепочку людей с котелками с водой, которые должны были заменить накопитель и, поливая, создать иллюзию водопроводной воды.
Когда Борис мимоходом зашел в этот гостевой дом, он наткнулся на разгневанного члена французской делегации, шагавшего взад-вперед по коридору. Судя по выражению его лица, можно было подумать, что его одолевают колики. Оказалось, что все туалеты заперты.
— В чем дело? — спросил Борис обслугу.
— Потому что туалеты новые, — ответили ему.
Что же касается ключей, то старший служитель ушел обедать и забрал их с собой. Подавив ярость, Борис выдавил запертую дверь и таким образом спас французского дипломата.
На следующий день после прибытия первых гостей Борису сообщили по телефону, что их превосходительств — членов бутанской и сиккимской делегаций не накормили завтраком. Выяснилось, что комиссия по приему гостей начисто забыла уведомить его о местонахождении их резиденций. Борису приходилось обеспечивать едой все гостевые дома. Для того чтобы скрыть от гостей тот факт, что ни в одной из этих новых резиденций не успели устроить столовые, их кормили в номерах.
Как и можно было ожидать, по приезде каждый представитель той или иной страны счел своим долгом устраивать у себя приемы, и для всех подобных приемов, обедов и вечеринок Борис, как правило, получавший уведомление о них в последнюю минуту, должен был обеспечить еду.
Естественно, что некоторые гости, недостаточно осведомленные об условиях жизни в Непале, были разочарованы. Но мало кто жаловался, и жалоб было бы еще меньше, если бы, заказывая виски с содовой, они знали, что не только виски, содовую и рюмки перебросили сюда самолетами за несколько дней до этого, но даже лед был привозным, и что за переброску одного маленького кубика льда заплачено пять фунтов стерлингов, а ведь сколько потерь принесло таяние этого льда!
Недалеко от отеля Ройэл тридцать слонов, которых только что начали обучать искусству хождения по горам, поглощали запасы листьев, привезенных вместе с ними из тераев. Непальские художники, едва успевшие подкрасить эротические фигуры в Катманду, изображавшие занятия групповым сексом, теперь поспешно занялись покраской живых слонов. Им раскрасили уши, покрыли красочными пятнами хоботы и нанесли золотистый педикюр на пальцы ног.
Разнообразные политические, религиозные и общественные пристрастия гостей требовали максимального такта. К примеру, американцев нельзя было расселять рядом с китайской делегацией. Вегетарианцев нельзя было кормить мясом, другие не могли есть яйца. Индусы не ели говядины, а мусульмане ветчины. При организации крупных банкетов это означало, что можно либо угощать всех одними бутербродами, либо обслуживать каждого гостя индивидуально. Борис предпочел второе.
Взамен протухших рыб «becti», не выдержавших пятидесятиградусной жары в аэропорту Патны, не привезли никакой другой рыбы. Скороходы принесли из горных районов беспородных кур, которые были хорошими скалолазами, но негодной заменой подохшей индийской птице. Из тераев привезли десятки диких кабанов, которых должны были подавать целиком вместе с олениной и мясом другой дичи на пиршествах, достойных самого Гаргантюа.
Борису с его талантом шоумена, охотника и экс-секретаря Клуба-300 пришлось превзойти самого себя, чтобы выполнить то, что поначалу казалось вообще невыполнимым. Шли дни, и все как по мановению волшебной палочки становилось на свое место.
Борис ни днем ни ночью не имел ни единой свободной минуты. Помимо ответственности за приемы и другие мероприятия, он еще должен был лично развлекать друзей, журналистов и те или иные делегации.
За день до коронации, 1 мая, во дворе Хануман Дхока, старинном ньюарском дворце в центре города, проходила церемония очищения. Название резиденции связано с обезьяноликим богом Хануманом, чья статуя украшает золоченые бронзовые двери дворца.
Во дворе, окруженном тремя пагодами, была построена хижина из бамбука и соломы. В ней, облаченный в простенькие белоснежные непальские галифе и длинную рубаху, скрестив по-турецки ноги, сидел человек, которого должны были короновать. Рядом с ним сидела его жена в красно-золотистом сари.
Хижина символизировала тот факт, что король — обычный человек, являющийся правителем не только Катманду, но и простых деревень девяти миллионов своих подданных. В другом углу двора были расставлены бесчисленные подносы из листьев с красочно убранными блюдами ритуальных подношений, состоявших из рисовых зерен и цветов, опрысканных шафраном и ярко-красными охрами.
Махендра державным жестом благословил эти блюда и раздал их участникам церемонии. А в это время простой деревенский хор женщин напевал мелодичные непальские мелодии.
Тут же, с накинутыми на них шарфами шафранного цвета, стояли грустная корова и ее теленок — священные животные — дар короля браминам, которым на следующий день предстояло выполнить протокол самой коронации.
После церемонии очищения и благословения король нанес ритуальные метки «tica» на лоб священникам и преподнес им одежды, в которые они должны были облачиться во время коронации.
Вокруг короля сновали журналисты, что в корне отличало эту церемонию от безмятежного церемониала прежних веков, а объектив Синерамы нагло устремил свой глазок на королевскую чету.
Второго мая над долиной с ее кристально чистым воздухом, как обычно, засияло солнце. В этот день предстояло короновать единственного в мире индуистского монарха короля Махендру, воплощение Вишну, бога-хранителя, царя царей, пятижды божественного, доблестного воина и обожествляемого императора.
Молодой тридцатичетырехлетний король величественно возлагал на себя бремя сложного ведического ритуала, чтобы стать преемником своего отца, который скончался, будучи всего на четырнадцать лет старше.
Впервые внешний мир, представленный столькими делегациями, имел возможность лицезреть коронование в этой стране. Когда за 43 года до этого проходила коронация Трибувана, которому было тогда всего шесть лет, присутствовали лишь британский резидент и пятеро других иностранцев. Теперь же, в 1955 г., восшествие короля Махендры на трон сопровождалось жужжанием кино- и фотокамер и фотовспышками.
Сидя в убранном драгоценными камнями паланкине на спине огромного разукрашенного слона с длинными бивнями, Махендра торжественно проследовал на площадь Хануман Дхока, а затем во двор, где должна была состояться церемония. От палящих лучей солнца его защищал золотисто-желтый зонт.
Вокруг в ожидании стояли все послы и посланники со всеми регалиями. Французский посол в форме с золотыми позументами и треуголке, великолепный граф Скарборо в голубом шелковом плаще Ордена Подвязки. Вице-президент Индии Радхакришнан в желтом шелковом наряде, суровый японский посол во фраке. Все они выглядели резким контрастом по сравнению с представителями Китая в их скромной одежде.
Рядом с этими вельможами стояли все генералы семейства Рана и непальские принцы. Представителям семейства Рана запрещалось появляться в украшенных драгоценностями коронах, которые они носили в былое время, т. к. они напоминали королевские. Теперь их заменили шлемы с желтыми, красными и зелеными перьями.
Повсюду сияли золотые позументы бесчисленных офицеров и генералов. В толпе выделялись старый фельдмаршал Кайсер и главнокомандующий и королевский охотничий генерал Киран, который при росте 185 см горой возвышался над маленьким фельдмаршалом.
Королевскую чету, прикрытую зонтиками с веселой расцветкой, провели в приватные апартаменты, где тело короля смазали землей, собранной в отдаленных уголках Непала и у священных индуистских храмов Индии. Затем чету окропили водой из тридцати рек и семи морей. После этого обряженная в белоснежные шелка королевская пара на глазах присутствующих вступила в соломенную хижину во дворе для того, чтобы получить благословение от верховных жрецов.
Затем в десять часов сорок три минуты, в точности по предписанию ученых и астрологов, определивших самое благоприятное время, на голову короля водрузили тяжелую корону, украшенную драгоценными камнями и перьями райских птиц. Затем Махендра взошел на помост, на котором по традиции золотой королевский трон был установлен на шкурах вола, кота, леопарда, льва и тигра, что символизировало власть монарха над животными. Говорят, что прежде под троном также помещалась человеческая кожа, но теперь эту традицию упразднили.
Коронация Его Величества короля Махендры Бир Бикрам Шах Дева, «яркой звезды Непала», состоялась. После этого принцы и другие вельможи проявили знаки уважения Их Величествам, преподнеся им золотые монеты. Затем королевская чета устроилась в паланкине на спине слона и совершила объезд площади Хануман Дхока, где, помимо дворца, возвышалось еще около двадцати пагод и сотни святилищ. Этой процедурой король как бы уведомлял богов о своей коронации, после чего уселся на коня своего отца, что символизировало тот факт, что он берет бразды правления страной на себя.
Коронация завершилась, но празднование еще только начиналось. Днем предстояло проведение больших процессий на широкой площади парадов Тундикель, в центре Катманду, выступления ораторов и салют армии своему новому королю.
Вскользь обозрев непосредственную коронацию, Борис помчался в Синга Дурбар, где устраивался большой королевский банкет. После бессонных ночей он, наконец, понял, чем заменить протухшие «becti». Было решено придать форму крупных рыб «becti» консервированному лососю. Поскольку рыбы были утоплены в гарнире майонеза с омарами и креветками, такая замена прошла незамеченной, и, более того, некоторые иностранные гости даже поздравили Бориса, настолько им понравился вкус «becti».
Днем, с опаской взгромоздившиеся на спины слонов, иностранные гости проследовали на площадь парадов, где король соизволил дать указание о начале празднества, на которое со всей страны стеклись тысячи непальцев, некоторым из которых для этого пришлось пройти пешком чуть ли не по двадцать дней.
Непал, до сорока процентов населения которого исповедует буддизм, продемонстрировал поразительную приверженность этой великой вере. Коронация производилась по канонам индуизма, но теперь из всех монастырей долины выступили процессии буддийских монахов и лам, несших позолоченных идолов своих храмов и стоявших по обеим сторонам дороги, по которой следовал король, чтобы понаблюдать эту величественную церемонию.
Некоторые фигуры Будды достигали высоты трех метров, их принесли из Патана, Бхадгаона, Киртипура, Годаяри, Тими и других областей королевства. В знак почитания короля на ветру реяли молитвенные флажки. Стоя на спине слона, великолепный генерал Киран бросал стоявшей вдоль дороги толпе серебряные монеты, доставая их из огромного мешка, водруженного наверх четырьмя служителями.
Затем началось представление танцоров, прибывших из четырех провинций страны. Состоялся парад гуркхов со своими оркестрами и шествие кавалеристов. Празднество завершилось обращением короля к народу, в котором он обещал проведение выборов и принятие мер для обеспечения благосостояния населения. Речь короля вернула зачарованных гостей из средневековых сфер обратно в реальность двадцатого столетия, реальность королевства, перед которым во весь рост стояли тысячи проблем модернизации и эволюции.
Что касается Бориса, то для него коронационные торжества вовсе не завершились с коронацией короля. Еще много дней послы, журналисты и другие гости пребывали в долине, устраивая приемы и максимально используя щедрое гостеприимство Непала.
Присутствие в долине такого большого числа видных иностранных представителей нарушило привычно спокойный ритм жизни в Катманду и возбудило политические и дипломатические интриги.
Отныне государство, волею судьбы оказавшееся на стыке Китая и Индии, Востока и Запада, должно было осторожно лавировать между своими великими соседями и другими великими мировыми державами.
Политические интриги особенно наглядно ощущались в узкой долине Катманду, где русские, американцы, китайцы и индийцы открыто соперничали между собой в стремлении привлечь Непал на свою сторону и добиться дружбы с ним.
Постоянно циркулировали разного рода слухи о позициях Индии и Китая в отношении территории Непала. Индия контролировала всю торговлю страны, отрезанной от внешнего мира. Между обоими государствами неоднократно возникали разногласия, поскольку Непал зачастую подвергался определенным формам эмбарго со стороны Индии.
Даже в настоящее время импорт товаров из-за рубежа связан с многомесячными непростыми переговорами с индийскими таможенниками и другими чиновниками. Чтобы добраться из Катманду до ближайшего морского порта — Калькутты, нужно проехать около тысячи километров по скверным дорогам. Правда и то, что целый ряд областей Непала более доступен из Индии, чем из Катманду. Опасные крутые склоны непальских гор кажутся практически непреодолимым препятствием для внутренних транспортных связей.
Непосредственным результатом политических интриг и амбиций был рост поступлений иностранной помощи, которой поначалу не было даже ясно как распорядиться. В настоящее время страна получает широкую внешнюю помощь, средства от которой направляются в такие крупные и разнообразные проекты, как строительство гигантской канатной дороги через горные хребты к железнодорожному терминалу на границе с Индией, высокогорной грунтовой дороги в Индию, линий электрической и телефонной связи в Катманду, современной больницы с помощью России.
Кроме того, за счет иностранной помощи планируется строительство ГЭС и плотины, которая будет крупнейшей в мире и позволит начать поставку электроэнергии в Индию, т. к. в Непале пока мало ее потребителей.
Одновременно Китай предложил построить дорогу, которая свяжет Непал через Тибет с Пекином. Этот проект, который подвергается глупой критике как облегчающий возможную агрессию со стороны Китая, был бы великим благом для страны, т. к. обеспечил бы связь столицы с племенами непальцев, живущих высоко в горах.
Со всеми этими проектами связан приток в долину многочисленных иностранных экспертов, инженеров и техников — странного порождения гражданских служащих, в компетентности которых иногда можно весьма сомневаться.
Несмотря на это, лик страны очень мало изменился, т. к., в первую очередь, крупные проекты имеют целью удовлетворение простейших и срочных нужд рассеянных по территории страны горских племен, составляющих б?льшую часть населения Непала.
На девять миллионов жителей в Непале имеется всего сотня врачей, из которых большинство работают в долине. Муссонные дожди отрезают столицу от большинства горных районов. Мало небольших недорогих подвесных мостов, которые не так уж сложно было бы построить над бурными горными потоками.
В тераях сейчас прокладываются взлетно-посадочные полосы для авиации, а в Покаре, западнее Катманду, открыт новый аэропорт.
Между аккуратными рядами старых кирпичных домиков и древними пагодами началось возведение непрезентабельных цементных построек.
Эти перемены представляются весьма незначительными в глазах иностранца, который приезжает в Непал, в первую очередь, в поисках красоты. Тибетцы в зимнюю пору все еще большими группами приходят в Катманду, чтобы почтить святыню Боднатх, где их ожидает хранитель этой священной реликвии земной владыка Чини Лама. Здесь возникает такое ощущение, что ты перенесся в давно прошедшие дни средневековой христианской Европы.
Скромные монахи здесь прислуживают священникам. Облаченные в оранжевые одежды и поразительные шляпы, ламы крутят цилиндрические серебряные молитвенные колеса и проводят целые дни, распевая молитвы под ритмический бой гигантских барабанов, труб и цимбалов. Выражение лиц паломников, некоторые из которых, добираясь сюда, прошли более трех тысяч километров пути, несет в себе привлекательность далеких таинственных земель и наивное благодушие, которого не встретишь в Индии и других странах Востока.
В Боднатхе, именуемом всеми тибетцами «чортен» (святыня), можно встретить паломников из Ладакха, российского Туркестана, Монголии, Кхама, Амдо и Бирмы.
Местное население не успевает идти в ногу со временем. Когда строятся современные дороги и мосты через реки, эти работы обязательно должны быть освящены, для чего в жертву приносят коз и проводятся другие сложные ритуалы, которых требуют священники. В 1961 г. в долине были введены в строй первые автобусные маршруты, и сегодня большинство автобусов, проезжающих мимо святыни Шивы возле Синга Дурбар, обязательно дважды объезжают вокруг нее, прежде чем проследовать по своему маршруту в Патан.
Когда небольшую деревеньку Покара, расположенную в 130 км к западу от Катманду, построенный там аэропорт внезапно связал со столицей, ее жители, ни сном ни духом не ведавшие о современных технических новшествах, неожиданно прикоснулись к вершине технологического прогресса. Первыми колесами, которые они увидели в своей жизни, были шасси самолета.
Когда транспортный самолет доставил туда два джипа, при их разгрузке старик, наблюдавший эту картину, объяснял своему внуку: — Видишь, как рождаются эти два малыша, — скоро у них отрастут крылья, и они полетят, как их мамаша.
Открыв для себя самолет, затем джипы и потом тракторы, жители Покары, наконец, открыли велосипед, который стал для них последним связующим звеном с современностью, к которой они начали переходить не с того конца.
Ни одному западному инженеру еще никогда не удавалось убедить местных жителей переместить святыни, которые в отдельных местах до предела скучены и не дают возможности провести там дороги. В результате многие дороги упираются в фигуру, изображающую голову Ганеша или быка Шивы.
Проект по устройству сточных канав повлек за собой такие проблемы, как «осквернение священной земли». Поскольку почти каждый у
XII. Камушки на стойке бара
Теперь все крупные альпинистские экспедиции получили возможность попасть в Гималаи через Непал, и Борис был немало вовлечен в их активность. Катманду можно свободно называть альпинистской столицей мира, а местной святыней, от которой берут начало все эти экспедиции, неизменно служил бар «Як и Йети» отеля Ройэл.
Как и многочисленных других иностранцев, меня самого, в первую очередь, привлекли в Непал горы, а еще в Калимпонге мне говорили, что каждому человеку, собирающемуся организовать экспедицию в Гималаи, лучше всего связаться с Борисом. Так же, как меня привели к Борису мои намерения подняться к подножиям Гималаев, в контакт с ним вступили многочисленные иностранцы, собравшиеся обследовать высочайшие пики Непала. Их было так много, что Борис стал крупным авторитетом по знанию гор, экспедиций и альпинистов, большинство из которых стали его близкими друзьями.
Как-то раз мы с Борисом, сидя в его квартире, вели беседу об Эвересте. Неожиданно он пошарил рукой под кушеткой и достал коробку.
— Вот с Эвереста, вот с Макалу, это с Джанну, это с Дхаулагири, а вот этот — с вершины Нилгири.
Один за другим Борис извлекал из коробки свои трофеи и раскладывал их на краю стола. Эти камни были для него, да, несомненно, и для всего мира, б?льшими раритетами, чем шкуры тигров и даже шкура белого леопарда.
Передо мной предстали шесть небольших камней, взятых на высочайших пиках мира победоносными альпинистскими экспедициями. На каждой из этих величественных вершин друзья не забывали о Борисе и откалывали для него ледорубом по сувениру.
Эта маленькая коллекция служит хорошим напоминанием о той роли, которую Борис сыграл в содействии, питании и устройстве членов стольких крупных и знаменитых экспедиций, пробившихся в Непал в 1950—1960-е годы.
В первую очередь, альпинистов в эту страну привлекают высочайшие пики, образующие северную границу Непала с Тибетом, а Бориса в шутку называют непальским аттракционом номер два после Эвереста.
Великолепные, покрытые снегом вершины гор часто привлекают к себе внимание туристов больше, чем рукотворная красота памятников культуры долины Катманду, так же как подчас превосходят своим сиянием блеск золоченых куполов местных пагод.
Еще со времени, когда топографо-геодезическая служба Индии в 1856 г. определила, что главный пик Гималаев имеет высоту около девяти километров, эта вершина стала пределом мечтаний горовосходителей. Сначала ее называли пиком XV, а затем окрестили Эверестом в память о сэре Джордже Эвересте, одно время занимавшем пост генерального геодезиста Индии.
Поначалу было много разночтений в отношении высоты Эвереста, поскольку замeр производился методом триангуляции с точек, расположенных на далеко отстоящих от него индийских равнин. Для уточнения этого вопроса в Тибет отправилась группа немецких географов. Поскольку издали многие пики похожи друг на друга, вершину горы Гауризанкар по ошибке приняли за высочайший пик, и до 1910 г. в школах учили, что главной вершиной нашей планеты является именно он.
Впоследствии эту ошибку исправили и, несмотря на разноречивые суждения, было окончательно выяснено, что высочайшей вершиной земли является именно Эверест или Джомолунгма, как называют ее тибетцы, или Сагармата, по-непальски. Много противоречий вызывали замеры высоты Эвереста, т. к. каждая последующая экспедиция выдавала все новую цифру. Очень точный замер, произведенный в 1953 г., показал 8848 м над уровнем моря.
Восхождения на Гималаи начались в конце XIX в., когда несколько служащих и офицеров Британской Индии решили использовать свой отпуск для похода в Сикким и Кашмир. После успешного восхождения на пик высотой более 6,5 км они с завистью стали поглядывать на Эверест, до которого надо было пробираться через Непал. Однако доступ иностранцев в эту страну был запрещен семейством династии Рана.
Хотя Тибет также был запретной зоной, разрешение, данное Далай Ламой, позволило британской экспедиции 1921 г. приблизиться к заветной вершине. Через Эверест проходит тибето-непальская граница. Его северный склон относится к Тибету, а граница установлена по линии водораздела между потоками, стекающими на Тибетское плато, и теми, которые текут через Непал на юг к Гангу и южным притокам Брахмапутры.
Так, в 1921 г. началось соперничество горовосходителей, стремившихся достичь вершины Эвереста. Первую экспедицию возглавил подполковник Говард Бери. Ее целью было картирование района вокруг Эвереста. Первая настоящая попытка восхождения была предпринята на следующий год под руководством генерала Брюса. От этой затеи пришлось отказаться, когда из-за тяжелых погодных условий погибли семь гималайских носильщиков грузов.
Третья и самая знаменитая экспедиция (1924 г.) закончилась гибелью Дж. Л. Мэллори и А. К. Ирвина, пропавших без вести. В последний раз их видели примерно в 300 м от вершины. Что с ними случилось, остается загадкой, и до сих пор неизвестно, достигли они вершины или нет до того, как погибли.
В 1933 г. попытку восхождения предпринял в одиночку некий Уильсон. Это окончилось его гибелью.
Экспедиции 1933—1935 гг. были такими же безуспешными. До Второй мировой войны экспедиции на Эверест были монополией англичан, т. к. Далай Лама разрешил переход через Тибет только им. Из-за войны попытки восхождений на время прекратились.
Сразу же после войны на штурм Эвереста пошли еще двое альпинистов. Они поодиночке проникли в Тибет и Непал, не имея на то разрешения. Один из них канадец Денмэн достиг поразительно высокой отметки — около 7,7 км. Другой — датчанин Ларсен также не добрался до вершины, но, как и Денмэн, вернулся живым и здоровым и рассказал о своем отважном восхождении. Однако, несмотря ни на что, Эверест оставался непокоренным.
Внезапно в 1950 г. Непал, хотя и неохотно, дал разрешение на восхождения иностранных альпинистов. Было принято решение облагать каждую экспедицию налогом в зависимости от высоты вершины, на которую они собирались совершить восхождение. Теперь стали доступны многие пути к вершинам.
В 1950 г. француз Морис Эрцог получил разрешение пройти через Непал к Дхаулагири. Этот пик, расположенный к западу от Катманду и Эвереста, оказался слишком труден для подъема, т. к. у экспедиции не было точных карт этой горы, и ее членам пришлось ходить вокруг да около в попытке определить возможный маршрут. Попутно они решили покорить несколько менее трудную вершину — пик Аннапурны. Рассказ об успехе экспедиции, которая чуть ли не стоила жизни двум ее членам, быстро облетел весь мир. Аннапурна стала первым восьмитысячником, завоеванным человеком. В последующие годы эта экспедиция вновь предпринимала активные походы в Гималаи.
В том же 1950 г. двое выдающихся альпинистов — Чарльз Хьюстон и Х. У. Тильман получили разрешение обследовать подножие Эвереста с его непальской стороны. Впервые официально допущенная группа иностранцев имела возможность посетить родное селение шерпов Солу Кхумбу. Шерпы — это могучие носильщики грузов, которые оказали неоценимую помощь всем гималайским экспедициям.
На следующий год Эрик Шиптон провел разведку южных подходов к Эвересту, проверив свое предположение, сделанное еще в 1935 г., о том, что путь к вершине находится именно там.
Все указанные выше экспедиции носили, в основном, разведочный характер, поскольку единственными имеющимися в их распоряжении картами были старые, неточные, четвертьдюймовые карты индийской геодезической службы, составленные британскими секретными агентами во второй половине XIX в. Самыми знаменитыми из этих агентов были пандиты — коренные индийцы, которых специально готовили для секретных переходов через Непал и Тибет. По дороге они делали записи, которые прятали в молитвенных колесах, и подсчитывали расстояния, используя для этого тибетские четки.
Первый полет над Эверестом был осуществлен в 1933 г., но после этого вплоть до 1950 г. в высоких Гималаях было проведено всего четыре крупных аэросъемки. Аэрофотоснимки помогали, но этого было недостаточно для точного уяснения топографии этих высоких гор. Поэтому таким альпинистам, как Эрцог, из-за нехватки нужных топографо-геодезических данных приходилось вести самостоятельное картирование.
Власти Непала не придавали большого значения этим первым экспедициям, поскольку не разделяли и не понимали страстного стремления людей Запада совершать восхождения на горные пики «просто для развлечения».
В 1952 г. группа швейцарских альпинистов сделала попытку взойти на Эверест и поднялась выше знаменитого ледника и ледопада Кхумбу по «Eperon des Genevois»1 до Южного Кола, откуда Ламбер и Тенцинг прошли почти до вершины, но были вынуждены прекратить восхождение всего в 300 м от нее.
____________________________________
1 Шпора женевцев (фр.). Eperon — шпора, водорез, контрфорс, каменный столб
Заслугой швейцарцев было открытие южного прохода на Эверест. С этого времени началась гонка: каждая страна стремилась быть первой, чьи граждане побывают на макушке Земли. 1953 г. стал годом попытки англичан, а 1954 г. — французов.
Теперь все знают об истории восхождения в 1953 г. экспедиции бригадного генерала Джона Ханта. Мир был потрясен успехом Тенцинга и Хиллари, когда 29 мая 1953 г. они добрались до вершины нашей планеты. Британская экспедиция начала свой путь из Катманду, с той поры заменившего Дарджилинг в качестве центрального пункта для организации гималайских экспедиций.
В течение шестнадцати дней экспедиция шла через восточную область Непала до Намче Базара, небольшого торгового поселения на большом Гималайском хребте, которое является центром расселения шерпов. Затем у подножия вероломного ледопада Кхумбу был организован базовый лагерь. Ответственным за материальное и продовольственное обеспечение этой памятной экспедиции был майор (ныне полковник) Чарльз Уайли, друг Бориса и популярная личность в долине Катманду.
Надо сказать, что своим успехом экспедиция в значительной мере обязана организационному таланту Уайли и прекрасному горному оборудованию.
Сам великолепный альпинист, майор достиг на Эвересте Южного Кола, расположенного на высоте 7986 м. Если, в первую очередь, триумф британской экспедиции был обусловлен замечательной работой всей команды, спокойным, но твердым руководством Ханта и выносливостью Эдмунда Хиллари и Тенцинга, то немалую роль при этом сыграло и четкое хозяйственное обеспечение всех лагерей экспедиции, за которое отвечал Уайли.
Можно было предполагать, что после завоевания Эвереста в Гималаях будет меньше экспедиций. Но вскоре выяснилось, что это предположение ошибочно. С каждым годом в Непал их отправлялось все больше.
Борис, в душе будучи сам спортсменом и горячим исследователем, полностью отдал себя в распоряжение сменявших друг друга экспедиций. Он охотно делился своим знанием страны и ее руководителей, чтобы содействовать всем, кто отправлялся в горы.
Скоро в отеле Ройэл стало нормой пребывание альпинистов, выходивших в Гималаи или возвращавшихся обратно. Борис терпеливо водил начальников экспедиций по коридорам власти в Синга Дурбар и содействовал им в получении разрешений на восхождения. Он оказал большие услуги французским и швейцарским восходителям, т. к. многие из них не знали английского языка, и, кроме того, бесчисленные экспедиции были облагодетельствованы им благодаря тому, что Борис размещал их в своем отеле по сниженным расценкам или вообще бесплатно.
— С экспедициями я всегда оставался в минусе, — вспоминает Борис. — Альпинисты возвращались с гор изголодавшимися, и необходимо было проследить, чтобы они отъелись! К примеру, скажем, Раймон Ламбер, взошедший с швейцарцами в 1952 г. на отметку 8600 м на Эвересте. Думаю, он побил все рекорды, отъедаясь после этого! На завтрак он с парой своих друзей проглатывали омлет из двадцати четырех яиц, две целых курицы и тонны каши! Многие альпинисты в горах теряли по семнадцать килограммов веса, но по возвращении им требовалась неделя пребывания в Ройэл, чтобы восстановиться.
Собранная Борисом коллекция камней — вящее свидетельство той роли, которую он сыграл в обеспечении экспедиций. Обломок камня с вершины Эвереста был подарком Барри Бишопа после успешного восхождения американцев в 1962 г. Камень с пика Дхаулагири преподнес ему его старый друг Норман Диренфурт, член победоносной швейцарской экспедиции.
Руководитель французской экспедиции Жан Франко принес Борису камушек с вершины Макалу, а один из героев восхождения на Аннапурну подарил ему камушек с Джанну. Голландские альпинисты Де Боой и Эйлер добавили к этой коллекции камень с Нилгири, расположенной в Западном Непале, а блестящий горовосходитель полковник Джим Робертс одарил Бориса фрагментом с вершины Аннапурны II.
Сам проведя три месяца в походах на большом Гималайском хребте, я прекрасно отдаю себе отчет в том, насколько велика роль отеля Ройэл в поддержании духа изнуренных альпинистов, побывавших среди вечных снегов. Всех альпинистов в гималайском высокогорье поддерживает дума о том, как они примут первую горячую ванну в отеле Ройэл, полакомятся первой настоящей едой и прохладительными напитками в баре «Як и Йети».
Для альпинистов Ройэл представляется родным домом, а Бориса посвящают во все тайны вечных льдов, начиная от радостных вестей об успешных восхождениях и заканчивая трагическими рассказами о катастрофах. Живя в Катманду, он постоянно был в курсе всех горестей и радостей восходителей.
У него есть экземпляр книги Хью Рутледжа «Эверест, 1933» о попытке восхождения автора на Эверест, с автографами всех руководителей и большинства членов трех успешных экспедиций на эту вершину, включая подписи его друзей сэра Эдмунда Хиллари, Нормана Диренфурта, Раймона Ламбера, Барри Бишопа, Джима Уитэкера, Тенцинга Норкей и многих других.
Еще в 1952 г. до успеха Тенцинга Борис дружил с этим ныне всемирно известным «sirdar»ом, достигшим вместе с Эдмундом Хиллари вершины Эвереста. После этого великого подвига Тенцинг не раз бывал гостем отеля Ройэл.
Другим близким другом Бориса был Жан Франко. Французским экспедициям Борис оказал особенно ценные услуги, помогая им не только в организационном плане, но и как переводчик, уже не говоря о том, что он стремился обеспечить их такими продуктами для восхождений, которые отличались бы не только высокими калориями, но и лучшими вкусовыми качествами. Знаменитый генуэзский фруктовый торт, приготовленный по рецепту Бориса, вкушали почти на всех высочайших вершинах, а однажды в день рождения Раймона Ламбера он был подан в замороженном виде на Чо Ойу (высота более 6,6 км).
Отель Ройэл часто становился обиталищем самых необычных персонажей в среде альпинистского братства. Взять, к примеру, итальянского горовосходителя Джильоне, который в возрасте 71—72 лет руководил двумя экспедициями в гималайское высокогорье. В ходе одной из них он вышел из Катманду с тремя сильными молодыми альпинистами для восхождения на Апи в Западном Непале, а возвратился один. Все трое молодых людей погибли на крутых снежниках, а их старший товарищ — руководитель экспедиции возвратился в одиночестве после этого трагического восхождения. Джильоне был поразительно энергичной личностью. Его фантастическая карьера альпиниста трагически оборвалась в результате автокатастрофы, когда ему было 73 года.
Мне довелось неоднократно встречаться в Ройэл с полковниками Чарльзом Уайли и Джимми Робертсом из морской пехоты. Оба они являли собой «типичных британских офицеров», и оба были выдающимися альпинистами. В то же время они были абсолютно разными людьми, каждый из которых был по-своему уникален и как солдат, и как своеобразный человек.
Полковник Робертс, которого все знали как «Джимми», — один из самых талантливых и опытных гималайских альпинистов. Он славился своей выносливостью. Теперь он вышел в отставку, прослужив в армии, где одно время командовал отрядом гуркхов, 26 лет. Он свободно владеет непальским языком. Некоторое время он был британским военным атташе в Непале и провел здесь 11 лет. Он был во главе семи и участником еще девяти гималайских экспедиций, включая американскую на Эверест в 1962 г. В последней он отвечал за транспорт и горное оборудование. Это была крупнейшая из всех экспедиция, для которой потребовалось шестьдесят тонн
оборудования и более девятисот носильщиков. Своим успехом альпинисты в значительной степени обязаны полковнику, который проделал огромную работу. Он также прославился успешным восхождением на Аннапурну II и смелой попыткой взойти на Мачупучари, которую именуют непальским Маттерхорном. Со стороны полковник казался вялым и бесстрастным, но на деле он человек решительных действий и восхитительный товарищ. Он настоящий герой.
Что касается Чарльза Уайли, то следует упомянуть, что его дед в 1890 г. был британским резидентом в Непале, а члены его семьи на протяжении двух поколений командовали выносливыми и храбрыми солдатами гуркха, знаменитыми непальскими воинами, доказавшими свое мужество в двух мировых войнах.
Гуркхи завоевали больше Крестов Виктории, чем любой другой из британских полков. Служивший до самого последнего времени военным атташе в Катманду, элегантный и скромный полковник Уайли регулярно посещал отель Ройэл вместе с отставным полковником Робертсом, который занялся организацией небольших экспедиций для нового поколения ищущих приключений туристов, желающих совершить походы по Гималаям.
Другим персонажем, с которым Борис знаком хотя бы и понаслышке, является ужасный «снежный человек». С самой первой экспедиции, организованной в Непале с целью поиска снежного человека, и до последней Борис, всегда интересовавшийся животным миром, внимательно следил за проводимыми исследованиями и менявшимися взглядами на эту проблему, которых придерживались люди, желавшие либо подстрелить этого «человека», либо доказать, что он является всего лишь плодом доверчивого воображения.
У Бориса до сих пор хранится ружье «Алка Зельцер» или «Йети», подаренное ему техасской экспедицией Тома Слика. Это необычное оружие было предназначено для усыпления «чудовища». Вместе с ружьем ему подарили две немаркированные бутыли, инструкции по использованию содержимого которых он, к сожалению, потерял. В одной бутыли содержится снотворное для йети, а в другой — стимулянт для его пробуждения.
Борис не решается ни пользоваться этим ружьем, ни доверить его кому-либо, т. к. боится, что очнувшийся от сна, взбешенный снежный «призрак» может убить человека, осмелившегося выстрелить в него.
В 1954 г. Бориса пригласили принять участие в экспедиции Тома Слика, но, к сожалению, он не смог этого сделать. И все же он верит в существование йети, и, поскольку он — единственный человек, который непосредственно знаком и лично опрашивал всех свидетелей, видевших следы этого «чудовища», видимо, ему легче, чем кому бы то ни было, сформулировать свое мнение на этот счет.
Особое впечатление на него произвел рассказ французского иезуита и геолога отца Борде о следах, оставленных снежным человеком. Отец Борде, сопровождавший многие французские экспедиции в Гималаи, — не из тех, кто рассказывает пустые байки. По его словам, в 1959 г. он шел по следам йети около 150 метров и сделал их многочисленные фотографии.
Сам Борис, как говорилось выше, подстрелил животное, в существование которого никто не верил (белый леопард), а еще раньше в Лаосе познакомился с редчайшими экземплярами буйволов, которые были неизвестны науке. Он вполне готов согласиться с мнением о существовании животного, которое пока никто не видел. Пример панды, первый экземпляр которой был обнаружен менее тридцати лет назад, доказывает, как легко могло бы крупное животное, ведущее ночной образ жизни, избежать столкновения с человеком на далеких утесах высоких Гималаев.
В 1951 г. Борис привез из Калькутты в Непал много сеток, которые соткали русские беженцы из Сибири. После консультаций со знаменитым орнитологом д-ром Диллоном Риплей Борис попытался с помощью этих сеток отыскать и поймать образец горной перепелки, так редко встречающейся, что одно время считалось, что они уже вымерли. Ему не удалось поймать эту редкую дичь, но по прошествии недолгого времени пребывания в Непале он соорудил крупный питомник необычных животных и птиц.
И сегодня при отеле Ройэл до сих пор живут два взрослых черных гималайских медведя с белыми V-образными «воротничками». Это последние обитатели питомника Бориса, в котором одно время жили пятнистый и лающий олени, лающий олень-альбинос, три джарала (горных козла), чешуйчатый муравьед, несколько пантер, четыре бинтуронга (медвежьих кота) и много малых панд.
Малая панда, дальняя родственница большой черно-белой китайской панды, отличающаяся, помимо прочего, наличием хвоста, редко выживает в неволе. У Бориса было много этих животных, но все они погибали, пока он не нашел Пандуджи, ставшего знаменитостью отеля Ройэл.
Несмотря на то, что это животное ненавидело нейлоновые чулки гостей, которые оно всегда разрывало, Пандуджи был там очень популярен. По утрам он регулярно обходил все номера, опустошая сахарницы, которые гостям приносили к утреннему чаю.
Еще ни одно животное Непала не фотографировали так часто, как Пандуджи. Он стал знаменит во всем мире после появления многочисленных статей, к примеру, под такими заголовками, как «Панда в моей ванне».
Когда Ральф Иззард возвратился из своей сенсационной экспедиции, организованной газетой «Дейли мэйл» с целью поиска йети, он передал Борису на временное содержание двух редких гималайских волков. В обмен на это Борис доверил зоологу экспедиции белку-летягу для доставки в лондонский зоопарк. Эти животные очень забавны. Если их посадить на высокий подоконник и подтолкнуть, они медленно планируют на землю, описывая кривую траекторию. Они передвигаются огромными прыжками, паря в воздухе, и подвижны, как ртуть.
Когда белку-летягу погрузили в корзине на борт чартерного ДС-3, который должен был доставить в Англию часть оборудования экспедиции, какой-то ротозей приоткрыл крышку корзины, чтобы посмотреть на белку. Она тут же вылетела в отверстие, заметалась посреди пассажиров и грузов, и за ней началась безумная погоня. Когда ее схватили, она снова вырвалась, и, пока самолет летел, ее никто не мог поймать. По прибытии в аэропорт Дум Дум в Калькутте белка выскочила через дверь самолета, и на летном поле на глазах у пассажиров развернулась величайшая охота в истории аэронавтики. Для поимки всего одного животного, которое умеет не только бегать, но и летать, были мобилизованы пилоты, механики, пассажиры и пожарные машины.
В своем личном питомнике во дворе Борис также держал ряд удивительно красивых птиц. В его коллекции были снежные куропатки, моналы, красные трагопаны, кровавые фазаны и многие другие редкие экземпляры гималайских пернатых.
Никогда не довольствуясь позицией стороннего наблюдателя, Борис организовал свои собственные экспедиции. Одной из них был полный приключений автопробег из Англии в Непал. Другой была потрясающая киноэкспедиция в Ассам с Лоуэллом Томасом.
XIII. Тигрятина на завтрак
По прошествии нескольких месяцев после коронации короля Махендры Борис начал проявлять беспокойство.
— Ингер, — обратился он как-то вечером к жене. — Пора приобрести для отеля кое-какой транспорт. Местные такси — старые и разбитые. Нам нужны три-четыре хороших, крепких и современных автомашины.
Ингер возразила, что на покупку нескольких машин у них не хватит денег.
— Вспомни, сколько стоят машины в Индии, — заметила она, — это будет целое состояние.
— Мы могли бы приобрести их в Европе, — предложил Борис.
— Но на перевозку потребуется огромная сумма, — запротестовала она.
— Тогда давай перегоним их сюда сами!
— Ты с ума сошел. Перегнать их на такое расстояние? Лучше подождать завершения строительства дороги.
Муж напомнил ей, что грунтовую дорогу между Катманду и индийской границей постепенно реконструируют, и что, по его мнению, по ней уже можно проехать. А что касается остальной части маршрута, то он не очень уверен, в каком состоянии находятся автодороги в юго-восточном Иране, но так или иначе он напишет письмо в королевский автоклуб Англии и получит самую свежую информацию.
Так зарождалась идея о первой сухопутной экспедиции Бориса. Он вылетел в Европу, где после краткого отдыха, позволившего ему ознакомиться с современным состоянием близкого ему по душе балета, в сопровождении Ингер, секретаря принца Басундары и трех молодых друзей выехал из Солихалла (Англия) в Непал.
В Солихалле Борис закупил три лендровера, и они отправились через Париж, Штутгарт, Мюнхен, Швейцарию и Северную Италию в Венецию, проехали Македонию, родину Александра Великого, и добрались до Салоник.
В 1957 г. асфальтированная дорога заканчивалась в Турции, после чего поездка продолжалась по пыльной грунтовой дороге и занимала много времени и энергии. Из Анкары они доехали до подножия горы Арарат, затем пересекли Иран, проехав через засушливую территорию рьяно выступающих за независимость курдов до Тегерана. Оттуда они направились на юг до Кума, в котором находятся священная усыпальница Фатимы и великолепные мавзолеи набожного шаха Акбара II. Далее их путь пролег через Исфаган, Пакистан, где они проехали через Захедан, Кветту и Лахор, и, наконец, прибыли в Дели.
Последний участок пути от Нью-Дели до Непала был во многих отношениях самым трудным, т. к. им пришлось проехать по дороге, представлявшей собой 15-сантиметровый слой мягкого песка и пыли в Бихаре, прежде чем выехали на новую дорогу Трибуван Раджпат, ведущую в долину Катманду.
Эта дорога — шедевр технического гения, т. к. на протяжении почти 150 км она постоянно карабкается на горные кряжи, достигающие высоты от 1 до 2,7 км, откуда взгляду путешественника через заросшие мхами рододендроновые деревья внезапно предстает захватывающий дух вид на потрясающий белоснежный барьер Гималаев. В ясные дни можно увидеть всю панораму гор от Дхаулагири и Аннапурны на западе до Эвереста на востоке, протянувшуюся на расстояние более 320 км.
Лучше всего в Непал попасть по автомобильной дороге, а еще лучше — пешком, т. к. только в этом случае можно понять, какой мощной преградой являются подножия Гималаев, и насколько недоступным в плане географии является это королевство. За каждым новым поворотом дороги открываются все новые перспективы зубчатых гор, величественных пиков и опасных глинистых склонов кряжей, с которых в муссонный период в долины сходят селевые потоки, делая непроезжими дороги и заваливая деревни.
В настоящее время, когда дорога Трибуван Раджпат заасфальтирована, 150 км можно преодолеть на машине за шесть часов. А в 1957 г. этот путь без остановок занимал не менее десяти часов. Длинные петли перевалов через Альпы кажутся пустяковыми по сравнению с петлями этой дороги. После долгих часов изнурительной езды перед вами открывается во всем своем блеске долина Катманду, оазис ровной, плодородной земли, окруженный кошмаром хаоса. Только тогда начинаешь осознавать, каким благом является эта долина и насколько она уникальна по масштабам и плодородию для этого уголка мира.
Это настоящий рай, окруженный мрачным адом. На смену маленьким деревушкам, с трудом лепящимся на склонах гор вдоль дороги, как будто из фантастического сна появляются маленькие городки с их большими розово-красными домиками, перемежающимися величественными пагодами и просторными дворцами.
Это — запретное королевство Непал. Его название происходит от слова ньюар, обозначающего народность, и используется соседними горцами лишь для обозначения Катманду и его окрестностей.
Своим изобилием долина обязана своему стратегическому положению на полпути между Индией и Тибетом. Ньюары, чьи поселения процветали в XIV-XVII вв. нашей эры, монопольно контролировали всю торговлю с Тибетом и все производство ювелирных изделий и предметов роскоши. Лишь с приходом в XVII в. воинственного племени гуркхов, именуемых по названию их деревушки на полпути между Катманду и Покарой, Непал стал единым государством, а корону получил раджпутский принц Деви Шах, первый в династии нынешнего короля.
Лишь те, кто не знает Бориса, могли бы подумать, что, вернувшись после длительного путешествия в Катманду, он захочет отдохнуть. Дело в том, что он был настолько очарован своей увлекательной поездкой, что сразу же составил проект повторного путешествия по тому же пути, но в более сложных условиях. У него возникла идея организации гигантского круиза на автофургонах со всеми удобствами.
И он немедленно начал прорабатывать этот проект, который его друзья сочли безумным, а пресса, всегда готовая подхватить любое новшество, восприняла с величайшим энтузиазмом. Борис планировал построить двадцать прицепных фургонов, оборудованных радиопередатчиком, морозильной камерой и кондиционером. Эти домики должны были быть пыленепроницаемыми и отличаться максимальным комфортом.
Для их перевозки он планировал лендроверы специальной конструкции. Каждый трейлер предназначался для двух пассажиров, обслуживаемых непальцем. Водителями лендроверов также должны были стать непальцы. В состав каравана Борис намеревался включить два грузовика-кухни с пятью поварами. При въезде в каждую новую страну предполагалось нанять местного шеф-повара, который должен был готовить лучшие национальные блюда.
Мало того, при пересечении каждой новой границы планировалось использовать местных знатоков страны, которые должны были служить гидами и по ходу пути передавать пассажирам по радио страноведческую информацию.
— Этот сухопутный круиз, — говорил Борис, — должен стать самым роскошным из всех, какие только можно себе представить, не менее комфортабельным, чем переход через Атлантический океан на «Куин Элизабет».
По прикидкам стоимость проезда могла составлять сто долларов в сутки, т. е. не так уж много, если учесть преимущества такой поездки. Друзья Бориса, хорошо знавшие его, лишь улыбались, когда в Ройэл он во всех подробностях описывал свой проект тем, кто удосуживался выслушать его. Его ужасно огорчило, что никто не воспринимал его план всерьез. Но когда ему втемяшивалось что-либо в голову, он обычно делал попытку осуществить свою идею, и поэтому два года спустя он снова вылетел в Европу, чтобы организовать пилотный пробег задуманного им каравана.
В Лондоне он заказал постройку трейлера по своему проекту. В нем предусматривались современный туалет со сливом, кондиционер и морозильник. На этот раз в экспедиции его и Ингер должны были сопровождать их приятель, командующий авиагруппой Пол Ричи, автор нашумевшей книги «The Fighter Pilot»1 и их дети.
Огромный караван, ведомый двумя лендроверами, двинулся в Непал. Хотя первая поездка оказалась не слишком трудной, а с 1957 г. дороги стали лучше, это было историческим круизом, т. к. трейлер являл собой огромную тяжеленную колымагу, весившую четыре тонны.
Не единожды во время памятного похода мосты оказывались слишком узкими для проезда, а своды туннелей чересчур низкими. Для того, чтобы провезти маленький дворец на колесах через пустыни и горные кряжи, потребовалось немало усилий и сноровки.
Как-то ночью, ведя трейлер на полной скорости по узкой турецкой дороге, уровень которой был на три с лишним метра выше окружающей местности, Борис весь похолодел, когда в свете фар его лендровера возник встречный транспорт, шедший без огней. Это был массивный трактор с тяжелым прицепом.
В отчаянии, понимая, что у них нет возможности разойтись, Борис нажал на клаксон и попытался затормозить. В последние секунды он резко крутанул руль в сторону и по крутому склону съехал на обочину. Трейлер с пассажирами, пошатываясь, съехал вниз за лендровером. К счастью, грунт на обочине оказался твердым, и они не опрокинулись, хотя испытали сильное потрясение.
В другую передрягу они попали, находясь в нескольких километрах от непальской границы, когда им пришлось проезжать по шаткому бамбуковому мосту, который от тяжести каравана начал сыпаться. Лишь благодаря помощи сотни местных крестьян им удалось спастись. И через три месяца после отъезда из Англии караван добрался, наконец, до Катманду.
____________________________________
1 Летчик-истребитель (англ.)
Борис доказал свою правоту. Круиз был возможен и на один шаг приблизился к реализации. Однако последующие события затормозили выполнение этого амбициозного проекта, т. к., к несчастью, Борис принял участие в сумбурном предприятии, которое подорвало его финансы.
Речь идет о привлечении шестисот слонов и нескольких слонов-альбиносов к съемке одной французской компанией «супер-колоссального» киноэпоса.
1959 год стал для Непала годом крупных событий: в Катманду появились китайское, американское и российское посольства. Страна вступила во Всемирный почтовый союз. Кроме того, весной того же года в Восточном Тибете вспыхнул мятеж, и после кровопролитных сражений китайские коммунисты захватили Лхасу и взяли под свой контроль весь Тибет под предлогом «освобождения» векового королевства Далай Ламы. В последующие месяцы отважные воины племени кхамба продолжали борьбу с агрессорами. Воинственные кхамба, составляющие не менее 80 процентов тибетского населения, населяют Восточный Тибет. Это люди высокого роста по сравнению с невысокими лхасцами, и они отличаются чертами лица, напоминающими кавказцев.
В течение многих лет в Лхасе их считали разбойниками с большой дороги, пока в 1957 г. они не объединили свои войска для защиты всей территории Тибета. Сюда через перевалы в Гималайских горах тайно ввозилось оружие для изолированных отрядов кхамба, совершавших нападения на китайцев.
Великая тибетская святыня Боднатх, расположенная в трех с лишним километрах от Катманду, стала ареной оживленной деятельности. Вместо обычных паломников сюда хлынули толпы беженцев, а отсюда люди скрытно направлялись в Тибет для участия в боевых действиях. Захват Китаем Тибета навис угрозой для всех гималайских королевств, а неспособность свободного мира защитить простых, миролюбивых тибетцев от атак китайских коммунистов означала, что Непалу, Бутану и Сиккиму нечего ожидать помощи извне, если «китайский дракон» пожелает «освободить» и эти государства. Именно в это смутное время я впервые приехал в Катманду и познакомился с Борисом.
С другой стороны, в 1959 г. резко вырос приток туристов в Непал. Через четыре года после того, как Борис добился выдачи разрешений для первых туристских групп, прибытие в Катманду путешествующих по миру людей стало обычным явлением.
* * *
Деятельность Бориса в Непале настолько разнообразна, что описать ее не так-то просто. В числе наиболее сложных предприятий, в которых он принимал участие, были его проекты киносъемок.
Для того, чтобы немного отдышаться после коронации короля Махендры в 1955 г., Борис принял участие в ряде королевских вылазок на охоту в тераи. Опыт этих вылазок подсказал ему идею написать Лоуэллу Томасу в США письмо с предложением вернуться в Непал и снять фильм о тиграх и слонах.
В тот момент, когда Томас получил это послание, ему как раз предложили сделать серию телефильмов под рубрикой «Отчаянные приключения». Поэтому идея Бориса пришлась как раз вовремя, и ему дали зеленый свет для подготовки места действия фильма.
Борис немедленно обратился к властям за разрешением на съемки художественного фильма в тераях. Будучи уверен в том, что разрешение обязательно будет выдано, и зная, как медленно движутся колеса бюрократической машины Непала, он предоставил возможность бумагам продвигаться своим чередом, а сам в 1957 г. вылетел в Англию, чтобы закупить три лендровера для первого из серии круизов по маршруту Англия — Непал.
Прибытие киносъемочной группы из Голливуда было намечено на ближайшее время после возвращения Бориса в Катманду. По прибытии в Непал Борис отправился в форин офис, чтобы забрать ожидаемое разрешение, однако, к его разочарованию, министр уведомил его, что его просьба о киносъемках не была удовлетворена. И, несмотря на настойчивые запросы, это решение было окончательным.
Борис был в отчаянии. В конце концов, ему пришлось сообщить Томасу телеграммой о срыве проекта. Положение обострилось, когда на следующее утро он получил телеграмму, разошедшуюся с его сообщением, уведомлявшую его, что режиссер Уиллард Ван Дайк и группа кинооператоров на следующий день уже прилетают в Калькутту.
Борис поспешно вылетел в Индию, чтобы встретить их, но, просмотрев в аэропорту Калькутты все списки пассажиров, обнаружил, что киноэкспедиция успела проследовать в Дели, где и ожидает встречи с ним.
Растерявшись, Борис вылетел в Дели. Найдя там съемочную группу, он провел «военный совет», на котором было решено позвонить Лоуэллу Томасу в Нью-Йорк. Естественно, Томас был раздражен и настаивал на том, что, несмотря ни на что, фильм должен быть снят.
Внезапно у Бориса, редко оказывавшегося в безвыходном положении, созрел план. Поскольку предполагалось снять фильм о тиграх и слонах, он срочно связался со своими старыми друзьями в Индии и с невообразимой поспешностью тут же задумал новый проект, еще более фантастический, чем прежний. Борис позвонил своему старому приятелю радже Гаурипура. Раджа славился как выдающийся специалист по отлову слонов. В странной иерархии лиц, занимающихся этим искусством, у него было самое высокое звание: «высококвалифицированный старший ловчий слонов». Раджа со своими помощниками отловил с помощью лассо за свою жизнь более шестисот диких слонов. Этот рекорд свидетельствовал как об его искусстве, так и о мужестве, ибо отлов этих животных представляет собой весьма опасное дело.
Раджа подтвердил, что на границе Ассама и Бенгалии он располагает лагерем ловчих и охотно согласился на съемки. Более того, позвонив своему другому старинному другу магарадже Куч Бихара, Борис узнал, что Бхайя незадолго до этого разбил лагерь охотников на тигров в нескольких километрах от границы Ассама с Бутаном, где также можно отснять большой материал об этом классическом виде охотничьего спорта.
Борису было достаточно этой информации, а полчаса спустя была достигнута полная договоренность о переброске всей киногруппы в лагерь раджи Гаурипура. Им повезло, ибо, благодаря радже, им удалось стать свидетелями поразительной и чарующей гонки за дикими слонами.
Отлов слонов — это искусство, зародившееся тысячи лет назад, когда человек впервые осмелился приручить самое мощное животное джунглей. За этот огромный промежуток времени в этих местах почти ничего не изменилось, и сегодня используется тот же самый, давний процесс приручения слонов.
Главным героем в касте лиц, занимающихся в Ассаме отловом слонов, является человек, которого именуют просто «ловчим». Этот ранг является достаточно почетным, т. к. означает, что данное лицо прошло все виды сложной тренировки для работы со слонами.
В Ассаме этой работой начинают заниматься мальчики с 13 лет. Их первой задачей является изучение «pachwa», т. е. умения собирать и траву и другой корм, кормить ими своего слона, водить его купаться, чистить и заботиться о нем. «Рachwa» — это своего рода техник по обслуживанию слона в команде, состоящей из двух человек.
В пути «pachwa» стоит на спине слона и для понукания держит копье. Успешно пройдя это испытание, мальчик может удостоиться звания «mahoud» (погонщика). Погонщик сидит на голове слона, при этом его ноги
находятся за ушами животного. Знаком достоинства погонщика является небольшой анк с острым наконечником, с помощью которого он подает слону команды. Обычно погонщик и «pachwa» назначаются для обслуживания одного конкретного слона, с которым часто остаются всю жизнь, т. к. слоны нередко доживают до шестидесяти лет, что является редким возрастом для среднего индийского крестьянина.
Раджа Гаурипура, как и его люди, прошел все ступени сложного обучения работы со слонами, и вряд ли во всей Индии можно было найти человека, который так блестяще знал этих мощных животных. Он поставлял слонов практически для всей индийской знати.
Зная, какой он оригинал, его друзья шутили, что он всю жизнь спит, ест и живет со слонами. Действительно, у раджи был любимец слон, которого он холил как ребенка, или, пожалуй, как брата. Этот слон, повсюду сопровождавший его, был отловлен, когда раджа был еще маленьким мальчонкой. Будучи почти одинакового возраста, раджа и его слон росли все время неразлучно вместе.
Когда Борис с киносъемочной группой прибыли в лагерь раджи, разбитый в густых джунглях предгорий Бутана, они увидели два ровных ряда хижин, располагавшихся вдоль большой поляны, в конце которых была устроена большая хата раджи, а рядом с ней, как сторожевой пес, возлежал его питомец слон.
Борис, отвечавший за всю организацию съемок, которая должна была соответствовать требованиям киногруппы, и за устройство декораций, немедленно взялся за дело. По соседству с хижинами ловчих была разбита палаточная деревня. Борис был знаком с раджой много лет и часто бывал с ним на охоте в Ассаме. Раджа тепло встретил друга, и они вместе начали размышлять о том, чтобы дать съемочной группе возможность наилучшим образом отснять материал об отлове слонов.
В лагере было сорок прирученных слонов. Они подразделялись на две группы: первая — мощные слоны с большими бивнями, служившие своего рода бульдозерами и барьером, на манер подставки для книг, чтобы удерживать диких слонов, а вторая, именуемая «kunki», — слоны-загонщики, умевшие быстро бегать.
С прибытием Бориса пять слонов со своими погонщиками были отправлены в джунгли на поиск стад диких слонов. Вскоре в лагерь поступило сообщение о том, что стадо обнаружено. Для загона были отправлены несколько партий слонов «kunki», по пять-шесть животных с ловчими. Задачей каждого ловчего было сосредоточить внимание на одном конкретном диком слоне, отделить его от стада и погнать через джунгли.
На каждом быстром слоне «kunki» стоял «pachwa» со связкой веревки на одном плече, а позади ушей слона сидел ловчий с большим лассо, конец которого был закреплен вокруг туловища слона. Преследование составляло самую волнующую и опасную часть отлова.
Дикий слон, как настоящий бульдозер, прорывался через заросли деревьев и кустарников, ломая большие стволы и круша все на своем пути. Преследующий его слон мчался по его следам, и от «pachwa» требовалась немалая сноровка, чтобы не быть сброшенным низкой встречной веткой или не погибнуть от удара падающего дерева. Этим парням нужно иметь невероятное чувство равновесия, т. к. с приближением к каждой низкой ветке или иной низкой преграде они молниеносно должны переходить из положения «стоя на спине слона» в положение «лежа плашмя на его спине».
Такое преследование могло занять до двух часов при скорости движения до пятидесяти километров в час. В конце концов, если ловцам сопутствовала удача, обезумевший и напуганный дикий слон начинал уставать.
Наблюдая одну такую погоню со спины запасного слона с погонщиком, Борис оказался на утоптанной поляне как раз в тот момент, когда дикий слон, начавший уставать от гонки, остановился, резко развернулся и с трубным звуком, в котором выплескивал свою ярость, бросился на своего преследователя. На такой случай слон «kunki» был обучен самообороне. Натренированный слон применял такой маневр, который позволял ему встать параллельно дикому, и тогда ловчий набрасывал свое лассо на голову дикаря.
Поскольку хобот животного очень чувствителен, слон испытующе закручивает его вокруг веревки, которая соскальзывает по нему, охватывая его шею, как это и произошло на этот раз. Затем последовало «перетягивание каната», и ловчий, рискуя жизнью, наклоняется и с помощью небольшой веревки и специального узла закрепляет петлю лассо так, чтобы она не затянулась и не задушила дикое животное.
Эта операция, в ходе которой ловчий оказывается вплотную с дикарем, в пределах досягаемости хобота последнего, требует ловкости, быстрой реакции и мужества. При этом собственный слон ловчего в эту минуту опасности защищает его своим хоботом. Закрепив петлю, «pachwa» спрыгнул со своего слона и с помощью связки веревки, висевшей у него на плече, спутал задние ноги дикого животного. По выполнении этой непростой работы, веревку накрепко привязывают к большому дереву.
Когда дикарь был отловлен, ловчий протрубил в морскую раковину сигнал, чтобы дать знать о своем местонахождении. После этого на помощь ему с целью утихомирить дикаря немедленно отправили двух «таскеров» — мощных слонов с огромными бивнями. Последние надвигаются на пленника, прижимаются к нему с обеих сторон и, если он сопротивляется, наказывают его шлепками своих хоботов. Затем дикаря привязывают к таскерам, которые под командой погонщиков ведут пленника в тренировочный лагерь.
В лагере его привязали к двум толстым деревьям, расставив его ноги так широко, что он почти не мог передвигаться. Затем приступили к тренировке. В течение двух суток дикарь оставался в раскоряченном положении без воды и еды. На третий день два таскера проводили слона к реке, где его искупали и напоили. После этого дикаря отвели обратно в лагерь, привязали и накормили из рук отборной едой.
Поскольку слон легко может схватить протянутую ему руку и без труда убить кормильца, эту операцию выполняют два человека с подстраховкой. Страхующий в любой момент готов вытащить своего товарища за пределы досягаемости хобота пленника в случае какого-либо неожиданного выпада со стороны последнего. Тем не менее, все-таки нередко происходят несчастные случаи. Данная операция призвана показать пленнику, что корм он может получить только из рук человека.
В тот же вечер вокруг слона разожгли костры, чтобы он испытал страх. Нет ничего более страшного для дикого животного, чем огонь. И дикарь стоял в неудобном раскоряченном виде, что причиняло ему боль, а вокруг пылали костры, и в пламени трещали бамбуковые ветки. Для того чтобы он привык к огню, вдоль всего его тела и головы провели горящими факелами из сухого тростника.
Эта операция продолжалась попеременно с дублением кожи слона в течение трех ночей. Несмотря на грубый вид, у слонов очень чувствительная кожа. Даже при укусе обычной домашней мухи на его коже появляется кровь! Поэтому совершенно необходимо задубить ее, ибо в противном случае он не потерпит на своей спине никакого седока. Кожу дикаря растирали и дубили большими дубинками, пока от боли он чуть не обезумел.
В ходе дубления и испытания слона огнем все окружающие проводили религиозную церемонию, корни которой теряются в веках. Чтобы задобрить богов джунглей, каждое живое существо, взятое у них, должно быть возмещено двумя другими существами. Поэтому под пение и выражение шумной радости людей, окружавших слона, на свободу были отпущены две курицы. Волнение и суета были призваны помочь слону привыкнуть к людям. Празднество с барабанным боем и звучанием труб продолжалось всю ночь.
На шестой или седьмой день после пленения слона началась систематическая тренировка. Теперь он научился преодолевать страх перед огнем, освободился от боязни щекотки, привык к человеку и человеческим голосам. Хотя, может быть, такие мучительные испытания, которым подвергается дикое животное, могут показаться жестокими, они оказались наиболее быстрым и оправданным способом сделать его управляемым. Нельзя забывать, что слон весит пять тонн и, благодаря своей силе, может нанести огромный урон. Поэтому необходимо преподнести ему суровый урок.
На седьмой день до предела напуганное животное помещают между двумя таскерами и по команде погонщика водят направо и налево. При этом погонщик напевает для слона песню, в наивной простоте которой отзываются великие джунгли и борьба человека за выживание в них.
«Ты уже больше не „banwa“ (дикарь), теперь ты „hatchi“ (укрощенный)„, — поет погонщик. -“Если будешь вести себя хорошо, мы будем кормить тебя, а если не будешь, то побьем». И в унисон этой песне окружающие наносили слону удары палками и шестами.
После этого слона последовательно обучают командам, которым он должен будет подчиняться всю жизнь:
стань на колени — beit
назад — pechu
стой — dhut
сломай верхнюю ветку — upoor dale
затопчи змею — mar doob
Всего за свою жизнь слон обучается и подчиняется дюжине или даже более командам.
На второй день тренировки с двумя таскерами по бокам мужественный погонщик неспешно забирается на спину слона подальше от головы и остается там до вечера. На следующий день погонщик перемещается несколько ближе к голове слона, и так дней через шесть слон позволяет ему сидеть у него на шее. Самое поразительное в тренировке заключается в том, как быстро слоны обучаются.
Через пятнадцать дней обучения слонов продают и уводят из лагеря. Таким образом, менее чем за три недели можно укротить абсолютно дикого слона!
Возможно, скорость, с которой слоны поддаются обучению, связана с разумом, приписываемым этим животным. Известно, что они обладают хорошей памятью, часто проявляют инициативу и выказывают что-то вроде разума, намного большего, чем это присуще другим животным. Дикие слоны часто доживают до ста лет, а прирученные редко до шестидесяти-семидесяти.
Все было устроено так, чтобы почти во всех деталях можно было отснять на кинопленку процесс отлова и приручения слонов. Затем Борис в сопровождении Ингер и Мишки перебрался в лагерь магараджи Куч Бихара, чтобы подготовить для прибывшего к тому времени Лоуэлла Томаса съемки охоты на тигров.
Лагерь, оборудованный большими палатками типа «швейцарских шале», находился в Ассаме в округе Дхаран, примерно в пяти километрах от бутанской границы. По приезде Борис посвятил целый вечер обсуждению планов съемок с Уиллардом Ван Дайком. Он ушел от режиссера в свою палатку в 11 часов. Выйдя наружу, он почувствовал запах тигра, который сильнее запаха целой сотни кошек. Он быстро прошел к своей палатке, где спали жена и сын.
Борис схватил ружье, стоявшее у входа, и большой фонарь. Жене он сказал, что ощутил запах тигра, на что Ингер ответила, что как раз собиралась позвать мужа, т. к. слышала какое-то рычание за палаткой.
Когда Борис засветил фонарь, то, к своему изумлению, увидел двух тигров, стоявших в пяти метрах от палатки. Они даже не встали на дыбы, а лишь пристально смотрели на источник света. Борис позвал Ван Дайка, который вышел наружу и также увидел зверей. Целых четверть часа любопытные тигры (несомненно, довольно молодые) просто смотрели и не покидали лагерь, дав возможность всем обитателям палаток полюбоваться на них. В конце концов, Борису пришлось шугануть их прочь. Режиссер даже не ожидал такого везенья.
На следующий день было решено, что киногруппе есть смысл осмотреть соседнюю чайную плантацию, где предполагалось провести часть съемок. Они уже были готовы к отъезду, как на лагерной стоянке появился джип с двумя чайными плантаторами. Последние сообщили, что их беспокоит тигр-людоед, накануне загрызший рабочего.
Когда киногруппа приехала на плантацию, представилась возможность осмотреть место, где погиб рабочий. Тигр уволок его в полдень на глазах у всех работников плантации. Борис проследовал по кровавому следу в джунгли. Местность была чрезвычайно неровной, повсюду были густые заросли, перевитые лианами и другими ползучими растениями. Через какую-то сотню метров он набрел на окровавленную набедренную повязку рабочего. Борис решил, что идти дальше было бы чересчур опасно, и повернул обратно, т. к. местность позволяла тигру легко напасть на него.
В тот же вечер над приманкой в виде живого буйвола был сооружен помост, а вокруг по всему периметру — платформы для киноаппаратов. Однако тигр не появился, и, в конце концов, был дан сигнал отбоя.
Спустя два дня тигр снова совершил нападение. С плантации вышли два брата, чтобы срубить дерево на опушке джунглей, когда внезапно выскочил тигр, схватил одного из братьев и поволок его в заросли. Видя это, второй брат набрался мужества, схватил большой топор, бросился за тигром и нанес ему удар по голове. Тигр бросил свой предполагаемый обед и исчез из виду. Пострадавший был сильно укушен в плечо и весь исцарапан, однако его удалось спасти.
Будучи свидетелями этих событий, голливудская киногруппа занервничала. Внезапно Бориса осенило. Он вспомнил, что слышал о примитивном племени, обитающем в мало изученной местности северо-восточной Индии к северу от Ассама, которое до сей поры ловит тигров с помощью сетей и копьев!
Отлов тигров таким способом был забавой древних королей Ассама. Борис предложил поехать туда и привезти всех охотников этого племени в лагерь. Все присутствующие заявили, что это невозможно, хотя согласились, что для съемок это было бы уникально.
Не унывая, Борис выехал в тот район, где жили эти туземцы, и, уплатив вождю соответствующую мзду, умудрился привезти с собой все племя, состоявшее из 550 человек, на двенадцати автобусах, проехав более 240 километров по узким тропам до лагеря. Во время отсутствия Бориса для тигров вокруг лагеря выставили приманки. Поступила информация о том, что часть приманок была съедена, и, в частности, один тигр, которого узнали по характерным пятнам, загрыз четырех буйволов.
Прочные веревочные сетки были установлены по широкому кругу, а за ними стояли едва одетые туземцы, вооруженные пугающими глаз копьями. Затем из белой ткани высотой около полутора метров было сооружено подобие воронки, которая давала проход из открытой саванны, окруженной сеткой, внутрь загона. Для съемок по всему периметру сетки соорудили помосты, а затем для того, чтобы загнать тигра в ловушку, были отправлены слоны с погонщиками.
Постепенно тигра оттеснили в круг из сеток. Он проскользнул в «воронку» и тут же последовал сигнал закрыть вход. Оказавшись в ловушке, тигр дважды бросался на сетку и был сильно ранен копьем. Борис въехал в загон на лендровере, вышел из кабины и, чтобы тигр не мучился, покончил с ним одним выстрелом.
В процессе съемок сцен охоты на тигра Борис занимался не только организационными и техническими вопросами, но даже готовил для Лоуэлла Томаса и спонсоров данной кинокартины завтрак — «бифштексы из тигра а-ля Борис», редкие деликатесы, поджаренные на древесном угле и вызвавшие большое воодушевление.
Однако не все проекты Бориса, связанные с киносъемкой, были такими удачными. В 1961 г. его навестил знаменитый французский кинопродюсер, намеревавшийся провести в тераях съемки первого во Франции суперфильма. Поначалу все шло хорошо. Борис со всем пылом взялся за дело. В кратчайший срок ему удалось выполнить невероятную вещь — собрать 118 слонов и 170 тибетских пони и построить в джунглях деревню из сорока хижин, в том числе двух- и трехэтажных.
Затем, воспользовавшись услугами английского посольства, он подрядил собранных со всего Непала бывших солдат-гуркхов, ставших пенсионерами, участвовать в съемках в качестве статистов. После этого костюмер продюсера устроил в отеле Бориса свою штаб-квартиру и нанял непальских портных и других ремесленников, которые пошили четыреста красочных одежд и смастерили мечи, шлемы, сапоги и щиты.
Постепенно в лагере, устроенном в тераях, собрались все слоны со своими погонщиками, и были заготовлены многие тонны корма.
Для всех пони были арендованы украшенные золотом и серебром тибетские седла. Все было готово для съемок эпического фильма. По сюжету предполагалось, что апофеозом будет битва всадников, восседающих на слонах, и разрушение слонами деревни.
Однако аванс в размере двадцати тысяч долларов, выданный на всю эту подготовку продюсером, был быстро израсходован, а обещанная Борису новая сумма не поступила. Состоялся обмен срочными телеграммами. Продюсер пообещал перевести деньги на следующей неделе, потом сообщил, что банковская операция производится через Индию. А тем временем слоны доедали заготовленный корм, гуркхи проявляли все большее нетерпение, а к Борису стекалась масса счетов на оплату.
От всех гильдий ремесленников Катманду, пошивших четыреста костюмов и смастеривших инсценированное оружие и другие материалы, прибывали делегации, предъявлявшие свой счет.
Представитель продюсера вылетел в Дели. Снова шли телеграммы, в которых сообщалось, что деньги вот-вот поступят. Борис начал выплаты из собственного кармана.
Последним ударом была телеграмма от продюсера, в которой значилось: «Ты же знаешь, Борис, что я никогда не подведу тебя. Привет».
Это был конец. Компания обанкротилась, а Борису пришлось самому расплачиваться по всем счетам. Гуркхи требовали полного расчета. Борис примчался в лагерь вместе с Чарльзом Уайли, и их глазам предстала разъяренная группа нетрезвых людей с
XIV. Артист из сферы необычного
Ни один день, прожитый в Катманду, не был для нас серым. Пока Мари-Клер изучала хозяйство экзотических базаров и за мой счет приобретала изделия талантливых ньюарских ювелиров, я проводил каждое утро с б?льшей экономией. В мои занятия входило изучение тибетцев, поскольку я планировал путешествие в далекое и малоизученное королевство Мустанг, таинственную область в северо-западной части Непала, где до сей поры правил его собственный король, говоривший на тибетском языке и живший, как мне говорили, в укрепленном городе.
После захвата Тибета китайцами тибетское население долины Катманду значительно пополнилось в связи с притоком беженцев. Доведенные до крайней нищеты, многие из них стекались к отелю Ройэл. Там их встречала теща Бориса г-жа Скотт, которая, поторговавшись с ними на невообразимой смеси шотландского и датского языков, приобретала у них реликтовые изделия и драгоценности, которые они приходили продать.
Г-жа Скотт, приехавшая пожить со своей дочерью в Ройэл, быстро стала знаменитостью среди населения долины. Энергичная и полная жизни, хотя отнюдь не молодая, она контролировала отель в отсутствие Бориса. Ее «штат» располагался в маленькой, темной и сырой комнатушке на первом этаже, где она устроила свой собственный магазин тибетских изделий.
Зайти в это полутемное убежище, чтобы поболтать с г-жой Скотт, было всегда настоящим удовольствием. Ее гнездышко до самого потолка было набито тибетскими коврами, посеребренными седлами, бусами из человеческих костей, длинными медными трубами и бесчисленными идолами. От всего этого разило духом тибетского масла, что резко контрастировало с безукоризненной импозантностью самой хозяйки.
С щедростью «ма» (мамаши) Скотт могло сравняться лишь ее тонкое чувство бизнеса. С неподражаемым юмором она заламывала невообразимые цены за тибетские безделушки, которыми торговала в пользу беженцев. Не было случая, чтобы она не одарила нас массой сувениров, которые доставала из потаенных уголков своего гнездышка, когда ей удавалось заполучить от нас несусветную сумму за свои товары.
Для сувениров у нее всегда имелся запас прелестных вещичек, доставленных из Гонконга, таких как нейлоновые чулочки и другие западные товары, которых во всей долине нельзя было найти днем с огнем.
Самые свирепые тибетские воины и самые искушенные и опытные купцы из Лхасы вскоре стояли на цыпочках перед «ма» Скотт. По изворотливости ума она не уступала самым пронырливым клиентам, и было уморой видеть, как она выпроваживает грубых и нахальных тибетцев, подчас доводивших ее до кипения.
С течением времени обстановка, окружавшая нас, стала действовать нам на нервы. Дружба с Борисом, странная рутина жизни в отеле и, вероятно, непривычная высота, на которой находился Катманду, мало-помалу начали раздражать нас. Сначала мы жили относительно спокойно в белом бунгало, расположенном в парке отеля. Когда соседствовавшее с нами стадо свиней исчезло, мы ненадолго облегченно вздохнули.
Но наш покой продолжался недолго. Жена купила тибетского пса, потом еще одного, затем наши «хоромы» оказались под завязку забиты странными предметами искусства, разными деревяшками, стилизованными под драконов, тибетскими свитками и книгами. И это продолжалось до тех пор, пока мы не сочли необходимым приобрести двух миленьких несчастных медвежат по кличке Пугу и Пумо.
В мире найдется немного отелей, где вам разрешат держать в своем номере собаку. Однако в отеле Ройэл это не вызывало никаких возражений. Напротив. Тот факт, что с нами жили два маленьких тибетских терьера, не привлек никакого внимания. И лишь когда в нашем «питомнике» появились два черных медвежонка, Борис проявил к этому некий интерес, что выразилось лишь в том, что он прислал к нам еще двух служащих с рецептом детского питания и буйволиным молоком, чтобы помочь моей измотанной супруге кормить своих страшных бэби.
Говорят, что в Непале шесть времен года, но, исходя из погоды в период нашего полугодового пребывания в Ройэл, мы бы могли описать климат долины одним словом: «весна». Независимо от того, был ли это зимний или муссонный период, каждое утро солнце неизменно освещало покрытые росой лужайки отеля и согревало бодрящий, прохладный воздух долины. Круглый год цвели цветы, и на рисовых полях, окружающих город, ежегодно снимали два урожая — в июле и ноябре.
В сухой сезон здесь практически не бывает дождей, в связи с чем проводится много священных церемоний по «вызыванию дождя». На берегу реки Багмати мы наблюдали одну из самых поразительных церемоний такого рода — дойку коров. Молоко этих священных животных смешивают с водой сильно обмелевшей реки, а поскольку Непал до сих пор является страной магии и суеверий, после такого ритуала боги должны обеспечить приход благословенных ливней.
По словам Бориса, за те двенадцать лет, что он провел в этой стране, еще не было случая, чтобы подобная церемония обманула ожидания людей.
Практически еженедельно в долине отмечался тот или иной праздник, придававший городу какой-то необыкновенный вид. В ноябре наступал праздник Девали, когда все храмы и здания иллюминировались мерцающими огнями и масляными лампадами. Затем наступал праздник Холи, продолжавшийся три дня.
В это время все население долины, включая иностранцев, принимало вид рыжих, краснолицых монстров. Дело в том, что все дети и взрослые посыпали друг друга ярко-красным порошком, стряхивать который считалось осквернением духов.
Во время некоторых других праздников по узким улицам торжественно проезжали огромные пятиметровые колесницы с тяжелыми деревянными колесами. В соседнем Патане нам посчастливилось присутствовать на празднике Панчдан, который проводится раз в пять лет. На это торжество на улицы города выносят золотые и серебряные статуи Будд. Это те же самые удивительные, богато убранные божества, которые были немыми свидетелями коронации короля.
Во время других праздничных церемоний из окружающих сел пригоняют сотни коз для того, чтобы принести их в жертву фаллическим святыням с изображением Шивы. Вот в такой необычной атмосфере Борису приходится заниматься повседневными делами.
Последние дни нашего пребывания в Непале были такими же волнительными, как и первые. Единственной рутиной нашей жизни было то, что постоянно происходило что-либо необыкновенное и неожиданное. Невозможно было даже поверить, что когда-то Борис был танцовщиком балета, завсегдатаем популярных у художников парижских кафе и душой общества в Калькутте.
Обычно волнение начинается каждый день с рокотом самолета, наблюдаемого в прозрачном воздухе. При этом все жители долины сверяют свои часы. «Небесные лодки», как их называют тибетцы, играют жизненно важную роль в Катманду, т. к. с ними появляются почта и новые лица — две главные заботы иностранной колонии и единственная связь между долиной и внешним миром. Для Бориса прибытие самолета означает неожиданный сюрприз, т. к. олицетворяет целый мир: почти с каждым рейсом прилетает какой-нибудь старый знакомый или друг Бориса либо какая-нибудь важная персона.
На верхней площадке обманчивой винтовой лестницы, ведущей к укромной квартирке Бориса, у ее дверей дежурят два непальца в белой одежде с голубыми кушаками и черных шляпах. Едва самолет приземляется, как слышится рев двигателей автомашин, которые быстро подвозят к отелю вновь прибывших гостей. Тут же раздается стук в дверь Бориса, свидетельствуя о том, что, возможно, из Одессы прибыл какой-нибудь его старинный друг, коего он не видел целую вечность, или какой-либо знакомый по Калькутте, решивший, наконец, посетить Непал. Не успевает дверь закрыться за этим посетителем, как снова раздается стук. На этот раз заходит собирающийся отправиться в горы антрополог, чтобы взять с собой десять приличных образцов фруктового торта а-ля Борис. Затем приходит немецкий посол, которому требуется другой номер. За ним с жалким видом является кто-нибудь из обслуги с просьбой о повышении зарплаты на десяток центов. Потом приходит почта: письма от Национального географического общества, просьбы альпинистов дать те или иные рекомендации и зарезервировать туры в страну.
Следующим посетителем оказывается повар, работавший у Бориса в Калькутте. Пока Борис демонстрирует антропологу тибетских Будд, он одновременно диктует повару суточное меню и раскладывает письма в беспорядочные кучки, в которых они остаются до того момента, пока Ингер не наберется сил, чтобы рассортировать их так, как должно.
Потом заходит садовник, и Борис, с утра ходивший в шортах, идет в свою комнату и надевает свою походную рубаху с вертикальными полосками. Затем он вприпрыжку сбегает вниз по гремящей винтовой лестнице, натыкается на какую-нибудь важную персону, приветствует ее, жестом просит трех непальцев с портфельчиками присесть и подождать, и идет к столику администратора.
Там он подписывает ряд бумаг и отправляется вместе с садовником в свой персональный опытный сад, чтобы проверить созревание клубники, цветной капусты, бобов и роз, соответственно произрастающих на длинных грядках и клумбах на широкой открытой лужайке.
Для него типично сажать многие растения и совсем забывать о сборе плодов, когда они поспевают. Зорким взглядом он осматривает мелкие отростки и срезает пару цветов. Затем он прыгает в заезженный лендровер, на борту которого все еще видна надпись «Из Солихалла в Непал». В долине всем известен некий захолустный Солихалл, хотя кроме него и Лондона они ничего не знают об Англии.
Борис, рядом с которым сидит слуга, едет в Катманду по делам. По их завершении он возвращается по тряской дороге к Ройэл. К этому времени на его пути по коридорам отеля возникает масса народу, чтобы задать те или иные вопросы, высказать просьбу или попросить совета.
Борис четко и по-доброму отвечает на их вопросы, прежде чем уходит к себе. В их квартире Ингер уже занимает разговорами человек шесть вновь прибывших гостей, в числе которых оказывается нервная итальянская графиня, знававшая Бориса в Шанхае, американская чета с Лонг-Айленда, чересчур кричаще разодетый французский инженер, собирающийся заняться торговлей непальскими сувенирами в Париже, и оборванный, бородатый парень, только что возвратившийся из похода по горам.
По приходе Борис задерживает у себя нескольких гостей, а остальных приглашает на вечерний коктейль. Вернувшийся с горного маршрута парень получает бесплатный номер в отеле, а зашедшие к Борису туристы — рекомендации относительного того, куда сходить и что посмотреть.
Затем с супругой и друзьями приезжает французский посол, и инженер исчезает, оборванный парень отходит на задний план, а Борис просит обслугу принести бутылочку перно. В этот момент появляется высоченный и величественный, величайший непальский охотник генерал Киран с вопросами касательно новой охотничьей стоянки в тераях: сможет ли Борис поехать поохотиться в субботу? Как насчет провизии? Совсем не осталось виски, зато полным-полно корма для слонов.
Вполне возможно появление отца Морана с его обычным: «Привет, Борис, я хотел рассказать тебе еще кое-что о тибетцах».
И, несмотря на всю эту сумятицу, Борису удается одновременно решать бесчисленные проблемы, возникающие в хозяйстве отеля, на свиноферме, на охоте и в доме, открытом для массы гостей. Без всякого напряжения, с улыбочкой, он всегда находит возможность по-доброму отнестись ко всем, кто приходит к нему. В отличие от него, Ингер постоянно суетится и волнуется. Их сын Мишка учится в школе-интернате в Швейцарии. В загашнике у семьи, как обычно, нет денег.
— Это все из-за этих проклятых свиней и кинопродюсера, — признается мне Ингер, одновременно объясняя жене посла, где можно купить тибетских божков.
Внезапно эту благодушную атмосферу нарушает вопль: «Отель Ройэл — это сумасшедший дом!». Это «ма» Скотт врывается в комнату, размахивая тибетским знаменем. За ней следуют двое туристов из Германии. Самая проницательная дама во всем Катманду, г-жа Скотт, неизменно прибранная и опрятная, следит за всем хозяйством.
— Только я заведую здесь всеми делами, — замечает она. — Борис — прелесть, но у него нет времени следить за обслугой. Ведь это я должна смотреть за курами, а то мальчишки умыкнут снесенные яйца. И вы только посмотрите, как садовники пачкают свою форму, когда сидят на корточках на грядках и клумбах. Они просто сводят меня с ума! Но я их не боюсь. Борис, ты не желаешь купить эту «танка»1?
____________________________________
1 Пятистишия древнейшей японской поэзии
— Ради всего святого, ма. Ты же знаешь, что я не имею возможности, — отвечает Борис. Затем «ма» несется вниз по лестнице, неотступно преследуемая ищущими экзотики немцами, чтобы поторговаться о цене за чашкой чая, которую она выпивает вместе со своими собачками и другими питомцами, живущими в ее гнездышке.
Неожиданно в комнату Бориса врывается младший сын Николай, размахивающий зловеще выглядящим непальским топориком, которым в семнадцатом веке рубили головы врагам. Этим предметом он обычно угрожает двум уличным пацанам, подающим мячи на теннисном корте.
В три часа слуга приносит ланч и телеграммы. Еще одна кинокомпания просит Бориса помочь организовать съемку фильма в Непале. Но Борис пресытился съемками, поэтому он пишет резолюцию: «нет».
Вообще киносъемки никогда не имели в Непале особого успеха, хотя страна, казалось бы, имеет все необходимое для этого. Все попытки снять кинокартину, предпринимавшиеся до настоящего времени, проваливались из-за привходящих обстоятельств.
Так, компания Пэрэмаунт безуспешно пыталась экранизировать книгу Хан Сюинь «The Mountain is Young». Другая компания собиралась снять фильм «A King in the Clouds»1, романтическую иcторию о двухлетнем пребывании в Непале терапевта, лечившего короля Трибувана при режиме династии Рана.
Джон Хьюстон предпринимал всяческие усилия, чтобы экранизировать рассказ Киплинга «The Man Who Would be King»2, но также безрезультатно. Поэтому самая экзотическая обстановка на всем Востоке, обстановка в долине Катманду до сих пор позорно служит лишь фоном для тривиальнейших кинозвезд и вышедших в тираж комедиантов.
______________________________________
1 Король в облаках (англ.)
2 Человек, который должен был стать королем (англ.)
Когда дела на свиноферме позволяют Борису отлучиться, он временами все же удовлетворяет свою страсть к охоте, спускаясь с королем или небольшими группами иностранцев в тераи, чтобы добыть тигра, леопарда или оленя.
Именно на одной из таких вылазок слон, на котором ехали Ингер и генерал Киран с сыном, внезапно обезумел, поравнявшись со слонихой, на которой был устроен бар.
С бокалом в руке Ингер и ее спутники оказались вовлечены в паническое бегство своего слона, что могло бы окончиться весьма печально, если бы не погонщик, который мощными ударами непальского ножа «кукури» по голове слона заставил остановиться взбесившееся животное за минуту до того, как оно могло ворваться в густые джунгли.
После ланча Борис обходит отель с целью подготовки к вечернему приему, который должен состояться в большом бальном зале, украшенном причудливо выполненными портретами бородатых представителей династии Рана, на головах которых изображены непомерной величины шлемы с драгоценными камнями.
Непал — небольшое государство, и Борису доводилось принимать у себя таких видных людей, как бывший председатель Президиума Верховного Совета СССР Ворошилов, Чжоуэньлай, премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, Айюб Хан из Пакистана, наследный принц Японии Акихито, уже не говоря обо всех послах, прибывавших через Нью-Дели для вручения своих верительных грамот.
В своем отеле Борис повидал большинство видных представителей стран Востока, многие из которых стали его друзьями.
Каждый год в Непале возникают все новые проекты, а в голове Бориса роятся новые планы. Сегодня он, как и всегда, полон энергии и, как еще в самом начале моего пребывания справедливо предупреждала Ингер, с Борисом невозможно провести ни единого спокойного вечера… Обязательно появлялся какой-нибудь новый гость.
Приехав в Непал одновременно с Хиллари и русскими космонавтами, в последующие четыре месяца я ежедневно встречал все новых людей, к примеру, немецкого магната Альфреда Круппа фон Болен унд Гальбаха, эксперта по Тибету Джорджа Паттерсона, великих охотников, талантливых музыкантов и артистов, знаменитых миллионеров, супругов-туристов из Огайо, уже не говоря о более скромной элите из Индии, Таиланда, Бирмы, Пакистана и Афганистана.
Чем еще займется Борис? Этого не может сказать никто, а когда об этом спрашивают его самого, он обычно отвечает: «Приму ванну». Никто не знает, что варится в его голове, какой созревает новый невообразимый план, какое новое безумие одолевает его мятежную натуру.
Кто-то может подумать, что, прожив такую полную событий жизнь, если не сказать десять жизней, Борис подумывает о спокойном будущем. Это отнюдь не так, ибо в глухих закоулках его мозга сохраняется неистощимый запас планов и идей. Он не забывает о необходимости реализации сухопутного круиза в Непал, он жаждет поставить все более грандиозные шоу, ему еще нужно завершить проект по разведению свиней, он подумывает о плантациях, очередных охотничьих вылазках, поездках в Европу, предстоящих визитах видных деятелей из России, экспресс-полетах в Гонконг, походах в отдаленные уголки Непала, которых он еще не видел, и необходимости модернизации отеля.
По вечерам он собирает приятелей и, когда его уговорят, до поздней ночи рассказывает под водочку с икрой о жизни в Одессе, о конеферме отца, исполненных партиях в балете, людных шанхайских авеню, опиуме в Кратие, тиграх Ассама, эксцентричных выходках магараджи Думраона, ловле тигров и слонов, приемах в Клубе-300, экспедиции в Голливуд, охоте королевы, о генерале Махабире и короле Трибуване, Масине, Баланчине, Хиллари, пребывании русских беженцев в Тибете, магарадже Куч Бихара, магарадже Прити Синге, Анне Павловой, леди Диане Мэннерс и бесчисленном числе других людей.
Но Борис никогда не раскрывает всей правды. В его самых поразительных рассказах, на которых строится его легендарный облик, всегда есть какая-то недоговоренность. Кроме того, рассказывая потрясающе забавные истории, он всегда забывает упомянуть об истинной роли, которую в тех удивительных обстоятельствах играл он сам.
Я полагал, что, будучи близким другом Бориса, хорошо понял основные события его жизни и услышал все, что стоило услышать. Но позднее я обнаружил, что существуют целые пласты его биографии, которые мне абсолютно неведомы. Оказалось, что я многое упустил.
Просматривая его запылившиеся чемоданы, я наткнулся на странные фотографии: мальчик Борис в превосходной кубанке на фоне великолепной усадьбы; Борис — кадет; снимки знаменитых танцоров балета с автографами; Борис и Сергей Лифарь.
Я даже засомневался, тот ли это Борис или кто-то другой, или же это какая-то фантазия. Поработав с документами, я лишь обнаружил новые подробности и даже еще более поразительные факты, упущенные или забытые Борисом. Был также целый ряд эпизодов, о которых нельзя было упоминать по политическим, дипломатическим или иным причинам.
В жизни Бориса есть много такого, о чем нельзя говорить, ибо его близкие отношения с таким огромным числом людей налагают на него определенные обязательства соблюдать конфиденциальность.
Более того, у всех людей, с которыми я встречался, находилось какое-то откровение или анекдотический случай, связанный с Борисом. Их набиралось так много, что какими-то из них приходилось жертвовать. Невозможно описать масштабы его щедрости и доброты. И, что удивительно, несмотря на все перипетии и переделки, в которые он попадал, он не нажил себе врагов.
Слава Бориса ныне распространилась по всему миру. Как в Азии, так и на Западе вспоминают его элегантный Клуб-300, политики не забывают о его связях с правителями и принцами Индии и Непала. Альпинисты, осваивающие Гималаи, любят его и с благодарностью упоминают его имя в своих книгах и докладах. Память о театральных выступлениях Бориса сохраняется и в мире балета. Во многих книгах, посвященных этому искусству, есть ссылки на его карьеру в качестве артиста балета.
В трех статьях, опубликованных в журнале «Лайф», высоко оцениваются его таланты организатора королевских банкетов и автора гастрономических редкостей, предлагавшихся гостям в самых необычных районах мира.
Каждый его проект, начиная от научной экспедиции в Голливуд и заканчивая сухопутными круизами из Европы в Непал, получал широкую огласку в печати. В узком кругу охотников всего мира на крупную дичь репутация Бориса также очень высока. Его имя регулярно всплывает в разговорах о необычных явлениях.
Но при всей этой публичности, за пределами его репутации, основанной на слухах и раздуваемой тысячами туристов, которые ныне ежегодно посещают Непал, на ум приходит вопрос, какова же роль самого Бориса как человека.
Ибо каким бы нереальным и поразительным ни представлялся многообразный жизненный путь Бориса, за его именем скрывается всего одна личность: мастер необычных дел, человек, который в необычайных обстоятельствах блестяще справляется с невероятными трудностями.
Борис — это образ жизни, организатор развлечений в их самых волнующих, великолепных, экзотических и артистичных формах. Из-за таких контрастов и поразительного разнообразия его жизни стороннему
наблюдателю он может показаться кем-то вроде “monstre sacre”1 или презренного снежного человека. На деле же Борис – ни тот, ни другой. Те, кто знает его репутацию, при первой встрече с ним страшно разочаровываются, т.к. их взору предстает простой, непритязательный, великодушный человек, вежливый, восхитительный хозяин. Но его характер многолик. Под маской беспечности скрывается неистовство страстей. За его обходительностью можно не разглядеть Бориса – лихого водителя, неутомимого человека, брызжущего энергией. Видя, что иногда он засиживается допоздна и много пьет, гости могут подумать, что он ведет свободный образ жизни, однако на деле это весьма дисциплинированный человек, получивший закалку в кадетском корпусе и прошедший школу Дягилева. Борису-повесе противостоит Борис-артист и коллекционер; Борису-охотнику противостоит Борис-администратор. Если бы серьезная сторона жизни Бориса была единственным основанием для славы и признания, то такое основание было бы шатким. За ширмой сенсационных аспектов его деятельности, за ярким и экзотическим декором его жизни скрывается ее подлинная тональность, тот дух, который заставлял его так действовать. Именно в этом скрывается его настоящий талант. Настоящий Борис прочно прикрыт фасадом из тигровых шкур, многочисленных историй и дружеских бесед. Именно в этом заключается магнетический характер, который завораживает тысячи людей, от знаменитых и влиятельных до занимающих самое скромное положение слуг, которые уже двадцать лет работают у него, начиная с Индии и заканчивая Непалом, несмотря на хаотические взлеты и падения на протяжении его жизни.
_____________________________________
1 Священный монстр (фран.) Для многих людей личность Бориса не доступна анализу, и именно это стало причиной появления многих легенд вокруг его имени. Никто не знает всей правды об этом человеке, и эта таинственность дает основание появлению противоречивых мнений о его характере. Часто в разгар беседы он смыкает веки, замирает и мыслью как бы погружается в глубины своей тайной памяти. В такие минуты без каких-либо объяснений он уходит в себя. Во многих отношениях его можно считать человеком Востока. - А что вы по-настоящему цените? – в отчаянии спросил я его в один прекрасный день. – Что вам было особенно по душе за всю вашу долгую и насыщенную событиями жизнь? Что бы вы хотели выполнить? Что вас стимулирует? Борис обвел руками отель, указал на далекий огромный заснеженный хребет, на тераи, на украшенные порнографическими архитектурными изысками пагоды Катманду. - Все это – просто игра, – заметил он. И к этим словам великий повеса Клуба-300, плейбой Голливуда, безмятежный искатель приключений, беззаботный охотник на тигров, артист балета и друг раджей и беженцев добавил: - Есть только одна вещь в мире, имеющая настоящее значение. Ее суть в том, сколько людей вы можете осчастливить! И, улыбаясь, Борис отвернулся, прихватил скотч и содовую и направил свои стопы к заскучавшему иностранцу, которому сказал: - Как насчет того, чтобы пропустить еще по одному стаканчику?
Сканирование и обработка текста: Подготовил: Комаров Виталийwww.rgo-sib.ru
По прошествии нескольких месяцев после коронации короля Махендры Борис начал проявлять беспокойство.
— Ингер, — обратился он как-то вечером к жене. — Пора приобрести для отеля кое-какой транспорт. Местные такси — старые и разбитые. Нам нужны три-четыре хороших, крепких и современных автомашины.
Ингер возразила, что на покупку нескольких машин у них не хватит денег.
— Вспомни, сколько стоят машины в Индии, — заметила она, — это будет целое состояние.
— Мы могли бы приобрести их в Европе, — предложил Борис.
— Но на перевозку потребуется огромная сумма, — запротестовала она.
— Тогда давай перегоним их сюда сами!
— Ты с ума сошел. Перегнать их на такое расстояние? Лучше подождать завершения строительства дороги.
Муж напомнил ей, что грунтовую дорогу между Катманду и индийской границей постепенно реконструируют, и что, по его мнению, по ней уже можно проехать. А что касается остальной части маршрута, то он не очень уверен, в каком состоянии находятся автодороги в юго-восточном Иране, но так или иначе он напишет письмо в королевский автоклуб Англии и получит самую свежую информацию.
Так зарождалась идея о первой сухопутной экспедиции Бориса. Он вылетел в Европу, где после краткого отдыха, позволившего ему ознакомиться с современным состоянием близкого ему по душе балета, в сопровождении Ингер, секретаря принца Басундары и трех молодых друзей выехал из Солихалла (Англия) в Непал.
В Солихалле Борис закупил три лендровера, и они отправились через Париж, Штутгарт, Мюнхен, Швейцарию и Северную Италию в Венецию, проехали Македонию, родину Александра Великого, и добрались до Салоник.
В 1957 г. асфальтированная дорога заканчивалась в Турции, после чего поездка продолжалась по пыльной грунтовой дороге и занимала много времени и энергии. Из Анкары они доехали до подножия горы Арарат, затем пересекли Иран, проехав через засушливую территорию рьяно выступающих за независимость курдов до Тегерана. Оттуда они направились на юг до Кума, в котором находятся священная усыпальница Фатимы и великолепные мавзолеи набожного шаха Акбара II. Далее их путь пролег через Исфаган, Пакистан, где они проехали через Захедан, Кветту и Лахор, и, наконец, прибыли в Дели.
Последний участок пути от Нью-Дели до Непала был во многих отношениях самым трудным, т. к. им пришлось проехать по дороге, представлявшей собой 15-сантиметровый слой мягкого песка и пыли в Бихаре, прежде чем выехали на новую дорогу Трибуван Раджпат, ведущую в долину Катманду.
Эта дорога — шедевр технического гения, т. к. на протяжении почти 150 км она постоянно карабкается на горные кряжи, достигающие высоты от 1 до 2,7 км, откуда взгляду путешественника через заросшие мхами рододендроновые деревья внезапно предстает захватывающий дух вид на потрясающий белоснежный барьер Гималаев. В ясные дни можно увидеть всю панораму гор от Дхаулагири и Аннапурны на западе до Эвереста на востоке, протянувшуюся на расстояние более 320 км.
Лучше всего в Непал попасть по автомобильной дороге, а еще лучше — пешком, т. к. только в этом случае можно понять, какой мощной преградой являются подножия Гималаев, и насколько недоступным в плане географии является это королевство. За каждым новым поворотом дороги открываются все новые перспективы зубчатых гор, величественных пиков и опасных глинистых склонов кряжей, с которых в муссонный период в долины сходят селевые потоки, делая непроезжими дороги и заваливая деревни.
В настоящее время, когда дорога Трибуван Раджпат заасфальтирована, 150 км можно преодолеть на машине за шесть часов. А в 1957 г. этот путь без остановок занимал не менее десяти часов. Длинные петли перевалов через Альпы кажутся пустяковыми по сравнению с петлями этой дороги. После долгих часов изнурительной езды перед вами открывается во всем своем блеске долина Катманду, оазис ровной, плодородной земли, окруженный кошмаром хаоса. Только тогда начинаешь осознавать, каким благом является эта долина и насколько она уникальна по масштабам и плодородию для этого уголка мира.
Это настоящий рай, окруженный мрачным адом. На смену маленьким деревушкам, с трудом лепящимся на склонах гор вдоль дороги, как будто из фантастического сна появляются маленькие городки с их большими розово-красными домиками, перемежающимися величественными пагодами и просторными дворцами.
Это — запретное королевство Непал. Его название происходит от слова ньюар, обозначающего народность, и используется соседними горцами лишь для обозначения Катманду и его окрестностей.
Своим изобилием долина обязана своему стратегическому положению на полпути между Индией и Тибетом. Ньюары, чьи поселения процветали в XIV–XVII вв. нашей эры, монопольно контролировали всю торговлю с Тибетом и все производство ювелирных изделий и предметов роскоши. Лишь с приходом в XVII в. воинственного племени гуркхов, именуемых по названию их деревушки на полпути между Катманду и Покарой, Непал стал единым государством, а корону получил раджпутский принц Деви Шах, первый в династии нынешнего короля.
Лишь те, кто не знает Бориса, могли бы подумать, что, вернувшись после длительного путешествия в Катманду, он захочет отдохнуть. Дело в том, что он был настолько очарован своей увлекательной поездкой, что сразу же составил проект повторного путешествия по тому же пути, но в более сложных условиях. У него возникла идея организации гигантского круиза на автофургонах со всеми удобствами.
И он немедленно начал прорабатывать этот проект, который его друзья сочли безумным, а пресса, всегда готовая подхватить любое новшество, восприняла с величайшим энтузиазмом. Борис планировал построить двадцать прицепных фургонов, оборудованных радиопередатчиком, морозильной камерой и кондиционером. Эти домики должны были быть пыленепроницаемыми и отличаться максимальным комфортом.
Для их перевозки он планировал лендроверы специальной конструкции. Каждый трейлер предназначался для двух пассажиров, обслуживаемых непальцем. Водителями лендроверов также должны были стать непальцы. В состав каравана Борис намеревался включить два грузовика-кухни с пятью поварами. При въезде в каждую новую страну предполагалось нанять местного шеф-повара, который должен был готовить лучшие национальные блюда.
Мало того, при пересечении каждой новой границы планировалось использовать местных знатоков страны, которые должны были служить гидами и по ходу пути передавать пассажирам по радио страноведческую информацию.
— Этот сухопутный круиз, — говорил Борис, — должен стать самым роскошным из всех, какие только можно себе представить, не менее комфортабельным, чем переход через Атлантический океан на «Куин Элизабет».
По прикидкам стоимость проезда могла составлять сто долларов в сутки, т. е. не так уж много, если учесть преимущества такой поездки. Друзья Бориса, хорошо знавшие его, лишь улыбались, когда в Ройэл он во всех подробностях описывал свой проект тем, кто удосуживался выслушать его. Его ужасно огорчило, что никто не воспринимал его план всерьез. Но когда ему втемяшивалось что-либо в голову, он обычно делал попытку осуществить свою идею, и поэтому два года спустя он снова вылетел в Европу, чтобы организовать пилотный пробег задуманного им каравана.
В Лондоне он заказал постройку трейлера по своему проекту. В нем предусматривались современный туалет со сливом, кондиционер и морозильник. На этот раз в экспедиции его и Ингер должны были сопровождать их приятель, командующий авиагруппой Пол Ричи, автор нашумевшей книги «The Fighter Pilot» и их дети.
Огромный караван, ведомый двумя лендроверами, двинулся в Непал. Хотя первая поездка оказалась не слишком трудной, а с 1957 г. дороги стали лучше, это было историческим круизом, т. к. трейлер являл собой огромную тяжеленную колымагу, весившую четыре тонны.
Не единожды во время памятного похода мосты оказывались слишком узкими для проезда, а своды туннелей чересчур низкими. Для того, чтобы провезти маленький дворец на колесах через пустыни и горные кряжи, потребовалось немало усилий и сноровки.
Как-то ночью, ведя трейлер на полной скорости по узкой турецкой дороге, уровень которой был на три с лишним метра выше окружающей местности, Борис весь похолодел, когда в свете фар его лендровера возник встречный транспорт, шедший без огней. Это был массивный трактор с тяжелым прицепом.
В отчаянии, понимая, что у них нет возможности разойтись, Борис нажал на клаксон и попытался затормозить. В последние секунды он резко крутанул руль в сторону и по крутому склону съехал на обочину. Трейлер с пассажирами, пошатываясь, съехал вниз за лендровером. К счастью, грунт на обочине оказался твердым, и они не опрокинулись, хотя испытали сильное потрясение.
В другую передрягу они попали, находясь в нескольких километрах от непальской границы, когда им пришлось проезжать по шаткому бамбуковому мосту, который от тяжести каравана начал сыпаться. Лишь благодаря помощи сотни местных крестьян им удалось спастись. И через три месяца после отъезда из Англии караван добрался, наконец, до Катманду.
Борис доказал свою правоту. Круиз был возможен и на один шаг приблизился к реализации. Однако последующие события затормозили выполнение этого амбициозного проекта, т. к., к несчастью, Борис принял участие в сумбурном предприятии, которое подорвало его финансы.
Речь идет о привлечении шестисот слонов и нескольких слонов-альбиносов к съемке одной французской компанией «супер-колоссального» киноэпоса.
1959 год стал для Непала годом крупных событий: в Катманду появились китайское, американское и российское посольства. Страна вступила во Всемирный почтовый союз. Кроме того, весной того же года в Восточном Тибете вспыхнул мятеж, и после кровопролитных сражений китайские коммунисты захватили Лхасу и взяли под свой контроль весь Тибет под предлогом «освобождения» векового королевства Далай Ламы. В последующие месяцы отважные воины племени кхамба продолжали борьбу с агрессорами. Воинственные кхамба, составляющие не менее 80 процентов тибетского населения, населяют Восточный Тибет. Это люди высокого роста по сравнению с невысокими лхасцами, и они отличаются чертами лица, напоминающими кавказцев.
В течение многих лет в Лхасе их считали разбойниками с большой дороги, пока в 1957 г. они не объединили свои войска для защиты всей территории Тибета. Сюда через перевалы в Гималайских горах тайно ввозилось оружие для изолированных отрядов кхамба, совершавших нападения на китайцев.
Великая тибетская святыня Боднатх, расположенная в трех с лишним километрах от Катманду, стала ареной оживленной деятельности. Вместо обычных паломников сюда хлынули толпы беженцев, а отсюда люди скрытно направлялись в Тибет для участия в боевых действиях. Захват Китаем Тибета навис угрозой для всех гималайских королевств, а неспособность свободного мира защитить простых, миролюбивых тибетцев от атак китайских коммунистов означала, что Непалу, Бутану и Сиккиму нечего ожидать помощи извне, если «китайский дракон» пожелает «освободить» и эти государства. Именно в это смутное время я впервые приехал в Катманду и познакомился с Борисом.
С другой стороны, в 1959 г. резко вырос приток туристов в Непал. Через четыре года после того, как Борис добился выдачи разрешений для первых туристских групп, прибытие в Катманду путешествующих по миру людей стало обычным явлением.
* * *
Деятельность Бориса в Непале настолько разнообразна, что описать ее не так-то просто. В числе наиболее сложных предприятий, в которых он принимал участие, были его проекты киносъемок.
Для того, чтобы немного отдышаться после коронации короля Махендры в 1955 г., Борис принял участие в ряде королевских вылазок на охоту в тераи. Опыт этих вылазок подсказал ему идею написать Лоуэллу Томасу в США письмо с предложением вернуться в Непал и снять фильм о тиграх и слонах.
В тот момент, когда Томас получил это послание, ему как раз предложили сделать серию телефильмов под рубрикой «Отчаянные приключения». Поэтому идея Бориса пришлась как раз вовремя, и ему дали зеленый свет для подготовки места действия фильма.
Борис немедленно обратился к властям за разрешением на съемки художественного фильма в тераях. Будучи уверен в том, что разрешение обязательно будет выдано, и зная, как медленно движутся колеса бюрократической машины Непала, он предоставил возможность бумагам продвигаться своим чередом, а сам в 1957 г. вылетел в Англию, чтобы закупить три лендровера для первого из серии круизов по маршруту Англия — Непал.
Прибытие киносъемочной группы из Голливуда было намечено на ближайшее время после возвращения Бориса в Катманду. По прибытии в Непал Борис отправился в форин офис, чтобы забрать ожидаемое разрешение, однако, к его разочарованию, министр уведомил его, что его просьба о киносъемках не была удовлетворена. И, несмотря на настойчивые запросы, это решение было окончательным.
Борис был в отчаянии. В конце концов, ему пришлось сообщить Томасу телеграммой о срыве проекта. Положение обострилось, когда на следующее утро он получил телеграмму, разошедшуюся с его сообщением, уведомлявшую его, что режиссер Уиллард Ван Дайк и группа кинооператоров на следующий день уже прилетают в Калькутту.
Борис поспешно вылетел в Индию, чтобы встретить их, но, просмотрев в аэропорту Калькутты все списки пассажиров, обнаружил, что киноэкспедиция успела проследовать в Дели, где и ожидает встречи с ним.
Растерявшись, Борис вылетел в Дели. Найдя там съемочную группу, он провел «военный совет», на котором было решено позвонить Лоуэллу Томасу в Нью-Йорк. Естественно, Томас был раздражен и настаивал на том, что, несмотря ни на что, фильм должен быть снят.
Внезапно у Бориса, редко оказывавшегося в безвыходном положении, созрел план. Поскольку предполагалось снять фильм о тиграх и слонах, он срочно связался со своими старыми друзьями в Индии и с невообразимой поспешностью тут же задумал новый проект, еще более фантастический, чем прежний. Борис позвонил своему старому приятелю радже Гаурипура. Раджа славился как выдающийся специалист по отлову слонов. В странной иерархии лиц, занимающихся этим искусством, у него было самое высокое звание: «высококвалифицированный старший ловчий слонов». Раджа со своими помощниками отловил с помощью лассо за свою жизнь более шестисот диких слонов. Этот рекорд свидетельствовал как об его искусстве, так и о мужестве, ибо отлов этих животных представляет собой весьма опасное дело.
Раджа подтвердил, что на границе Ассама и Бенгалии он располагает лагерем ловчих и охотно согласился на съемки. Более того, позвонив своему другому старинному другу магарадже Куч Бихара, Борис узнал, что Бхайя незадолго до этого разбил лагерь охотников на тигров в нескольких километрах от границы Ассама с Бутаном, где также можно отснять большой материал об этом классическом виде охотничьего спорта.
Борису было достаточно этой информации, а полчаса спустя была достигнута полная договоренность о переброске всей киногруппы в лагерь раджи Гаурипура. Им повезло, ибо, благодаря радже, им удалось стать свидетелями поразительной и чарующей гонки за дикими слонами.
Отлов слонов — это искусство, зародившееся тысячи лет назад, когда человек впервые осмелился приручить самое мощное животное джунглей. За этот огромный промежуток времени в этих местах почти ничего не изменилось, и сегодня используется тот же самый, давний процесс приручения слонов.
Главным героем в касте лиц, занимающихся в Ассаме отловом слонов, является человек, которого именуют просто «ловчим». Этот ранг является достаточно почетным, т. к. означает, что данное лицо прошло все виды сложной тренировки для работы со слонами.
В Ассаме этой работой начинают заниматься мальчики с 13 лет. Их первой задачей является изучение «pachwa», т. е. умения собирать и траву и другой корм, кормить ими своего слона, водить его купаться, чистить и заботиться о нем. «Рachwa» — это своего рода техник по обслуживанию слона в команде, состоящей из двух человек.
В пути «pachwa» стоит на спине слона и для понукания держит копье. Успешно пройдя это испытание, мальчик может удостоиться звания «mahoud» (погонщика). Погонщик сидит на голове слона, при этом его ноги находятся за ушами животного. Знаком достоинства погонщика является небольшой анк с острым наконечником, с помощью которого он подает слону команды. Обычно погонщик и «pachwa» назначаются для обслуживания одного конкретного слона, с которым часто остаются всю жизнь, т. к. слоны нередко доживают до шестидесяти лет, что является редким возрастом для среднего индийского крестьянина.
Раджа Гаурипура, как и его люди, прошел все ступени сложного обучения работы со слонами, и вряд ли во всей Индии можно было найти человека, который так блестяще знал этих мощных животных. Он поставлял слонов практически для всей индийской знати.
Зная, какой он оригинал, его друзья шутили, что он всю жизнь спит, ест и живет со слонами. Действительно, у раджи был любимец слон, которого он холил как ребенка, или, пожалуй, как брата. Этот слон, повсюду сопровождавший его, был отловлен, когда раджа был еще маленьким мальчонкой. Будучи почти одинакового возраста, раджа и его слон росли все время неразлучно вместе.
Когда Борис с киносъемочной группой прибыли в лагерь раджи, разбитый в густых джунглях предгорий Бутана, они увидели два ровных ряда хижин, располагавшихся вдоль большой поляны, в конце которых была устроена большая хата раджи, а рядом с ней, как сторожевой пес, возлежал его питомец слон.
Борис, отвечавший за всю организацию съемок, которая должна была соответствовать требованиям киногруппы, и за устройство декораций, немедленно взялся за дело. По соседству с хижинами ловчих была разбита палаточная деревня. Борис был знаком с раджой много лет и часто бывал с ним на охоте в Ассаме. Раджа тепло встретил друга, и они вместе начали размышлять о том, чтобы дать съемочной группе возможность наилучшим образом отснять материал об отлове слонов.
В лагере было сорок прирученных слонов. Они подразделялись на две группы: первая — мощные слоны с большими бивнями, служившие своего рода бульдозерами и барьером, на манер подставки для книг, чтобы удерживать диких слонов, а вторая, именуемая «kunki», — слоны-загонщики, умевшие быстро бегать.
С прибытием Бориса пять слонов со своими погонщиками были отправлены в джунгли на поиск стад диких слонов. Вскоре в лагерь поступило сообщение о том, что стадо обнаружено. Для загона были отправлены несколько партий слонов «kunki», по пять-шесть животных с ловчими. Задачей каждого ловчего было сосредоточить внимание на одном конкретном диком слоне, отделить его от стада и погнать через джунгли.
На каждом быстром слоне «kunki» стоял «pachwa» со связкой веревки на одном плече, а позади ушей слона сидел ловчий с большим лассо, конец которого был закреплен вокруг туловища слона. Преследование составляло самую волнующую и опасную часть отлова.
Дикий слон, как настоящий бульдозер, прорывался через заросли деревьев и кустарников, ломая большие стволы и круша все на своем пути. Преследующий его слон мчался по его следам, и от «pachwa» требовалась немалая сноровка, чтобы не быть сброшенным низкой встречной веткой или не погибнуть от удара падающего дерева. Этим парням нужно иметь невероятное чувство равновесия, т. к. с приближением к каждой низкой ветке или иной низкой преграде они молниеносно должны переходить из положения «стоя на спине слона» в положение «лежа плашмя на его спине».
Такое преследование могло занять до двух часов при скорости движения до пятидесяти километров в час. В конце концов, если ловцам сопутствовала удача, обезумевший и напуганный дикий слон начинал уставать.
Наблюдая одну такую погоню со спины запасного слона с погонщиком, Борис оказался на утоптанной поляне как раз в тот момент, когда дикий слон, начавший уставать от гонки, остановился, резко развернулся и с трубным звуком, в котором выплескивал свою ярость, бросился на своего преследователя. На такой случай слон «kunki» был обучен самообороне. Натренированный слон применял такой маневр, который позволял ему встать параллельно дикому, и тогда ловчий набрасывал свое лассо на голову дикаря.
Поскольку хобот животного очень чувствителен, слон испытующе закручивает его вокруг веревки, которая соскальзывает по нему, охватывая его шею, как это и произошло на этот раз. Затем последовало «перетягивание каната», и ловчий, рискуя жизнью, наклоняется и с помощью небольшой веревки и специального узла закрепляет петлю лассо так, чтобы она не затянулась и не задушила дикое животное.
Эта операция, в ходе которой ловчий оказывается вплотную с дикарем, в пределах досягаемости хобота последнего, требует ловкости, быстрой реакции и мужества. При этом собственный слон ловчего в эту минуту опасности защищает его своим хоботом. Закрепив петлю, «pachwa» спрыгнул со своего слона и с помощью связки веревки, висевшей у него на плече, спутал задние ноги дикого животного. По выполнении этой непростой работы, веревку накрепко привязывают к большому дереву.
Когда дикарь был отловлен, ловчий протрубил в морскую раковину сигнал, чтобы дать знать о своем местонахождении. После этого на помощь ему с целью утихомирить дикаря немедленно отправили двух «таскеров» — мощных слонов с огромными бивнями. Последние надвигаются на пленника, прижимаются к нему с обеих сторон и, если он сопротивляется, наказывают его шлепками своих хоботов. Затем дикаря привязывают к таскерам, которые под командой погонщиков ведут пленника в тренировочный лагерь.
В лагере его привязали к двум толстым деревьям, расставив его ноги так широко, что он почти не мог передвигаться. Затем приступили к тренировке. В течение двух суток дикарь оставался в раскоряченном положении без воды и еды. На третий день два таскера проводили слона к реке, где его искупали и напоили. После этого дикаря отвели обратно в лагерь, привязали и накормили из рук отборной едой.
Поскольку слон легко может схватить протянутую ему руку и без труда убить кормильца, эту операцию выполняют два человека с подстраховкой. Страхующий в любой момент готов вытащить своего товарища за пределы досягаемости хобота пленника в случае какого-либо неожиданного выпада со стороны последнего. Тем не менее, все-таки нередко происходят несчастные случаи. Данная операция призвана показать пленнику, что корм он может получить только из рук человека.
В тот же вечер вокруг слона разожгли костры, чтобы он испытал страх. Нет ничего более страшного для дикого животного, чем огонь. И дикарь стоял в неудобном раскоряченном виде, что причиняло ему боль, а вокруг пылали костры, и в пламени трещали бамбуковые ветки. Для того чтобы он привык к огню, вдоль всего его тела и головы провели горящими факелами из сухого тростника.
Эта операция продолжалась попеременно с дублением кожи слона в течение трех ночей. Несмотря на грубый вид, у слонов очень чувствительная кожа. Даже при укусе обычной домашней мухи на его коже появляется кровь! Поэтому совершенно необходимо задубить ее, ибо в противном случае он не потерпит на своей спине никакого седока. Кожу дикаря растирали и дубили большими дубинками, пока от боли он чуть не обезумел.
В ходе дубления и испытания слона огнем все окружающие проводили религиозную церемонию, корни которой теряются в веках. Чтобы задобрить богов джунглей, каждое живое существо, взятое у них, должно быть возмещено двумя другими существами. Поэтому под пение и выражение шумной радости людей, окружавших слона, на свободу были отпущены две курицы. Волнение и суета были призваны помочь слону привыкнуть к людям. Празднество с барабанным боем и звучанием труб продолжалось всю ночь.
На шестой или седьмой день после пленения слона началась систематическая тренировка. Теперь он научился преодолевать страх перед огнем, освободился от боязни щекотки, привык к человеку и человеческим голосам. Хотя, может быть, такие мучительные испытания, которым подвергается дикое животное, могут показаться жестокими, они оказались наиболее быстрым и оправданным способом сделать его управляемым. Нельзя забывать, что слон весит пять тонн и, благодаря своей силе, может нанести огромный урон. Поэтому необходимо преподнести ему суровый урок.
На седьмой день до предела напуганное животное помещают между двумя таскерами и по команде погонщика водят направо и налево. При этом погонщик напевает для слона песню, в наивной простоте которой отзываются великие джунгли и борьба человека за выживание в них.
«Ты уже больше не „banwa“ (дикарь), теперь ты „hatchi“ (укрощенный)», — поет погонщик. — «Если будешь вести себя хорошо, мы будем кормить тебя, а если не будешь, то побьем». И в унисон этой песне окружающие наносили слону удары палками и шестами.
После этого слона последовательно обучают командам, которым он должен будет подчиняться всю жизнь:
стань на колени — beit
назад — pechu
стой — dhut
сломай верхнюю ветку — upoor dale
затопчи змею — mar doob
Всего за свою жизнь слон обучается и подчиняется дюжине или даже более командам.
На второй день тренировки с двумя таскерами по бокам мужественный погонщик неспешно забирается на спину слона подальше от головы и остается там до вечера. На следующий день погонщик перемещается несколько ближе к голове слона, и так дней через шесть слон позволяет ему сидеть у него на шее. Самое поразительное в тренировке заключается в том, как быстро слоны обучаются.
Через пятнадцать дней обучения слонов продают и уводят из лагеря. Таким образом, менее чем за три недели можно укротить абсолютно дикого слона!
Возможно, скорость, с которой слоны поддаются обучению, связана с разумом, приписываемым этим животным. Известно, что они обладают хорошей памятью, часто проявляют инициативу и выказывают что-то вроде разума, намного большего, чем это присуще другим животным. Дикие слоны часто доживают до ста лет, а прирученные редко до шестидесяти-семидесяти.
Все было устроено так, чтобы почти во всех деталях можно было отснять на кинопленку процесс отлова и приручения слонов. Затем Борис в сопровождении Ингер и Мишки перебрался в лагерь магараджи Куч Бихара, чтобы подготовить для прибывшего к тому времени Лоуэлла Томаса съемки охоты на тигров.
Лагерь, оборудованный большими палатками типа «швейцарских шале», находился в Ассаме в округе Дхаран, примерно в пяти километрах от бутанской границы. По приезде Борис посвятил целый вечер обсуждению планов съемок с Уиллардом Ван Дайком. Он ушел от режиссера в свою палатку в 11 часов. Выйдя наружу, он почувствовал запах тигра, который сильнее запаха целой сотни кошек. Он быстро прошел к своей палатке, где спали жена и сын.
Борис схватил ружье, стоявшее у входа, и большой фонарь. Жене он сказал, что ощутил запах тигра, на что Ингер ответила, что как раз собиралась позвать мужа, т. к. слышала какое-то рычание за палаткой.
Когда Борис засветил фонарь, то, к своему изумлению, увидел двух тигров, стоявших в пяти метрах от палатки. Они даже не встали на дыбы, а лишь пристально смотрели на источник света. Борис позвал Ван Дайка, который вышел наружу и также увидел зверей. Целых четверть часа любопытные тигры (несомненно, довольно молодые) просто смотрели и не покидали лагерь, дав возможность всем обитателям палаток полюбоваться на них. В конце концов, Борису пришлось шугануть их прочь. Режиссер даже не ожидал такого везенья.
На следующий день было решено, что киногруппе есть смысл осмотреть соседнюю чайную плантацию, где предполагалось провести часть съемок. Они уже были готовы к отъезду, как на лагерной стоянке появился джип с двумя чайными плантаторами. Последние сообщили, что их беспокоит тигр-людоед, накануне загрызший рабочего.
Когда киногруппа приехала на плантацию, представилась возможность осмотреть место, где погиб рабочий. Тигр уволок его в полдень на глазах у всех работников плантации. Борис проследовал по кровавому следу в джунгли. Местность была чрезвычайно неровной, повсюду были густые заросли, перевитые лианами и другими ползучими растениями. Через какую-то сотню метров он набрел на окровавленную набедренную повязку рабочего. Борис решил, что идти дальше было бы чересчур опасно, и повернул обратно, т. к. местность позволяла тигру легко напасть на него.
В тот же вечер над приманкой в виде живого буйвола был сооружен помост, а вокруг по всему периметру — платформы для киноаппаратов. Однако тигр не появился, и, в конце концов, был дан сигнал отбоя.
Спустя два дня тигр снова совершил нападение. С плантации вышли два брата, чтобы срубить дерево на опушке джунглей, когда внезапно выскочил тигр, схватил одного из братьев и поволок его в заросли. Видя это, второй брат набрался мужества, схватил большой топор, бросился за тигром и нанес ему удар по голове. Тигр бросил свой предполагаемый обед и исчез из виду. Пострадавший был сильно укушен в плечо и весь исцарапан, однако его удалось спасти.
Будучи свидетелями этих событий, голливудская киногруппа занервничала. Внезапно Бориса осенило. Он вспомнил, что слышал о примитивном племени, обитающем в мало изученной местности северо-восточной Индии к северу от Ассама, которое до сей поры ловит тигров с помощью сетей и копьев!
Отлов тигров таким способом был забавой древних королей Ассама. Борис предложил поехать туда и привезти всех охотников этого племени в лагерь. Все присутствующие заявили, что это невозможно, хотя согласились, что для съемок это было бы уникально.
Не унывая, Борис выехал в тот район, где жили эти туземцы, и, уплатив вождю соответствующую мзду, умудрился привезти с собой все племя, состоявшее из 550 человек, на двенадцати автобусах, проехав более 240 километров по узким тропам до лагеря. Во время отсутствия Бориса для тигров вокруг лагеря выставили приманки. Поступила информация о том, что часть приманок была съедена, и, в частности, один тигр, которого узнали по характерным пятнам, загрыз четырех буйволов.
Прочные веревочные сетки были установлены по широкому кругу, а за ними стояли едва одетые туземцы, вооруженные пугающими глаз копьями. Затем из белой ткани высотой около полутора метров было сооружено подобие воронки, которая давала проход из открытой саванны, окруженной сеткой, внутрь загона. Для съемок по всему периметру сетки соорудили помосты, а затем для того, чтобы загнать тигра в ловушку, были отправлены слоны с погонщиками.
Постепенно тигра оттеснили в круг из сеток. Он проскользнул в «воронку» и тут же последовал сигнал закрыть вход. Оказавшись в ловушке, тигр дважды бросался на сетку и был сильно ранен копьем. Борис въехал в загон на лендровере, вышел из кабины и, чтобы тигр не мучился, покончил с ним одним выстрелом.
В процессе съемок сцен охоты на тигра Борис занимался не только организационными и техническими вопросами, но даже готовил для Лоуэлла Томаса и спонсоров данной кинокартины завтрак — «бифштексы из тигра а-ля Борис», редкие деликатесы, поджаренные на древесном угле и вызвавшие большое воодушевление.
Однако не все проекты Бориса, связанные с киносъемкой, были такими удачными. В 1961 г. его навестил знаменитый французский кинопродюсер, намеревавшийся провести в тераях съемки первого во Франции суперфильма. Поначалу все шло хорошо. Борис со всем пылом взялся за дело. В кратчайший срок ему удалось выполнить невероятную вещь — собрать 118 слонов и 170 тибетских пони и построить в джунглях деревню из сорока хижин, в том числе двух- и трехэтажных.
Затем, воспользовавшись услугами английского посольства, он подрядил собранных со всего Непала бывших солдат-гуркхов, ставших пенсионерами, участвовать в съемках в качестве статистов. После этого костюмер продюсера устроил в отеле Бориса свою штаб-квартиру и нанял непальских портных и других ремесленников, которые пошили четыреста красочных одежд и смастерили мечи, шлемы, сапоги и щиты.
Постепенно в лагере, устроенном в тераях, собрались все слоны со своими погонщиками, и были заготовлены многие тонны корма.
Для всех пони были арендованы украшенные золотом и серебром тибетские седла. Все было готово для съемок эпического фильма. По сюжету предполагалось, что апофеозом будет битва всадников, восседающих на слонах, и разрушение слонами деревни.
Однако аванс в размере двадцати тысяч долларов, выданный на всю эту подготовку продюсером, был быстро израсходован, а обещанная Борису новая сумма не поступила. Состоялся обмен срочными телеграммами. Продюсер пообещал перевести деньги на следующей неделе, потом сообщил, что банковская операция производится через Индию. А тем временем слоны доедали заготовленный корм, гуркхи проявляли все большее нетерпение, а к Борису стекалась масса счетов на оплату.
От всех гильдий ремесленников Катманду, пошивших четыреста костюмов и смастеривших инсценированное оружие и другие материалы, прибывали делегации, предъявлявшие свой счет.
Представитель продюсера вылетел в Дели. Снова шли телеграммы, в которых сообщалось, что деньги вот-вот поступят. Борис начал выплаты из собственного кармана.
Последним ударом была телеграмма от продюсера, в которой значилось: «Ты же знаешь, Борис, что я никогда не подведу тебя. Привет».
Это был конец. Компания обанкротилась, а Борису пришлось самому расплачиваться по всем счетам. Гуркхи требовали полного расчета. Борис примчался в лагерь вместе с Чарльзом Уайли, и их глазам предстала разъяренная группа нетрезвых людей с грозными сверкающими «kukri» — смертельно опасными непальскими ножами, изогнутыми в форме банана.
Гуркхам выплатили четверть обещанного заработка, но они не успокоились и продолжали протестовать. Занервничавший полковник Уайли резко скомандовал ротное построение. Однако гуркхи проявили недисциплинированность, и Борису с Уайли едва удалось убежать от разъяренной толпы.
Борис остался совсем без средств, и ему пришлось занять деньги под четыре процента в месяц, что было неимоверно высокой ставкой, хотя и не такой уж редкой для Азии.
Продюсер оказался продувной бестией: несмотря на причиненный им огромный финансовый ущерб, он вышел сухим из воды, когда ему был предъявлен судебный иск о возмещении.
Возвратившись в Катманду, Борис вновь вошел в русло жизни, характерной для долины. Сначала он занялся реконструкцией отеля, т. к. декор отдельных его участков отличался безвкусицей. Было необходимо заменить значительную часть викторианской мебели и провести капитальный ремонт.
Подрядив непальских мастеров, он построил столовую, в интерьере которой с резьбой по темному дереву отразилась атмосфера Катманду, и начал делать пристройку к отелю, что требовалось в связи с возросшим потоком зарубежных туристов.
К этому времени Непал наводняли все более многочисленные группы альпинистов, туристов и исследователей, а жизнь долины регулярно потрясали политические интриги. После падения династии Рана одно правительство тотчас же сменялось другим, и одно время было невозможно разобраться, кто является действующим министром, а кто оказался в черном списке.
Такая нестабильность сохранялась до того момента, пока, наконец, в 1961 г. король не заключил в тюрьму нового премьер-министра Б. П. Коирала и, в результате бескровного переворота, не взял бразды правления в свои руки.
Одним из крупнейших событий в жизни Бориса в Катманду был государственный визит в Непал английской королевы Елизаветы II.
В начале 1961 г. Борису сообщили, что король Махендра направил королеве и принцу Филиппу соответствующее приглашение. Маленькое гималайское королевство, более века поддерживавшее тесные, дружественные отношения с англичанами и в 1911 г. принимавшее у себя короля Георга V, хотело вновь продемонстрировать британскому монарху великолепие своих королевских парадов и легендарную охоту на тигров.
Охоте королевы, как выяснилось позднее, действительно предстояло стать выдающимся зрелищем, настолько чарующим, что вряд ли такое может повториться еще хоть раз за всю историю. Как и в период коронационных торжеств, услуги Бориса были призваны сыграть существенную роль в амбициозных планах Непала.
В газетах и журналах всего мира были описаны с приложением сотен фотоиллюстраций все подробности и величие королевской охоты. Однако мало говорилось о том, как было подготовлено и организовано это необычайное событие.
До 1960 г. охота в Непале была исключительно привилегией короля, и в период правления династии Рана охота на тигров в тераях приобрела репутацию самой изысканной, легендарной и роскошной во всем мире. Будучи в Непале в 1911 г. король Георг V со своей свитой добыл тридцать девять тигров, восемнадцать носорогов и четырех медведей.
По правде говоря, охота на тигров в Индии выглядела довольно бледно по сравнению с королевской охотой в Непале. Когда в начале 60-х годов высокие налоги и процессы демократизации низвели с пьедестала великолепие дворянской знати, Непал оказался готов устроить величайшую охоту в своей истории и оказать королеве Англии такой прием, который не мог бы быть устроен ни одним из ее собственных подданных.
Перед непальской армией была поставлена задача разбить лагерь для охотников. Было выбрано подходящее место на берегу реки Рапти в долине Читаван. Это местечко называлось Мегаули. Оно располагалось в сердце великих джунглей — тераев. В течение многих лет тераи пользовались дурной славой в связи с тем, что там были распространены малярия и другие опасные заболевания. Кроме того, там была масса змей и скорпионов.
Для лагеря с помощью бульдозеров расчистили дорогу и в девственном лесу построили взлетно-посадочную полосу длиной около 1200 метров. Затем спланировали саму лагерную стоянку на площадке в виде квадрата со стороной размером 1,6 км. В течение многих дней с помощью бульдозеров на этой площади снимали верхний слой почвы толщиной пять сантиметров. Затем людей с корзинами отправили собирать всех скорпионов, жуков и тлей, копошившихся на участке.
С самолетов опрыскали все ближайшие окрестности для уничтожения мух, малярийных комаров и прочих паразитов. После этого на обеззараженную площадь уложили отборный дерн, привезенный с других участков тераев. Паровыми катками утрамбовали и выровняли свежий дерн, а доставленные из Катманду пожарные машины полили траву, ставшую изумрудно-зеленой.
В центре лагерной стоянки соорудили макет Эвереста из местного камня, украшенного цветным песком. Затем проложили широкий проспект и улицы, примкнувшие к нему под прямым углом. С обеих сторон от макета Эвереста поставили палаточные дворцы королевы Елизаветы и короля Махендры. На пути от взлетно-посадочной площадки до королевских палаток были устроены арки, декорированные мшаником, а на фасадах королевских покоев высотой 2,5 метра изобразили гербы короля и королевы.
С той стороны проспекта, где должна была разместиться королева, был возведен целый городок больших палаток для ее свиты, и отдельный крупный лагерь для прессы.
Со стороны палатки короля устроили лагерь для королевской охраны, палатки для многочисленных генералов и высоких чиновников, а также участок для Бориса, его людей и полевых кухонь.
Поставили также три палатки, в которых устраивались столовые. Участок, на котором располагались королева и ее придворные, имел форму квадрата со стороной около 150 м. У въезда находились палатки адъютантов королевы, а чуть дальше — большое лагерное кострище, окруженное удобными скамьями с подушками.
Называть обиталище королевы и принца Филиппа в лагере «палаткой» было бы недооценкой того полотняного дворца, который был им предназначен всего на одни сутки. В поставленной на помост на высоте около полуметра над грунтом «палатке» имелось одиннадцать комнат, соединенных коридорами: просторная гостиная со стенами в цветных обоях, две спальни (по одной для королевы и для принца Филиппа), по две гардеробные и ванные, два туалета и по одной комнате для фрейлины королевы и адъютанта принца Филиппа. Весь интерьер в покоях королевы был в розовых тонах, а в покоях принца — в голубых. В тех же тонах были выполнены ванны, туалеты и прочее.
Весь городок был обеспечен горячей и холодной водопроводной водой, не говоря уже о промывочных бачках для туалетов. Последнее было немаловажным штрихом, ибо Борису часто рассказывали о несуразности, случившейся во время визита в Индию короля Георга V и королевы Мэри. Во дворце тамошнего магараджи был устроен туалет для Их Величеств, но каким-то образом по недоразумению забыли обеспечить подкачку воды в бак, расположенный на крыше.
Чтобы «спасти лицо», в последний момент на крыше туалета поставили слугу с ведрами, наполненными водой, а в потолке просверлили дырочку, чтобы он мог наблюдать за Их Величествами, заходившими по нужде. Как только они дергали за ручку спуска, слуга со своего насеста сливал в трубу ведро воды.
В лагере короля Махендры не было подобных несуразностей, все было сделано на современный лад. Для водоснабжения пробурили скважину, и на больших кострах денно и нощно нагревали большие баки с водой, чтобы гости не знали печали.
В числе знатных гостей были министр иностранных дел лорд Хьюм (позднее ставший премьер-министром) с супругой, контр-адмирал Кристофер Бонхэм Картер, казначей принца Филиппа, и сэр Майкл Эйдин, секретарь королевы. Двум последним персонам предстояло сыграть значительную роль в последующих событиях.
Накануне приезда Ее Величества в джунглях выкорчевали ряд цветущих деревьев и посадили их вдоль просек лагерного городка.
Пока в тераях шла вся эта подготовка, Борис лихорадочно занимался порученными ему обязанностями. Его довольно поздно уведомили о визите королевы, и потому он тут же вылетел в Гонконг, где за десять дней беготни закупил сорок восемь тонн продуктов и такого оборудования, как холодильники, походные плитки, складные стулья и прочее.
Все это было в рекордное время упаковано и отправлено морем в Калькутту. Времени было в обрез, поэтому Борис тут же вылетел в Калькутту, где, к своему ужасу, узнал, что судно с огромным ценным грузом, которого с нетерпением ожидали в Непале, задерживается на неопределенное время в восточно-пакистанском порту Читтагонг.
Борис помчался к верховному комиссару Пакистана и договорился о том, чтобы судно больше не задерживали и немедленно отправили в Калькутту.
Когда транспорт прибыл в Сэнд Хэдз на реке Хугли, Борис совершил настоящий подвиг, добившись того, что обычно медлительные власти калькуттского порта и докучливые, сонные, как мухи, таможенники зашевелились. В ту самую минуту, когда вдали показалось транспортное судно, лоцман отчалил навстречу и провел его в порт. На пристани все было готово для разгрузки.
Но судно пришло 11 февраля, а королева со своими людьми ожидалась в Непале 26 февраля, т. е. времени оставалось в обрез. Казалось, что доставить груз в Катманду вовремя просто невозможно. Предполагалось, что на пристани разгрузка будет производиться с судна в грузовики, но в тот день шел дождь, а в дожди докеры там не работают. Дождь не прекращался целых три дня. Наконец, в спешке все было погружено, и конвой из девяти грузовиков тронулся по тряской дороге в направлении границы с Непалом, до которой надо было преодолеть 960 километров.
А тем временем Борис вылетел в Катманду. Там в его распоряжение была предоставлена авиетка. Два дня спустя он вылетел в тераи, чтобы проверить обстановку с его ценным грузом. Когда он добрался до приграничного городка Раксаул, ему сообщили, что мост через реку Сегаули смыт бурным потоком и грузовики застряли на противоположном берегу.
Он тут же нанял весь имевшийся в Раксауле транспорт и отправился к Сегаули, находившейся в 24 километрах от города. Затем груз переправили на утлых лодках через реку, погрузили на арендованные в Раксауле грузовики и отправили в Катманду. 23 февраля, т. е. за три дня до прибытия знатных гостей, все продукты и оборудование, наконец, были доставлены к отелю Ройэл.
В течение оставшихся трех дней шла суматошная подготовка. Сорок восемь тонн груза поспешно рассортировали и повезли частью в лагерь, устроенный в тераях, частью в Синга Дурбар, где в знаменитом хрустальном зале намечался королевский банкет, а частью в новый, реконструированный дом приемов в Ситал Нивас.
Королева собиралась устроить свой банкет в просторном обеденном зале в стиле барокко и роскошной гостиной в Лаксми Нивас, втором по значению дворце долины после Синга Дурбар, принадлежавшем потомкам последнего магараджи династии Рана.
Пока Борис суматошно занимался всеми этими делами, в Катманду производилась очередная весенняя уборка города. Как и в период коронационных торжеств, обновлялась покраска зданий, расширялись и асфальтировались улицы, сносились ветхие дома и подрезались деревья.
В это время английская пресса открыто выступила с критикой своей королевской власти в связи с ее участием в планировавшейся в Непале охоте, которая, как указывалось, не только отличается жестокостью по отношению к животным и отдает средневековьем, но, главное, ляжет тяжелым бременем на бюджет маленького слаборазвитого государства Непал. Кто знает, то ли по этой причине, то ли это было просто случайным совпадением, но в Непале все были крайне разочарованы, когда принц Филипп появился не в костюме охотника, а при полном параде, а указательный палец его правой руки был забинтован. Было заявлено, что поскольку у него болит палец, которым спускают курок, он не сможет стрелять!
Первым значительным мероприятием с прибытием королевы Елизаветы и ее свиты был банкет, устроенный королем Махендрой в фантастическом хрустальном зале Синга Дурбар.
Этот зал, гордость Катманду, украшен тяжелыми хрустальными люстрами и особо привлекает большим хрустальным фонтаном и старинными хрустальными часами.
Здесь с целой армией обслуживающего персонала Борис отвечал за приготовление изысканных блюд во время пребывания королевы. К примеру, свежую икру доставляли сюда самолетами с Каспийского моря, для чего была организована своего рода эстафета лайнеров международных авиалиний.
Банкет проходил без каких-либо шероховатостей. Когда подавали седло лающего оленя («muntjak»), король подозвал Бориса с просьбой объяснить, что представляет собой «muntjak». Принц Филипп, сидевший подле короля, спросил: «Вы Борис?» и сообщил, что слышал о проекте Бориса по организации сухопутного круиза из Англии в Непал.
Минут пять Борис беседовал с принцем, который рассказал, что герцог Норфолк завез лающих оленей в свое имение, и что некоторые из них сбежали, после чего время от времени стали появляться сообщения об отстреле этих животных в английской провинции. Принц не забыл об этом разговоре, т. к. через три недели после завершения королевского визита Борис получил через британское посольство копию журнала «The Field», в котором была подчеркнута статья об охотнике, подстрелившем «muntjak» в Англии.
На следующее утро после банкета Борис проконтролировал организацию обслуживания за королевским завтраком, а затем поспешил в аэропорт, чтобы вылететь в лагерь в тераи, где предстояла охотничья вылазка. Незадолго до этого там завершилась посадка цветущих деревьев, и по всему лагерю можно было наблюдать солдат гуркхов с пристегнутыми к винтовкам штыками в ожидании именитых гостей.
Говоря о лагере охотников, нельзя упускать из виду самой охоты, которая была разрекламирована в мировой печати как невиданное в истории представление. И вовсе не ванны, не огромная лагерная стоянка и не цветущие деревья сделали тот день незабываемым для гостей. И вовсе не меткость охотников, оставлявшая, кстати, желать лучшего. Речь идет о том, что для этого случая со всех джунглей Непала собрали 376 слонов. В современную эпоху такое число слонов еще никогда не собиралось вместе. Это было поистине невероятное зрелище. Ряд этих огромных животных, стоявших одно возле другого, протянулся на расстояние 3,2 километра!
Многие из них были богато убраны. Они представляли собой гигантское живое стадо, трубившее в хоботы и раскачивавшееся из стороны в сторону по команде «mahoud» ов и «pachwa», восседавших на их спинах.
Своей славой богатая охота в Непале всегда была, в особенности, обязана именно этим замечательным животным, которые прежде в качестве привилегии королей находились в распоряжении магараджей династии Рана, а теперь — короля Махендры.
Королеву Елизавету доставили с взлетно-посадочной площадки в джунгли автомашиной, затем верхом на заседланном слоне она проследовала к большому слону с платформой, подготовленному для нее. А тем временем сотни слонов величественной процессией двинулись в джунгли, где, как предполагалось, тигры лежат возле приготовленных для них привад.
Все иностранные вельможи разместились на слонах. Только в распоряжении прессы была целая дюжина этих животных, а шестеро по указанию Бориса служили в качестве выездных баров «Як и Йети». Эти слоны-бары, на которых в качестве барменш восседали Ингер и другие девушки, обслуживали гостей во время охоты, располагая полным набором напитков от пива до ледяного шампанского.
Когда невиданный караван достиг назначенного места, указанного непальскими стрелками, которые накануне провели загон, процессия разделилась на две части: одна двинулась направо, другая налево. В итоге они образовали гигантский круг, периметром до полутора километров, который начал постепенно сужаться вокруг ничего не подозревавших тигров.
Два слона, нагруженные рулонами белой материи, прошли в круг и сбросили груз на землю. Белые простыни предстояло натянуть в виде ширмы высотой около метра по всему кругу. Тигры не осмелились бы преодолеть такой сияющий на солнце барьер.
Когда эти операции были завершены, а королева и другие гости заняли свои места по кругу, в него вошли шесть слонов, чтобы поднять мощных зверей с их лежек. Затем погонщики с этими слонами погнали одного тигра к цепи стрелков. Поскольку принц Филипп не имел возможности стрелять, чести добыть первого тигра был удостоен лорд Хьюм. Тигр неожиданно выскочил из высокой травы, откуда его и ожидали, и оказался вблизи лорда, который, восседая на платформе на слоне, прицелился и выстрелил, но промахнулся. Рассвирепевший тигр исчез перед разнервничавшимся слоном.
Когда он появился вновь, лорд Хьюм опять промахнулся, это повторилось еще раз. Промахнувшись трижды, лорд обратился за помощью к контр-адмиралу Картеру и сэру Майклу Эйдину, которые выстрелили одновременно, после чего тигр рухнул на землю.
Неудачное начало нисколько не затмило величия этого ристалища, хотя пресса не преминула расписать его комическую сторону. Лорд Хьюм признался журналистам, что впервые в жизни сидел на слоне, а тигров видел лишь в зоопарках.
После утренней охоты королева удалилась к столу, накрытому на природе, у берега реки Нарайяни, где Борис обеспечил приготовление необыкновенных блюд для завтрака. Королеве предложили отведать на выбор двадцать два блюда, приготовленные из непальской дичи, в том числе такие деликатесы, как мясо черной куропатки и редкого флориканского журавля, шашлык из вепря, вкусные карри и проч.
Гости наслаждались этими гастрономическими изысками Бориса, одновременно получая громадное удовольствие от лицезрения прелестного ландшафта с рекой и джунглями на фоне белоснежных вершин хребта Гимал Чули.
На послеобеденное время была запланирована охота на носорога, одного из последних представителей этого когда-то многочисленного стада однорогих непальских носорогов.
Лорду Хьюму вновь пришлось прибегнуть к помощи Картера и Эйдина, и им втроем удалось добыть это редкое животное.
Вечером королевскую чету развлекали в большой палатке короля Махендры, предназначенной для столования. Там Елизавета поздравила Бориса с искусно приготовленным пловом из мяса павлина и другими экзотическими блюдами.
На ночь королева осталась в лагере, получив огромное наслаждение от собственноручной съемки эпизодов охоты и гонки наперегонки с принцем Филиппом на слонах в направлении лагеря. Перед отъездом королева соизволила сообщить сияющему от радости королю Махендре, что проведенные в Непале дни были одними из самых волнующих в ее жизни.
Когда Их Величества готовились к отъезду из лагеря, Борис предложил построить всех имеющихся слонов в одну линию на пути гостей. На это ушло время, вызвав некоторую задержку с отъездом, но сцена, развернувшаяся перед глазами высоких гостей, стоила того. На протяжении всей истории охоты еще не было, и, вероятно, больше ни когда не будет, такого невиданного зрелища, когда 376 мощных, шикарно убранных и раскрашенных слонов с золочеными и посеребренными платформами на спинах образовали живую линию на пути из лагеря к самолету и по очереди поднимали хоботы, салютуя проезжавшей мимо них королеве.
После этого Елизавета вылетела в Покару, чтобы поближе полюбоваться хребтом Аннапурны. Борис вылетел туда заблаговременно, проконтролировал обслуживание за столом и поспешил в Катманду, где на приеме в британском посольстве в признание своих заслуг получил фотографию королевской четы с их собственноручными автографами.
Из посольства он срочно направился в Лаксми Нивас, где королеве предстояло дать банкет в честь короля Махендры. Банкет опять таки обслуживал Борис. После еды, когда подали кофе, королева подошла к Борису, чтобы поблагодарить его, а Борис перед ее уходом, вторично нарушив все правила протокола, поцеловал ей руку. На этот раз королева оценила его галантность и сама протянула руку для поцелуя.
Из Лаксми Нивас Борис срочно отправился на последний прием в Синга Дурбар. Не найдя попутной машины, он выбежал на улицу в надежде, что его подвезет кто-нибудь из друзей. В этот момент мимо проезжала пожарная машина, на которой он под вой сирен и звон колоколов добрался до места раньше королевы, чтобы успеть все приготовить.
К этому времени он уже неделю не смыкал глаз и был совершенно изнурен.
Дружелюбная атмосфера, сложившаяся в Непале, многим была обязана Борису. Можно было подумать, что это именно он принимает королеву. Как и прежде, Борис внес огромный вклад в успех этого предприятия, как с точки зрения хозяев, так и гостей. Когда последняя вечеринка завершилась, Борис поманил всех гостей на большую открытую галерею Синга Дурбар. Затем, открыв двенадцать бутылок шампанского, он предложил тост за здоровье Их Величеств короля Непала и королевы Елизаветы. Тост был тепло принят, и Борис, выпив по старому русскому обычаю, разбил фужер о балюстраду, и все гости последовали его примеру. Лишь в тот момент Борис вспомнил, что фужеры принадлежали не королю, а ему самому! Так подошел к своему завершению королевский тур.
litresp.ru
I. Мышьяк для птиц
— А что это? — спросил таможенник, ткнув пальцем в большую банку, имевшуюся в моем багаже.
— Мышьяк, — ответил я. Индиец подозрительно посмотрел на меня, откупорил банку и, сунув палец в белый порошок, собрался попробовать его на вкус.
— Не надо, вы же умрете! — крикнул я. На мой крик сбежались все таможенники и пограничники. От меня потребовали объяснений, зачем я захватил с собой столько мышьяка, сколько хватило бы для отравления целого полка. После двадцатичасового перелета из Бостона до Калькутты мне было трудно объяснить что-либо. Невыносимая жара в здании аэропорта и экзотические лица столпившихся вокруг меня людей приводили меня в отчаяние.
— Мышьяк мне нужен для птиц, — промямлил я.
— Для птиц, — повторил человек неприветливого вида с тюрбаном на голове, выхватив банку из рук низенького смуглого парня, собиравшегося попробовать эту отраву.
А между тем мой мозг сверлила одна единственная мысль: «Письмо! Если только они не найдут письмо, все будет в порядке».
— Да-да, для птиц, — пояснил я. — Понимаете, мне нужно провести антропологические изыскания в Бутане, т. е. я имею в виду изучение народностей, проживающих в Гималаях. И, кроме того, мне необходимо поймать ряд птиц для музея. А птицы сохраняются в мышьяке.
Это было весной 1959 года. Впервые мой проект казался каким-то притянутым за уши. Для обступивших меня в таможне людей я выглядел натуральным маньяком, да я и сам удивлялся себе: какого дьявола я делаю здесь, на краю света, с фунтом мышьяка и письмом брата Его Святейшества Далай Ламы, написанным изящным тибетским шрифтом.
С самого детства меня пленяла мысль о таинственной заснеженной земле Гималаев, о странах, которые даже во второй половине двадцатого века не ведали о самых элементарных технических изобретениях современного мира. Территории этих махоньких, забытых Богом и людьми королевств Сикким, Непал и Бутан простираются вдоль почти всей восточной половины горной цепи Гималаев.
Располагая рекомендательным письмом от имени Тубтена Норбу, брата Далай Ламы, премьер-министру Бутана, я чувствовал уверенность в успехе своей миссии. Мне предстояло встретиться с премьер-министром Бутана Джигме Дорджи в небольшом индийском пограничном городке Калимпонг, играющем роль ворот в Тибет.
Мои планы были нарушены уже на следующий день после прибытия в Калькутту. Как только мне удалось, наконец, растаможить свой багаж, из утренней газеты я узнал, что мне противостоят 600 миллионов китайцев. В столице Тибета Лхасе китайцы обстреляли из минометов Норбу Линка, дворец Далай Ламы, и начали полномасштабную войну в Тибете. Во всех государствах гималайского региона наступили тревожные дни, и никто не мог бы ответить на вопрос, когда и где прекратится китайская агрессия.
Калимпонг, в который я направлялся, сразу же стал ключевым центром информации о трагедии Тибета. Вскоре индийское правительство, в то время дружественно настроенное по отношению к Китаю, объявило, что Калимпонг закрыт для въезда всех иностранцев. Было объявлено, что этот городок расположен в пределах «внутренней линии», т. е. новой границы, установленной индийским правительством в 32 километрах от официальной индо-тибетской границы. Это было сделано потому, что китайцы заявили, что Калимпонг — «логово шпионов Запада» и, мало того, в китайском заявлении говорилось, что «шпионы маскируются под псевдо-антропологов и орнитологов». Учитывая тот факт, что у меня был мышьяк для консервации птиц и что я был новичком в области антропологии, казалось очевидным, что депеша китайцев подразумевала именно меня.
Однако было слишком поздно возвращаться домой. Теперь, когда дорога в Калимпонг была закрыта, я порылся в своих записках, чтобы разыскать адрес таинственного г-на Смита, который, по моей догадке, был кем-то вроде секретного агента, проживавшего в Калькутте. Мне специально дали его координаты на тот случай, «если возникнут непредвиденные обстоятельства». Я позвонил ему из своего номера в Гранд-отеле.
— Я тотчас же приеду, — был ответ.
Полчаса спустя, когда мы сидели в холле отеля под шумнейшим вентилятором, чтобы нас никто не подслушал, этот джентльмен дал мне координаты двух людей, которые могли бы тайно переправить меня в Калимпонг. Уже тогда то, что было запланировано мною как приятный научный проект, становилось авантюрой, скорее приличествовавшей Джеймсу Бонду.
Из Калькутты я вылетел в Бадогру, где у подножия Гималаев имелась небольшая взлетно-посадочная дорожка. Там я встретился с одним из двух людей, о которых уже сказано выше. Вскоре, спрятанный под брезентом в заднем отсеке джипа, я направлялся инкогнито к «внутренней линии», в объезд контрольных полицейских постов, через таинственные чайные плантации к неведомым подножиям Гималаев, прямо в то место, которое китайцы назвали «логовом шпионов Запада». Так я впервые оказался на земле Гималаев.
Мне доводилось много слышать и читать о Гималаях, но скоро я осознал, что эти описания не в состоянии выразить неуловимую ауру, излучаемую величайшим в мире горным массивом. В каком-то смысле Гималаи похожи на большинство других горных массивов: перед путником они появляются как темно-зеленые предгорья, поначалу не представляющие собой ничего особенного, но в то же время примечательные тем, что шаг за шагом становятся все выше и выше, подобно контрфорсам за нефом собора.
Незаметно выглядывая из-под брезента, я видел, как перед нами свод за сводом выступают и с гордым равнодушием поддерживают белоснежные, фантастические массивы высочайших в мире вершин, зубчатую цепь сверкающих белизной гребней на фоне темно-голубых небес. Временами на эти вершины наседали тучи, что делало их еще более впечатляющими. Глядя на бегущие в небе облака, я заметил, что одно, самое высокое из них, стояло в небе неподвижно. Оказалось, что это не облако, а мощный выступ обледенелой скалы, прорвавшийся ввысь как бы утверждая величие земной тверди.
Этот вид был особенно впечатляющим еще и потому, что, проехав по абсолютно пологим рисовым полям великих индийских равнин, я внезапно увидел вертикальный «континент» Гималаев. У их подножия сухие тропы и песчаные равнины сменяются буйно растущими лесами и джунглями. Здесь изобилие воды, по отполированным до блеска скалам текут ручейки, сквозь завесу деревьев просачивается влажный туман, слышатся резкие крики попугаев, а прохладный воздух покалывает кожу.
Если Индия впечатляет экзотикой, то Гималаи вначале, до того как путник приближается к внушающим ужас гигантским массивам, по климату напоминают умеренные широты Европы и Америки. Здесь уже нет ни верблюдов, ни пальм или кактусов Индии. Джунгли предгорий странным образом схожи с лесами Франции и Англии. Здесь большие деревья щедро дают тень, которой так недостает Индии. После пояса джунглей все меняется: печальные физиономии индийцев сменяются улыбающимися лицами невысоких монголоидов, появляются первые племена горцев.
В течение сотен лет Гималаи распространяли свои чары на весь мир. Индусы считают эти горы священными. Будда нашел в них свое святое убежище. Веками они влекут к себе иностранцев. Немалую роль в том, что их считали загадочными, играли три секретных гималайских королевства — Непал, Сикким и Бутан, закрытые для внешнего мира. На территории этих трех стран, простирающейся вдоль великого горного хребта, расположены высочайшие пики мира. Во времена британского владычества в Индии эти королевства именовали «буферными государствами», и Британия, вооруженные силы которой встречали отпор со стороны воинственных горцев, уважала автономию этих стран, которые таким образом, подобно Тибету, избежали колониального завоевания. Они оставались неизвестными и неисследованными, в то время как на остальной территории Среднего и Дальнего Востока ощущалось влияние Запада.
Правительства Непала, Бутана и Тибета не разрешали иностранцам доступ на свою территорию. Никто не ведал, что происходит за предгорьями в этих маленьких королевствах, которые в умах тысяч авторов произведений художественной литературыбыстро превратились в сказочную страну Шангри-ла. Теперь я рассчитывал одним из первых исследовать Бутан, страну, которая до сих пор не ощутила даже элементарного влияния Запада.
Однако в тот момент, когда я направлялся в горы, гималайские государства после многих десятилетий мирной жизни вновь начинали играть жизненно важную роль в восточной политике Запада. Укрывшись в задней секции корпуса джипа, я ехал в городок у подножия Гималаев, находившийся в самом эпицентре противоречий.
После бесконечного петляния и подъема на крутую возвышенность под шум мотора и скрежет покрышек мы, наконец, достигли окраины Калимпонга. Дорога шла между густыми живыми изгородями, окаймлявшими пышные зеленые сады, окружавшие элегантные виллы англичан, бежавших с равнины от жары. Однако теперь на пути мы то и дело встречали жалких мужчин, женщин и детей в просторных красных накидках из густой шерсти. Некоторые из них сидели на обочине дороги, другие установили допотопные бело-голубые матерчатые палатки на окружающих террасированных полях. Когда мы проезжали мимо пони с вычурными седлами и большими позвякивающими колокольцами, они шарахались от джипа.
С горных перевалов, располагавшихся прямо над городком, уже стекался первый поток тибетских беженцев, совсем непохожих на тех, которых Европа видывала за последние четыре столетия. Эти люди, потоком стремившиеся попасть в Калимпонг, не только покидали свои родные дома, но и попадали в такой чуждый им мир, что нередко можно было видеть, как они чуть ли не кланялись легковым и грузовым автомашинам, когда впервые в жизни вступали на асфальтированную дорогу и их перегоняли эти гигантские механические чудовища.
Эти люди были выходцами из такой загадочной страны, что зарубежные читатели, знакомившиеся с ними по сведениям, публиковавшимся в печати, считали ...
knigogid.ru
Однако в тот момент, когда я направлялся в горы, гималайские государства после многих десятилетий мирной жизни вновь начинали играть жизненно важную роль в восточной политике Запада. Укрывшись в задней секции корпуса джипа, я ехал в городок у подножия Гималаев, находившийся в самом эпицентре противоречий.
После бесконечного петляния и подъема на крутую возвышенность под шум мотора и скрежет покрышек мы, наконец, достигли окраины Калимпонга. Дорога шла между густыми живыми изгородями, окаймлявшими пышные зеленые сады, окружавшие элегантные виллы англичан, бежавших с равнины от жары. Однако теперь на пути мы то и дело встречали жалких мужчин, женщин и детей в просторных красных накидках из густой шерсти. Некоторые из них сидели на обочине дороги, другие установили допотопные бело-голубые матерчатые палатки на окружающих террасированных полях. Когда мы проезжали мимо пони с вычурными седлами и большими позвякивающими колокольцами, они шарахались от джипа.
С горных перевалов, располагавшихся прямо над городком, уже стекался первый поток тибетских беженцев, совсем непохожих на тех, которых Европа видывала за последние четыре столетия. Эти люди, потоком стремившиеся попасть в Калимпонг, не только покидали свои родные дома, но и попадали в такой чуждый им мир, что нередко можно было видеть, как они чуть ли не кланялись легковым и грузовым автомашинам, когда впервые в жизни вступали на асфальтированную дорогу и их перегоняли эти гигантские механические чудовища.
Эти люди были выходцами из такой загадочной страны, что зарубежные читатели, знакомившиеся с ними по сведениям, публиковавшимся в печати, считали все это выдумкой.
Но реальность была весьма мрачной. Калимпонг, долгое время бывший отправным пунктом для караванов, направлявшихся из Индии в Тибет, был переполнен жалкими страдающими и испуганными последователями Далай Ламы. С каждой очередной группой беженцев приходили ужасающие сообщения об агрессии и стычках, а в тибетском языке даже не было необходимых терминов для описания современного оружия, которое несло смерть убегающим из Тибета людям.
Улицы городка и, в особенности, большой тибетский базар полнились слухами. Там замышлялись всяческие интриги, и кипела разнообразная деятельность. Среди беженцев были и солдаты, и тибетские военачальники, бежавшие вместе со слугами и свитой. В толпе тибетцев сновали газетчики и, — во всяком случае, об этом ходили слухи, — шпионы в поисках информации и подробностей об интервенции коммунистического Китая в их страну. Индийское правительство с подозрением относилось ко всем иностранцам.
Греческого принца Петра, выдающегося антрополога, для которого Калимпонг был вторым домом, незадолго до того попросили покинуть страну из-за его сочувствия Тибету. Из Калимпонга также выслали несколько британских журналистов.
К моему глубокому разочарованию Джигме Дорджи уехал в свой родной Бутан. В первые дни моего пребывания в Калимпонге мне пришлось поселиться в отеле Гималаи, который оказался центром всей этой оживленной деятельности. Его управляющей была веселая полушотландка и полутибетка Анни Перри. В отеле размещались самые странные гости, начиная от высоких тибетских чиновников и кончая греческим философом, а также британские чайные плантаторы и гражданские служащие из Индии. Все эти гости группировались вокруг пожилого Дэвида Макдональда, отца г-жи Перри и в течение долгого времени британского торгового агента в Тибете. Г-н Макдональд, эксперт по Тибету, объяснял суть кризиса гостям, когда они не отвлекались на кутежи, во время которых тибетский язык использовался так же широко, как и английский.
Вскоре после моего приезда распространился слух об успешном бегстве Далай Ламы из Лхасы и его прибытии в Индию. Это известие с радостью было встречено тибетцами; это стало некоторым прорывом в обычно трагическом потоке информации, доходившей до базара. Однако теперь возникли опасения, что китайцы могут ворваться в Сикким и Бутан.
Ясно и очевидно было лишь следующее: все мои хорошо отработанные планы нарушались и, несмотря на то, что мне составила компанию очаровательная Тесла Дорджи, супруга тибетского происхождения бутанского премьер-министра Джигме Дорджи, почти не оставалось надежды когда-либо попасть на родину ее супруга.
Через две недели после моего приезда в Калимпонг, когда я размышлял о том, что надо предпринять, ко мне пришла г-жа Перри.
— Воспользуйтесь моим советом, — начала она. — Я знаю этих людей. У вас теперь не остается ни малейшего шанса попасть в Бутан. Так почему бы вам не поехать в Непал?
В качестве альтернативного проекта я уже рассматривал такую возможность, но мне было также известно, что получение разрешения на организацию экспедиции в это королевство само по себе требовало чрезвычайно длительного времени. Для того чтобы выехать из непальской столицы Катманду в горы, потребовались бы многие месяцы, если не годы. А, кроме того, как я заметил в беседе с г-жой Перри, у меня имеются все необходимые бумаги для въезда в Бутан, в то время как в Непале я не знаю ни души.
— Пусть это вас не волнует, — сказала она. — Поезжайте к Борису. Только он может помочь вам. Для него нет ничего невозможного, а, кроме того, он мой старый друг. У него в Катманду отель и он живет там уже много лет. Воспользуйтесь моим советом и поезжайте к нему. Просто поезжайте к нему.
В тот же вечер я получил от гостей отеля дополнительную информацию о загадочном Борисе Лисаневиче. Я выяснил, что отель, владельцем которого был Борис, является единственным заслуживающим внимания отелем во всей изолированной от внешнего мира долине Катманду. Оборудование для его ванных комнат доставили на спинах носильщиков, а сам отель, размещенный в королевском дворце, выглядит как роскошный отель Ритц, перенесенный каким-то джинном в примитивный Непал.
Мало того, оказалось, что слава Бориса превосходит славу этого отеля, поскольку, как мне пояснили, прежде он был артистом балета и другом таких гениев, как знаменитый импресарио Сергей Дягилев и великий хореограф Баланчин. Мне также рассказали, что в Англии Борис блистал в балете вместе со знаменитой в высшем обществе актрисой Дианой Мэннерс (элегантной леди Даф Купер) до того, как стал одним из самых известных в Индии охотников на крупную дичь. По существу, одно упоминание его имени приводило к тому, что кто-то из присутствующих вспоминал какой-нибудь еще более невероятный случай, связанный с ним. Вспоминали о так называемом антропологическом изыскании в Голливуде, проведенном Борисом и тремя мультимиллионерами-магараджами, и об основании Борисом самого знаменитого элитарного клуба в Калькутте — Клуба-300. Мне дали понять, что Борису отведено почетное место в популярном романе Хан Сюин «The Mountain is Young».[1]
В общем он выглядел каким-то удивительным божеством, достойным того, чтобы занять место среди тантрических небожителей. К моему удивлению, и тибетская принцесса, и чайный плантатор, и все присутствующие согласились в том, что Борис — самый необыкновенный человек, которого они когда-либо встречали.
После долгих размышлений я решил, что, в конце концов, может быть, этот Борис сможет помочь мне и что в данной ситуации мне следует направить стопы в Непал и выполнить свои антропологические изыскания именно там. Ужасно заинтригованный загадочной фигурой Бориса, я принял решение ехать в Непал.
Спустя месяц после моего приезда в Калимпонг в одно прохладное туманное утро я выехал на джипе в Дарджилинг, чтобы возвратиться в Калькутту, откуда мог вылететь в Катманду самолетом. Калимпонг был тих, т. к. жители еще спали глубоким сном, когда я проехал через долину Тиста мимо чайных плантаций и через густые джунгли. До завоевания Индией независимости Дарджилинг, расположенный на высоте 2,5 км над уровнем моря, использовался правительством штата Бенгалия в качестве летней резиденции.
Здесь англичане, проживавшие в Калькутте, стремились избежать летней жары и муссонной влажности, характерных для равнинной местности.
В результате когда-то маленькая деревушка Дарджилинг с тибетским населением превратилась в большой процветающий курортный городок, славящийся санаториями и, в особенности, школами. Как ни странно, высочайшая репутация этих школ распространилась через Калимпонг по всему Тибету и Центральной Азии. В частности, в одной из школ, учрежденных иезуитской миссией, учились такие люди, как брат Далай Ламы, сын короля Непала и дети бутанских и тибетских вельмож.
www.rulit.me
